Меркулыч

«Пиво горькое на солоде
затопило мой покой…
Все хорошие, весёлые —
один я плохой».
Б. Корнилов. Вы меня
теперь не трогте...


   Этот рассказ-эссе посвящен моему товарищу Владимиру Гаврииловичу Меркулову (1942-2013), сыну, прошедшего ВОВ советского офицера,  полковника госбезопасности Гавриила Петровича Меркулова; рассказ о щедро одарённом талантами  русском человеке, которому не удалось в полной мере реализовать себя в смутное время Перестройки и последовавших за ней драматических перемен. Таких судеб среди людей нашего поколения, детей самой страшной войны было много… Этот лейтмотив его жизни, выраженный приведёнными в эпиграфе строчками стихотворения Б. Корнилова, близок и моей судьбе...

     Володя Меркулов закончи элитное учебное заведение  МИФИ, в советское время, работая начальником отдела  НИЦЭВТ (Научно-исследовательский центр по  электронной вычислительной технике),  участвовал в мегапроекте СССР, создании Единой Системы ЭВМ (ЕС ЭВМ), защитил диссертацию, был  начитан, хорошо знал английский, держался уверенно, независимо и серьёзно. Дружил с академиком РАЕН А.Г. Маленковым, увлекался эзотерическими идеями Вернадского и его последователей.  Писал стихи.  У поэтов, пишущих и не пишущих стихи, мироощущение  отличается от обычных людей: они могут грезить, воспарять над реальной жизнью... Какой-то налёт сумрака присутствовал на его лице.  От него я узнал о многих   советских писателях и поэтах, которых раньше почему-то обходил стороной..

      Застолья в Мордовии, где мы познакомились, в гостинице на военном полигоне в нашем кругу часто  превращались в литературные и поэтические вечера. После его рассказов прочитал «Капитальный ремонт» Леонида Соболева: моряки и летчики всегда у меня большой интерес и уважение вызывали. Много в этих профессиях настоящих мужчин было. От него  услышал о поэтах Николае Тихонове с его «Балладой о гвоздях», Борисе Лапине (1905-1941, погиб в окружении под Киевом),  Борисе Корнилове (1907-1938),  хорошо читал их стихи:

Вы меня теперь не трогте —
мне не петь, не плясать —
мне осталось только локти
кусать.
Было весело и пьяно,
а теперь я не такой,
за четыре океана
улетел мой покой.
Шепчут листья на берёзах:
— Нехороший ты, хмельной…
Я иду домой — тверёзых
обхожу стороной.
Пиво горькое на солоде
затопило мой покой…
Все хорошие, весёлые —
один я плохой.

Очень талантлив был Борис Корнилов и  рано погиб, разделив участь Николая Гумилёва, был расстрелян в Ленинграде в 1938 году. После Володи часто в трудные минуты повторял строки лапинского стихотворения:
 
Солдат, учись свой труп носить,
Учись дышать в петле,
Учись свой кофе кипятить
На узком фитиле,

Учись не помнить черных глаз,
Учись не ждать небес -
Тогда ты встретишь смертный час,
Как свой Бирнамский лес.

Крепко они во мне засели, а Володя с этими стихами как с черным  анархистским флагом  прошел по  жизни, всем знакомым  декламировал «Вы меня теперь не трогте...». Любил при случае похулиганить: однажды, провожая нас с Марьей  в командировку в Сибирь,  в кафе аэропорта спёр мельхиоровый кофейник (он до сих пор  служит ей в Никифорово), спёр, чтобы насолить официантке, которая очень небрежно обслуживала наш столик…
Эта поездка в Сибирь была знаменательна тем, что там в Иркутской области недалеко от Усолья-Сибирского в  гостинице военного городка рядом с посёлком Мишелёква в декабре 1967 года в сорокаградусные сибирские    морозы был зачат наш сын Максим… В этом знаковом месте сейчас расположена Мишелевская РЛС, один из объектов ВКС России, в создании которого и мне довелось принять участие. Военных секретов здесь не раскрываю, сведения об РЛС есть в общедоступных источниках в Интернете.

Возвращаясь к Меркулычу… Желание отчуждённости для одарённых натур понятное и естественное: проза жизни и её многочисленные представители тяготят их.. С таким настроением многие поэты, пишущие стихи и не пишущие, идут по жизни: печаль и тоска сродни их душе, они купаются в них как в живой воде. Федор Иванович Тютчев в юности мне об этом поведал, Эти строки я тоже на всю жизнь запомнил:.

Кто хочет миру чуждым быть,
Тот скоро будет чужд, —
Ах, людям есть кого любить,
Что им до наших нужд!
Так! что вам до меня?
Что вам беда моя?
Она лишь про меня, —
С ней не расстанусь я!

С «Меркулычем» (так часто обращался к Володе в общении) последний раз после большого перерыва виделись в 2009 году, когда приезжал к нему на дачу в деревню Никифорово в Серпуховском районе  недалеко от Оки. От нашей Московки до Никифорово было километров сорок.  Помрачнел он к этому времени сильно. Рассказывали: в Никифорово обосновался прочно, вёл замкнутый образ жизни, много читал, выпивал одно время, сильно религиозным стал, маму похоронил.
В эту деревню они попали в 70-х годах вместе с Марьей Николаевной вскоре после моего ухода от неё, купили по половине деревенского дома с землей. Володя нашел это место и предложил  приобрести дом на две семьи: на целый дом у них денег тогда не было. Там  маленький Максим и вырос, гонял летом на велосипеде по полевым дорогам. Потом построили  с помощью молодых  новые просторные рубленные  дома. Деревня была живая с магазином, места просторные, живописные, с холмами и перелесками, грибные,  рядом с Приокско-террасным заповедником. Красиво у них было на участках и в домах, благоустроенно. Много фотографий тогда  сделал на память...
Жил он там с женой Ириной, дочкой Аней, её мужем Кириллом и двумя внуками. Показал мне с гордостью свои угодья.  Баню  натопил: погрелся-попарился  я там перед застольем, сам со мной из-за сердца париться  не стал. Аня понравилась мне - большая умница, круглолицая, на  отца очень похожа, и Кирилл ей под стать (в Германии учился,  прагматичный был, по науке всё старался делать), очень много с детьми занимались, воспитывали, образовывали их.
Потом через четыре года осенью 2013 приезжал, провожал Володю в последний путь на уютное  кладбище на взгорке недалеко от деревни. Рядом с мамой его похоронили, жила она с сыном в Никифорово последние годы и померла там. Еще раз был у них в доме через год на годовщине, поминали Меркулыча. Всё у них было также, только уже без хозяина-основателя… После поминок общался в деревне со знавшими Володю местными жителями-мужиками и понял: принимали они его за своего, уважали и любили моего товарища: действительно была в нём какая-то простонародная основательность, значимая молчаливость и привлекательность.  И меня он в Ковылкино этим помимо своих литературных интересов  привлёк...
В Ковылкино у нас с Володей любимым местом общения был  ресторанчик на железнодорожной станции. Очень простое, уютное было заведение с белыми скатертями, овеянное романтикой дальних дорог и их запахами. Официантки хорошо  знали нас, мы часто приходили туда со своей селёдкой, девочки чистили нам её и подавали с нехитрой закуской, с луком и холодной картошечкой. Задушевная беседа всегда была одним из пунктиков моей жизни, и здесь мы с Володей обсуждали все волновавшие нас тогда около литературные вопросы, стихи он мне читал, но водка довольно быстро затуманивала наши головы, а после закрытия заведения нам нужно было ещё как-то добираться до своей гостиницы.
Обратно надо было идти пешком километров семь-восемь или на попутках, и однажды зимой мы в морозную, метельную ночь после посиделок в этом ресторанчике решили заночевать на полпути в только что построенном четырехэтажном доме, он уже отапливался, но заселён еще не был. Двери были заперты и чтобы попасть внутрь пришлось разбить какое-то стекло. Ночевали прислонившись спинами к теплым батареям на голом полу: заканчивали там нашу беседу, полночи пели песни и  с большим чувством пели в гулком доме в два голоса мой любимый романс «Гори, гори, моя звезда». Тогда вышла пластинка Анны Герман с его записью  и мы часто её слышали по радио:

Гори, гори, моя звезда.
Звезда любви приветная!
 Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда.
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда.

Звезда любви, звезда волшебная
Звезда моих минувших дней.
Ты будешь вечно неизменная
В душе измученной моей.
Ты будешь вечно неизменная
В душе измученной моей!

Лучей твоих неясной силою
Вся жизнь моя озарена.
Умру ли я — ты над могилою
Гори, сияй, моя звезда!
Умру ли я — ты над могилою
Гори, сияй, моя звезда!

Каждый из нас мечтал тогда о своей звезде и такой идеальной любви, но в жизни всё было по-проще. Утром пораньше ушли с места ночлега  в темноту, чтобы не попасть в руки сторожам и  успеть на работу…
Потом Володю откомандировали из Ковылкин в другое место, загрустил я тогда сильно, провожая его в привокзальном ресторанчике, сильно наклюкался и побрёл после проводов один по зимней дороге домой. Грусть-тоска и водка сделали своё дело, к счастью на дороге меня подобрала «Волга» кого-то из военных начальников нашего полигона. Очнулся я утром  завернутый в ковер в своём номере в  непотребном виде…  Правда люди доставившие меня нормальными мужиками оказались: никаких «выводов» из этой истории никто не сделал и никаких жалоб на меня руководству не поступило. 
Потом,  когда я уже во втором браке жил-был,  мы с Меркулычем и еще несколькими парнями из Москвы, ездили на лесосплав  на Вычегду, на заработки. В бригаде нас было около10-ти человек, мы должны были пройти после сплава леса двумя группами по берегам реки и зачистить их от застрявших  брёвен. Лес сплавляют по весенней, разлившейся, быстрой  воде, но вода потом начинает опускаться и часть леса застревает на мелководье, в кустах и излучинах.
Место сбора было в верховьях реки в одном из  мрачных рабочих посёлков, где всю зиму, складывая  штабелями  на берегу, складировали  заготовленный для сплава  лес. В одном из бараков посёлка мы и провели несколько ночей. Очень тяжелое впечатление осталось от бараков, где мы ночевали. Маленькие, темные комнатушки меньше вагонного купе с двумя лежанками с засаленными матрасами и подушками, пропахшими потом, тоской и водкой - почти лагерная обстановка. Видели, как лес бульдозерами сталкивают с крутого берега в стремительно несущуюся воду, смотрели вслед уплывающим бревнам…  после этого началась наша работа. Надо было в высоких резиновых сапогах идти по краю воды и специальными крючьями с заострёнными концами стаскивать бревна на глубокую воду. Шли целый день с каким-то перекусом, а когда темнело разбивали лагерь, разводили костры ужинали чем попало, в основном макаронами с тушенкой. Палатки не ставили, а усталые просто накрывались ими накидав дав под себя веток, чтобы защититься от холода весенней земли. Тяжелая была работа для городских парней…
Бревна не всегда послушно  уплывали к месту их сбора, в узких местах они иногда застревали и там образовывался затор, гора вздыбившихся лесин, которую, растаскивая их крючьями,  разбирала специальная команда. Весь затор иногда возникал из-за одного упрямого бревна, упершегося в камень или берег, и когда его вытаскивали, вся гора начинала быстро оседать и расплываться. Ребятам не всегда удавалось убежать на берег и они оказывались в в холодной воде… Однако до затона, где собирался весь сплавленный лес мы дошли, все остались целы невредимы и заработанное получили.
Володя немного катался на горных лыжах и однажды зимой пригласил меня с собой на Северный Кавказ в Приэльбрусье, на Чегет покататься на лыжах. На горных лыжах я не мог спускаться с гор, взял с собой обычные: на лыжах в детстве и юности много ходил и с гор любил спускаться.  В натуре у меня было что-то авантюрное  и я согласился. Ни путёвки, ни конкретного плана у нас не было: на какую-нибудь турбазу в районе Чегета. Поехали на поезде, потом на автобусе по долине реки Баксан и в одном из ущелий нашли какой-то горнолыжный лагерь с хижинами, заполненными лыжниками и туристами. Получили там места, встали на довольствие и хорошо провели вечер в одной поющей компании. Пошли спать в свой довольно холодный номер, а ночью на лагерь сошла снежная лавина и разнесла всё это туристическое благополучие и, самое главное, разломала и завалила снегом каменный склад с продовольствием. Никто не погиб, не пострадал, но оставаться там было уже нельзя...
Пришлось ехать искать другое место, нашли совершенно пустой летний пансионат с двумя сторожами в избушке. Пустили они нас за небольшие деньги в один из корпусов, в комнату с печкой-буржуйкой посередине.  Кое-как обустроились, чем мы там питались не помню, а через день - у нас с Володей ангина-не ангина, но температура и очень сильно заболело горло. Вылечились на удивление быстро: там из горы всюду били нарзанные железистые источники, набрали ведро свежайшего нарзана, поставили на печку и целый день пили эту теплую целебную воду. На следующий день ни температуры, ни боли в горле не было… Катались там в ущелье по кристаллическому ослепительно белому снегу, Меркулыч катался, а я - на моих лыжах там делать было нечего - в основном ходил за ним пешком, снег был очень плотный с настом и везде можно было пройти не проваливаясь Вот это ослепительное сияние снегов и хождение по хрустящему снегу в горах  в этой поездке мне и запомнилось больше всего…

Общались мы с Володей много, но я так и не понял, что он был за человек, не очень он был разговорчив, свою загадку он унёс с собой…  И последняя наша встреча в Никифорво была сумбурной из-за приглашенных им за стол гостей-соседей: очень горластая там была одна баба, забивала своими криками весь разговор…
А после похорон я за него порадовался: очень хорошее место он для мамы и себя выбрал на деревенском кладбище, просторное с дальним видом на поле и лес, в городах так сейчас не хоронят. С дальним прицелом покупал он в семидесятых пол дома в деревне… Пусть земля будет ему там пухом!