Над облаками - творения 1997-2006

(издание 2-е, дополненное; вышло небольшим тиражом в Харькове в 2020 году; автор будет благодарен тому, кто поможет издать данную книгу в Российской Федерации)

Моим родителям - Григорию Ивановичу
и Зинаиде Петровне - с благодарностью




                ПРИБЛИЖЕНИЕ К РАПСОДИИ



    Написанная в условиях самой переменной облачности, в лета и зимы разноимённых уже веков и тысячелетий, дебютная книга стихов Александра Белоуса выходит под летучим и размашистым названием «Над облаками». Стихи рождаются сегодня в ситуации трудной, но не безнадёжной. Числа солнечных дней над облаками и под ними — на грешной отеческой почве, — конечно же, резко различаются. Но в той самой стране, чья матёрая заземлённость, чьи глыбко-гиблые — и реальные, и метафорические — топи-трясины способны дать фору многим другим палестинам, в державе,

где при белых, при рыжих и красных
из-под камня вода не течёт,

и до сего дня становятся на крыло молодые люди, способные свидетельствовать, что «для жизни духа нет плохих времён».
     Сразу же скажу, что немалая часть текстов первой книги сорокалетнего харьковчанина, человека одновременно и молодого, и зрело-мужественного характера, на мой взгляд, не достигает его же, автора, лучших образцов. Тем более эти стиховые строительные леса, находящиеся всё ещё в росте и в работе, отделены изрядной дистанцией от литературных образцов, близких к совершенству, от тех редких магических сцепок слов, смыслов, образов, что могут быть уподоблены парящему в воздухе, словно бы левитирующему в духе, белому храму реки Нерли.
     Но два человеческих, и одновременно творческих, качества А. Белоуса определённо вызывают во мне читательскую симпатию к нему и его стихам. И говорить в этих строках я намерен о лучших сторонах его выходящей в свет дебютной поэтической книги.
     Первое из упомянутых привлекательных свойств автора — естественная и здравая опора на данную ему судьбой реальную почву. Присутствие и этических реалий, и неискажённости образа в стихе А. Белоуса, ответственность и перед собой, и перед читателем за неутрату различимого смысла, полагаю, неслучайна. Думаю, что всё это в немалой мере определено его биографической основательностью, обретённой в координатах десятилетий реальных, ежедневных и ежечасных, трудов. Он прав в своём внимании к старой истине: прежде, чем что-либо написать, надо кем-то быть. Ещё точнее: кем-то стать.
     Он и стал уже обладателем двух высших образований и работягой в капитанских погонах, стал истовым книголюбом и ценителем философии и поэзии. И наработав уже самого себя, продолжает своё становление личности нестандартной и ищущей. Эта его внутренняя потребность поиска, энергетика вдоха и выдоха просматриваются в стихе — зачастую крепко-почвенном, живом и образном:
 
                На траве роса лежала
                так обильно-хлебосольно,
                что намокла сразу обувь,
                став тяжёлой и сырой...

     Начиная нередко стихотворение с непосредственной эмоциональной ноты, с радостного движения навстречу обычному человеческому событию:
 
                Займёшь деньжат — окажешься в Крыму
                вдвоём с любимой, ластясь к окоёму, —

автор порою может сгустить интонацию стиха до подлинно философского, гулко-глубинного звучания:
 
                И многим непонятно, почему
                морской прибой поёт немую тьму, —
                ночные волны мыслят по-иному.
                Маяк луны, терзающий умы,
                бессилен разгадать, откуда мы,
                и не укажет путь к родному дому.

     Способен А. Белоус быть убедительным и в фонетической, аллитерационной находке, сопряжённой в то же время с находкою образной:

                Метались молнии-газели,
                штормил чернильный небосвод...
 
     Второе заметное и вызывающее естественно-доброжелательный отклик, качество стихотворных строк Белоуса — их причастность к тому настрою, который О. Мандельштам называл «тоской по мировой культуре», причастность к культурософии и историософии. Минуя, хотя и не всегда без утрат, опасность искусственности и схематичности, автор достигает способности быть звучным и в строках, и в целых строфах подобных надоблачных и надвременных отсылов:
 
                Энергией плещущий Вагнер —
                героики вечный гарант...

или же:

                В плащах Комедия, Буколики, Онегин -
                как отзвук перемешанных эпох.

     А вот и обещанный пространный, более чем строфический, историософский пассаж, не теряющий живости и образности на пространственно-временных переходах:

                ... в те неспокойные года,
                когда венецианский кормчий
                гордился флотом и всегда
                был недругов зубастых зорче,
                а московита борода
                ещё мела изгиб дороги...

     Реалистический, рациональный по преимуществу взгляд автора на порядок вещей и слов нисколько не отменяет его стремления наращивать свой художнический арсенал за счёт применения новых, разнообразных пластик. Интересны, в частности, его попытки объединить напевы сказовые, гуслярские — порою не без раёшно-смехового отзвука — с лексикой, в этом контексте ещё не звучавшей, или редко звучавшей, - то авангардистской, то жаргонно-сленговой:

                Вы думаете, панчеры помогут нам
                в схватке с космическим чудом-юдом?

     Подобная работа на стыке разнородных пластических систем вполне может быть плодотворной. При этом стоит только пожелать автору, как, впрочем, и при любой иной форме стиховой реализации, наращивания точности поэтического слуха. Хорошо бы, к примеру, устремиться ну хотя бы к тому уровню слуха музыкального, когда «лиловый негр» добивается удивительно гармоничного взаимодействия таких, казалось бы, несовместимых составляющих, как его собственный рваный рэп, его ритм шамана каменных джунглей и, к примеру, протяжно-девичья, целебно-славянская мелодия «Лебединого озера».
     Веду речь не только о конкретике нередко звучащей ныне в эфире «рэпсодии» «Save me» («Храни меня»), но и о некой, на мой взгляд, объективно крепнущей тенденции последнего времени. Можно было бы условно назвать её очищением рапсодией. Сегодняшний пресыщенный и нищий, оболваненный тотальной куплей-продажей мир, разродившись в очередной раз новомодным эпатажно-истерическим ритмом, тут же стремится обрести в избранных просветах своего прошлого, некие импульсы успокоения, некие образцы-обереги, словно бы усиливающие возможности его доступа к компьютерной кнопке «Save»...
     Речь идёт не только об исцелении музыкой, но и о том, что творческие прозрения могут настигать того, и только того, кто этих приходов ясновидения по-настоящему — изо всех сил — хочет. Посему я хотел бы пожелать Александру Белоусу не утрачивать молодости, смелости, энергетичности его поэтических устремлений. Многое из того, что до слова и в слове предстоит постичь, из того, что неизбежно предстоит претерпеть, подскажут ему его чутьё, его разум, его собственная жизнь — день за днём.
     Подлинность же страсти и благородство страстотерпия художника позволяют не только увидеть ежедневно-ослепительное солнце над облаками. Подлинность пребывания в слове затрагивает глубинный космизм человеческого бытия — да, встроенного в подоблачные слои, но и вершащегося гораздо выше облаков и созвездий.

                Сергей Шелковый
          


                О СТИХАХ АЛЕКСАНДРА БЕЛОУСА

     А.Белоус начинал со стихов вызывающе образных, в которых билась упрямая ищущая мысль. Билась, как рыба об лёд.
     Профессионально эти стихи были сыроваты. Радовали яркие краски, чувствовалась мощная энергетика. Однако губительно сказывалось желание, не теряя времени на поиски точного слова, немедленно заарканить все, все, все мысли, ощущения, картины, которые будоражат душу и мозг: космогонию Вселенной, океанические пространства философской мысли, драматургию плотской любви, декламацию закатов, сумерек, лунных ночей, шелест листвы, царапающие память особенности городского, а порой и деревенского быта.
     Невольно возникал эффект, сформулированный в известном уличном изречении: «Жадность фраера сгубила». Не хватало строгой творческой дисциплины, знания секретов словесного зодчества. Стиховое здание кособочилось; осыпалась штукатурка; выпадали отдельные кирпичи; проваливались стены.
     Но Белоус был упрям и настойчив, и его творческая мускулатура крепла, как говорится, не по дням, а по часам. Он не избавился от своей склонности мыслить и чувствовать непременно в масштабах космогонии, но наконец-то вкусил «прелесть использования в стихах собственной биографии», о которой однажды поведал нам Эдуард Багрицкий. «Весомая, грубая, зримая» конкретика стала теснить в стихах Белоуса вселенскую всеохватность — ту, что нередко превращала живую образность исповедальной лирики в набор бесплотных абстракций.
     Теперь всё чаще лирические мотивы, обретая биографическую конкретность, обрастали убедительными житейскими подробностями.
     Единичное стало отражать социально-типичное. Причём как раз в те времена, когда над «типическим» ядовито иронизировали новорусские и новоукраинские элитарии, а «социальное» они же дружно предавали анафеме (отрыжка совкового мышления). Так было удобнее для тех, кто желал повернуться спиной к мало-
привлекательной конкретике «новых времён». Почувствовав подоплёку подобной «чистой художественности», Белоус стал усиливать в своих стихах автобиографическое начало. И его лирический герой, ранее страдавший социально-бытовой бесформенностью, в полной мере обрёл зримые черты. Декларируемые и ранее такие свойства его характера, как ершистость, дерзость, агрессивность, как нескрываемое отвращение к обыденной стадности, предстали перед читателем во всей своей жизненно-бытовой конкретике.
     Остро чувствующий, независимо мыслящий человек волею судеб оказался в шкуре стража порядка. Да, да, он в высшей степени добросовестно выполняет свои милицейские обязанности, пожалуй, даже находит в них высокий смысл. Но в своей профессиональной среде, он, чья духовная родина —- Поэзия (с большой буквы), ощущает себя белой вороной.
     Его внутренний мир, его кровные убеждения неизбежно оказываются в непримиримом конфликте с его служебной деятельностью.

«Гоняю бомжей, опухших от голода».

«Мат трёхэтажный
меня возвращает к действительности.
Господи, что я здесь делаю?»

     Одно дело бороться с уголовщиной. Это свято! Другое — грудью защищать «законность», разъедаемую коррупцией, кумовством, ощущать себя частью полицейщины, классических (по Гоголю) держиморд.
     Перед нами весьма сложное переплетение индивидуального и всеобщего. Удача Белоуса в том, что он смог нащупать тот нерв, в котором его личная боль совпадает, сливается, срастается с болью всеобщей.
     Герой Белоуса отнюдь не ипохондрик, наоборот, — это жизнелюб в квадрате, в третьей степени, чьё жизнелюбие не иссякает, бурно фонтанируя. Живя в эпоху катастрофических перемен, не принадлежа к тем рыцарям удачи, которые смогли сделать на развалинах старой государственности и общественности фантастическую карьеру, прихватить максимум жизненных благ; находясь едва ли не на самых нижних ступенях социальной лестницы, он, тем не менее, обладает такой способностью радоваться солнцу, деревьям, лесным ягодам, женской улыбке, которая во много раз превышает стандартные удовольствия новых хозяев жизни.
     По яркости красок, их чувственной густоте, по силе и обаянию своей музыкальной энергии лучшие из стихов воспринимаются, как классические гимны жизнелюбию:

                Мы пошли за земляникой
                в лес сосновый утром ранним...

     Это фонтанирующее жизнелюбие поэта не только не отменяет трагедийность, которой насыщен в наши дни воздух, но, наоборот, резко её подчёркивает.
     Тут я не могу не позволить себе сделать выпад по адресу тех «общих мест», что господствуют сегодня в средствах массовой информации и литературном обиходе.
     Не знаю почему, вне поля зрения современных властителей дум оказалась исключительной важности закономерность: чем сложнее, запутаннее трагические узлы, завязываемые живым ходом истории, тем примитивнее (по принципу «чёрное — белое»; «да — нет») мыслит интеллигенция, превращая элитарное мышление в стадное мышление. Эту парадоксальную тенденцию предельной стандартизации, упрощенчества элитарного интеллекта ещё в 1877 году подметил Фёдор Достоевский: «Простота прямолинейна и сверх того высокомерна. Простота — враг анализа. Очень часто кончается ведь тем, что в простоте своей вы начинаете не понимать предмета: даже не видите его вовсе...» Всякий раз, когда интеллектуалы впадают в грех святой простоты, с ними вступает в спор Поэзия.
     Александр Блок сравнивал поэзию с сейсмографом, который регистрирует подземные толчки задолго до того, как землетрясение проявит себя во всей своей мощи.
     Для того чтобы быть таким чутким инструментом, поэт должен любой ценой сохранять полную независимость своего чувствования и мышления. Не плыть по течению, не зарифмовывать добросовестно те суждения, которые сегодня обрели статус истины в её последней инстанции, а решительно оспаривать, низвергать «общие места» современного общественного мнения. Разумеется, избрав подобную позицию, поэт неизбежно оказывается в положении маргинала, изгоя, отщепенца. Меньше всего он может рассчитывать на читательский успех, на славословия критиков, делающих литературную погоду. Нет у него даже утешительной гарантии, что завтра ему скажут спасибо за его бескомпромиссность, оценят его труд.
     А. Белоус, надо отдать ему должное, мыслит и чувствует независимо, проявляя не только ершистость своего характера, но и зрелость профессионала, у которого мысль, чувство, слово сливаются в одно органическое целое. Он выработал (а это редко кому удаётся) свой особый образный и речевой рисунок. Этот рисунок может не соответствовать вашим вкусам, даже идти вразрез с ними. Однако разве дело поэта ублажать читателя, потакать его вкусам? Это грамотному читателю, читателю высокого класса положено вживаться в особенности образной и речевой манеры серьёзного, ответственного поэта, привыкать к этой манере,  обнаруживать в ней присущий ей шарм.

                Марк Богословский




* * *

По прерии мчать на мустанге,
жюльверновский быстрить фрегат.
Шагать в македонской фаланге,
цикуту цедить, как Сократ.
Энергией плещущий Вагнер –
героики вечный гарант.

…Куда я, никчемный, ни гляну,
форсировав сдуру Ла-Манш
иль в гости наведавшись к янки, –
везде суета и мираж
да запах закусочных пряный.
Квартира. Машина. Гараж.

В сердцах повторяюсь нарочно,
прокисшую жидкость кляня:
смакуй перестроечный пончик
с безумьем в глазах дикаря,
пока свою жизнь не прикончишь,
как в праздник – армянский коньяк.

Но если над облачной крышей
рубильник мечтаний отжать,
то, может, пошлётся нам свыше
немного мыслишек-деньжат
и кто-нибудь, странный, опишет
египетский квак лягушат.

Затем, бормоча извиненья,
фортуну поставить на кон
и Цезарем стать на мгновенье,
во сне переплыв Рубикон…
А после, под зала шипенье,
стихи пробубнить в микрофон.

11-12 мая 1007


* * *

Какая радость снег замысловатый
весной услышать в дорассветный час!
Никто ту бель разбуженной лопатой
грести не станет, как зимой подчас.

Вот падают клочки крылатой ваты,
а я – спросонок – поцелую вас,
со мной танцующую лёгкий вальс,
и время робко переставит даты.

Вы помните: тем тихим зимним днём
по воздуху кружились мы вдвоём?
Но вдруг окно со звоном распахнулось.

Ворвался ветер снежный и хмельной,
и комната наполнилась весной,
когда в любви нам признавалась юность.

2006


ВЕСЕННИЙ КРОССВОРД

1

Супротив весны не попрёшь.
Сказывают, Стравинский с ней водил приятство.
В марте у наипоследнейшей твари
приподнятое настроение.

Вслушайтесь в капель сладчаву.
Вроде бы пустяковина.
А ведь это юное солнце
протянуло ручонки к полям.

Землица очнулась от сна крепчайшего.
Тает снег по овражкам.
От оков зимних реченька высвобождается.

В лазоревом небе птицы крылят быстролётные.
Мужичок в рваном тулупчике
шумно вдыхает воздух.
Аль не нам на Руси хозяйствовать?

Радуйтесь, люди, пробужденью природы!
(Я даже рифмы забыл от волнения.)
Силищи-то, силищи богатырской!

2

Неча девок весенних держать взаперти.
Ваш покорный слуга до сих пор нежонатый.
Что скрывать: пообтрёпаны кудри мои.

Не успел оглянуться –
четвёртый десяток взбурлил.
Честь имел по военной служить,
а теперь – в сыскарях.
Прозябал в дырищах, куда и ворон не залётывал.

Токмо порох душевный целёхонек.
С утреца заряд бодрости
физическими упражнениями получаю.
Табачища и змия зелёного не жалую.

Кажный божий день песнярством балуюсь.
Как затяну напевную,
весь крещёный люд послушать сбегается.
Но жить одному не так легко, как кажется.

Вишню скусную долго-предолго искал.
Сто железных лаптей износил.
А нашёл – где бы вы думали?

Настя Захарьина другому дадена.
Такие рождаются раз в тысячелетие.
Одно обнадёживает: третье не за горами.

Как бы я Её целовал-миловал!..
Если где заприметите кралю мою белопёру,
не сочтите за труд – пришлите весточку.
По весне буйну голову вешать негоже.

3

Ежели ухом припасть к экватору,
много-премного узнаешь всего.
Жизнь кипмя на планете кипит.
Скажу по-простецки:
жизнь и поэзия неразделимы.

Как гусли-самогуды, в тропических широтах
рокочет океанский прибой.
Вихрем несётся ковер-самолёт
над белизной Антарктиды.
В зеркальце правдивом
сердится грозный Кракатау.

В другое ухо потрескивающе врывается эфир.
И каких только бредней не наслушаешься!
Тут тебе и проповедь очередного пророка,
и курсы царствующих валют,
и байки свежеиспеченного калифа,
и вопли бесноватых кумиров,
и россказни о равенстве,
и набившая оскомину реклама…

Редко когда из захлёбывающегося хаоса
выудишь что-нибудь стоящее.
К примеру, про тунгусский феномен
или счётчик Черенкова.
Ахнешь, удивлённый,
а тебя уже вновь враками пичкают.

Лепота, если синичка-невеличка
ненадолго отвлечет внимание.
Тенькает, манюня, от всего сердца.
Да все старину нахваливает.

А далечко ли мы от древних ушли?
Колизеев и Каталуанских полей
у нас предостаточно.
То во Вьетнаме разминаемся,
то в Афганистане развлекаемся.

Благо, что после Хиросимы
азбуку безопасности кое-как вызубрили.
Время от времени, правда,
гроханёт где-нибудь на атоллах в Тихом.
В голове не укладывается.

А фаны-то что на концертах
да на футболах вытворяют?
Живуче нероново семя.
Дегенератов развелось –
без карантина не обойтись.

Моря-окияны загрязняем,
от леса щепки летят,
в Красну книгу братьев наших меньших
не успеваем заносить,
озоновый экран весь в дырах, –
а нам хоть бы хны.
Зане передвигаемся в коробках металлических,
спим в высотных,
позу предпочитая шестьдесят девятую,
гамбургеры жуём толстенные
и, конечно, Тельмана дружбаны закадычные.
Просто диву даёшься!

Возможно, у меня на губах
молоко не обсохло,
но должон же кто-то слово молвить.
Тяжёльше работенки и не ищите – упаритесь.
А всего-то –
воссоздать мельчайшую былинку живого.

Дошёл до меня слушок, что один уважаемый
хотел изгнать поэтов из идеального государства.
Но сегодня вовсю дзеленчат ручейки.
Простим же пещерному Платону
его дисцилированные заблуждения,
а коль придёт черёд справедливого правления,
мы и сами пойдём куда глаза глядят.

4

А клубочек-то через Средиземное и Босфор
да на север.
Фу-фу!
Русским духом запахло.

Вот и колыбель восточных славян –
Днепр широкий, Гоголем и Куинджи воспетый.
Кто токмо ни жил на его живописных берегах!
Ан Ярило приветил лишь нашенских, разудалых.

Вспомяньте щит на воротах Царьграда.
Вчитайтесь в «Правду» Ярослава.
Про славянку на французском престоле
не забыли?

Крепла Русь не по дням, а по часам…
А когда монголы нагрянули, Киев-батюшка
на Москву державный ключ и повыслал.
Говаривают, на речке Смородине
случались сечи лютые,
и драпал супостат, ажно пятки сверкали.

Много воды утекло с той поры.
Смолк гром, молнии сгасли,
и радуга-дуга семицветна
над пашнями воссияла.
На том стояла и стоять будет Земля Русская.

Китеж легендарный застать мне уж не довелось.
Однако с лешим в ельнике аукался
и с водяным на рыбалке перекликался.
А как набредёшь в глуши на цветочек аленький…

…застынешь, аки вкопанный,
и грезишь о неоглядном.
Веточка ли спросонок треснет,
родничок ли неиссякаемый замурлыкает,
и ты допетриваешь – РОДИНА!
Разве ж схлынут из памяти стежки-дорожки,
по которым сызмладу хаживал?

Надену-ка я сапоги-скороходы
да обойду дубравы родимые.
Погляжу, каким нонче цветом
лица повыкрашены,
солнечно ли в горницах, сыты ли детки малые.
Сказано – сделано.

Топаю по горам по долам без роздыху.
А в палатах серо-буро-малиновые заседают.
Знамо их волчью натуру:
напрокудют и живут-величаются.

Я в деревню – а амбары-то пустёхоньки.
Я в избу, а там – хоть шаром покати.
Я к людям добрым досужую речь покалякать –
а в ответ: «Как живём? И не спрашивай».

Покамест ихнему горю внимал,
сам Топтыгин из чащобы пожаловал.
Кажет, мол, землю на продаж рыли
и берлогу вконец споганили.
Куда ему, сердешному, деваться? –
ходи к нам.

Сидим ввечеру на завалинке, постничаем,
думу думаем, как дале жить,
глядь, а над лужочком
Жар-птица скоро летит.
А за ней Илья Муромец со товарищи на буланых.
Кричали-кричали вослед – не докричались.

Долго я шевелил извилинами
над чудом виденным.
И токмо када домой воротился,
смекнул, по чьи косточки соколики поскакали.
На Руси частенько
землевстряхи по весне зачинались.

5

И мчит меня подземный конь в контору.
Я, известно, чернобровых кадрю.
А рядышком людишки
над кроссвордом головы ломают.

Разговорились – к себе кличут, пособить просют, –
уж больно вумственнный попался.
Поотнекивался для порядку,
но – делать нечего – согласился.
Ну, я сразу быка за рога,
а замочек-то – с секретом.

Блымал, блымал я глазыньками,
да, видать, интеллектом не вышел.
Подсела к нам Василиса Премудра
и ну загадки, как орехи, щёлкать.
Как к «Историческому» домчали – и не заметил.

Выручательница на выход, а сама улыбается.
Приветней улыбки отродясь не видывал.
Ведомо – за Ней.

Вышли на чистый воздух,
и так легко в лёгких стало,
что ни в сказке сказать ни пером описать.
Мокрядь кругом, а на душе мажорнозвонно.
Присмотрелся, а почки на деревьях
как будто пузатей стали.

Спустились мы Бурсацким к Лопани и –
по набережной за облаками.
А на реке ледоход полным ходом:
льдины грохаются друг об дружку,
но плывут сообща.
Тут и Благовещенский с нами поздоровкался.

Весна 1998 


* * *

Подскажите, как милой шепнуть покороче
связку звуков, ведущую в легкость оков?
От нахлынувших чувств сотрясается почва…
Из заоблачья лучик развязку пророчит,
регистрируя свадьбы на крышах домов.

Пригревает конкретно. Взрываются почки.
Зацветает адонис на склонах холмов.
Жизнь вскипает под каждой обыденной кочкой.
Перелётные прут. Уменьшаются ночки.
В парках – вспышки влюблённо-хмельных голосов.

И среди – на весь мир! – прогремевших звоночков,
мимо мертвых фонтанов и гордых дубов,
обходя – по безденежью – злачные точки,
мы скользим в высоту локоток к локоточку
и встречаем весны запоздавших послов.

Как тягучи они, мелодично-проточны
очертания млечных мучительных слов!
Свечерело. Беседа журчит неумолчно.
Звёздный клир озирает земли худосочье.
Постовых будоражит экспромт каблучков.

2001


* * *

Солнышко наезженной дорожкой
держит путь над городом смелей.
Деревца примерили одежку,
выползли букашки из щелей.

Муравьи хозяйничают всюду,
важничают латники-жуки.
Мухи над объедками колдуют,
замерли в засадах пауки.

Беззаботно бабочки порхают.
шмелика блистателен полет…
Подкрадётся туча боевая,
и бедовый ливень полоснёт

на брожение взрыхлённой черни,
по верхам взъерошенной травы…
На асфальте растянулись черви,
пахнет клейким мускусом листвы.

2001


* * *

Весна дарила трелей переливы
двоим. В природе каждый атом пел.
Ты слушала мой лепет терпеливо,
и я искал своим словам предел.

Я распинался приторно-красиво
о том, что мир неимоверно бел.
Ты слушала, как Лесопарк шумел
и на меня смотрела, как на диво.

Тебе достался парень говорливый.
Неслись миры к закату торопливо,
и голос мой взволнованный слабел.

А ты хотела просто быть счастливой
и слушать шёпот молодой крапивы
о будничном слиянье плавких тел.

2002



* * *

Человек невозможное скомпоновал воедино –
совместил, вдохновенно шепча, смысловые ряды;
с пустотою творящей в упорный вступил поединок
и в пространстве застыл, простираясь до крайней звезды.

Сей масштабный проект посвящается Первоначалу,
ибо чудное время мятежно помыслило новь.
Отрекись безоглядно от милого сердцу причала
и программно взреки для потомков иную любовь!

Пусть вскипает в мозгу непроглядная скверна планеты:
мыслеОбразный выброс рождает невиданный взлет
наших помыслов дерзких, ракетным рассветом воспетых,
и восставших из мрака на подвиг духовный ведёт.

Нам ещё предстоит по мирам колесить неизвестным
и другими вернуться домой через тысячи лет…
Взор творца разгорался в раздумьях над образом текста,
а вокруг распадался на мысли мерцающий свет.

2006


* * *

Дивное небо. Апрельская ночь.
Уличный шум, наконец,затихает.
Мы на балконе пьём кофе, болтая, -
слушать Каррераса больше невмочь.

В доме напротив погасли огни.
Лунное яблоко катится властно.
С Северной Салтовки ветер контрастный
дует, чтоб мы не остались одни.

Время резвилось: два раза подряд
длинная стрелка порхнула по кругу.
Мы прозевали, в какую минуту
верба примерила новый наряд.

Воздух насыщен дыханьем листвы
(или флюидами близкого тела?).
Ты на колени ко мне пересела.
Очи взметнулись в разгул синевы.

Там,где мерцали расплавы чудес,
вспыхнула звёздочка в месте свободном.
Губы слились в поцелуе надолго,
не догадавшись, что Кто-то воскрес.

1999



* * *

Как во спальне-развлекальне,
верность сущему храня,
целовал я звездной ранью
два небесные огня.

Дева голову вскружила,
завлекла в чертог услад.
В облаках мужская сила
овладела всем подряд.

Там, на взбалмошной орбите,
где текут потоки слов,
чувства факелом зажгите,
чтоб любовь пришла на зов!

Пусть судьбу мы ждём подолгу,
но летит вперед молва:
если сердце бьет тревогу,
значит, молодость жива.

Здравствуй, вольности начало,
легкокрылости оплот!
Мы вдвоём. Волна в три балла
нас в открытое несет...

Помнишь, шла ты по водицу,
а навстречу топал я?
Черноброва-круглолица
улыбнулась, как заря.

Полыхнула голубыми
и умчалась на ручей,
позабыв шепнуть мне имя,
что всех краше и звончей.

Полонили-погубили
два небесных на века.
А теперь морские мили
манят нас издалека...

С чайками на встречных курсах
начинаем разговор.
Как уста соприкоснулись —
непонятно до сих пор.

Ты не думала стесняться:
косы мигом расплела.
Здесь не танцы-зажиманцы,
здесь – сурьёзные дела.

Губы пели терпеливо,
святости ища предел.
На трепещущее диво
я молился, как умел.

А когда качнулось жало,
к тайне млеющей лозы,
ты сильней ко мне прижалась,
защищаясь от грозы.

Вспышки свежести весенней,
муки майские мои!
От свихнувшихся мгновений
обмирали соловьи.

И, пока стенали дали,
ливнем нежности пьяня,
душу светом наполняли
два небесные огня.

Отгремело повсеместно,
отсверкало свысока.
В междумириях чудесных
млека пролилась река.

По кисельным – пахнет мятой,
воздух лаской напоён.
Кроткий альт в постели смятой
убаюкал баритон.

Спят творцы земного рая,
жители планеты спят.
Только месяц проплывает
сквозь мерцающий парад.

Только луч мажорноокий
лунно тычется в окно,
предрекая родов сроки,
новой жизни торжество.

2005-2006


* * *

Глотнув из потного стакана
сумбура смеси ледяной,
затлевший,прыгнешь в прорубь ванны,
пребольно бахнувшись спиной,
и животворный кран гортанно
плеснёт полярное вино
на исстрадавшееся тело,
целованное солнцем вскользь
по-майски страстно,неумело,
включая шею,щёки,нос,
как зачарованный Отелло,
Её коснувшийся волос
под звёздами киприйской ночи
в те неспокойные года,
когда венецианский кормчий
гордился флотом и всегда
был недругов зубастых зорче,
а московита борода
ещё мела изгиб дороги, -
вдали табун пылил на луг,
о битве грезил холм пологий,
в лесу бродяжил дерзкий дух,
соловушка рыдал в восторге,
и время замирало вдруг...

1997


* * *

Начало воскресного дня ничем
не отличалось от других, плавнотекущих.
Я блуждал в лабиринте мирских проблем,
и флаг настроения был приспущен.

В городе дождило, и в отдалённых
сёлах капли вЕрхом наполняли кадки,
чтоб к сроку вызревали паслёновые,
когда солнечный ливень массирует грядки.

В городе господствовало несуразное
вИдение величин больших и малых.
А в сирых сёлах половодье красок
вечное навевало.

В городе бездушно-бездарно-бесплодном
лёгочная ткань мутировала от смрада.
А в древних сёлах кислородом свободы
грудь распирало.

В сёлах – окна, ворота, веранды
праздничной зеленью пышно украшены.
А в хмуром городе безотрадно
мокли здания падшие.

В утробе одного я грезил. Она
рядом витала с вьющимися волосами…
На майские ликовала весна,
которую мы придумали сами.

Рассвет тюльпанов застиг нас врасплох
близ любовно-магнитного полюса.
Пройти мимо робких ресниц я не смог –
глаза познакомились.

Когда удивлённый девичий взгляд
скрестился с моим – озарилась Вселенная
мерцанием ясных слов, невпопад
выплеснув сокровенное.

Улыбка зажгла – свежа и нежна –
жизни светило над нами.
Из сонма подруг лишь Ты одна
могла слушать стихи часами...

От рокота памяти стало тепло
в убогом центре прогресса.
На Павловом Поле почти рассвело.
день начинался воскресный.

Я встал с постели. Косой - хлестал
в мутные стёкла. Птицы не пели.
В комнате хАос. Ваза пуста.
Я цветов не дарил Тебе с прошлой недели.

Дождь не преграда. Базар только рад.
Мир бесновался беспомощно-дикий.
Ты спала. Ещё не бомбили Белград.
В руке вспыхнули три гвоздики.

Троица чинно входила в жильё,
и, хотя в чудеса я не верил, -
близилось пробуждение Твоё,
перезвон сердец, поцелуев время.

2002



КОРАБЛИК


В июне у речки пел зяблик.
Мне от роду было пять лет.
Весь день мастерили кораблик
мы с папой, забыв про обед.
Под вечер из бухты, где ивы
глядели в темнеющий ил,
по водам речушки бурливой
мой славный кораблик поплыл.

Куда бы жизнь не занесла,
оставь текущие дела,
с улыбкой тихо сядь в кораблик детства, -
ведь, потеряв над ним права,
висят на ниточке слова,
и рассыпаются все совершенства.

Кораблик скользил по теченью
к истокам туманных начал.
Он курс рассчитал на деревню,
я "Смелым" кораблик назвал.
Мы с папой его потеряли
из виду у дальних ракит...
А жизнь в городском океане
корабликом детства летит.

Куда бы жизнь не занесла,
оставь текущие дела,
с улыбкой тихо сядь в кораблик детства, -
ведь, потеряв над ним права,
висят на ниточке слова,
и рассыпаются все совершенства.

2001



* * *

А в Харькове свирепствует жара.
Живое тяготеет к водоёмам.
И я решил поехать в Гидропарк.

Встал затемно и дикий пляж пленил.
Дул ветерок задиристый с востока.
Дух Робинзона в воздухе витал.

Встречали птицы утро вразнобой.
Выкатывалось солнце из посадки.
Пух тополиный землю щекотал.

Ещё не видно спаренных стрекоз.
Лягушки выбирают дирижёра.
Алтей не отряхнулся от росы.

Я был один на острове речном,
настойчиво ловя себя на мысли,
что не один вкушаю от щедрот.

Вон муравей поклажу протащил.
Сорока-белобока промелькнула.
Царь-рыба хлёстко грымнула хвостом.

Внезапно навалилась тишина.
Угодна Богу робкая заминка.
Тогда-то и вспомянешь о Тебе.

Ведь неспроста же к западу - Ромны,
где доцветают ирисы на клумбах,
распространяя пряный аромат.

В том городе похожая река,
песок-близнец и облака гонимы...
Что связывает наши берега?

Энергия заряженных частиц?
Пульсация трагической эпохи?
Блуждающей гармонии гранит?

Задумался и не заметил я,
как показался первый штатный пляжник.
За ним спортсмен худющий протрусил.

Выводят экзотических собак.
В предчувствии нашествия притихли
заплаканные ивы у воды.

Победно сигаретами дымя,
бутылками жонглируя пивными,
на пир пылит разгульная орда.

Никто и не взглянул на небеса,
скабрёзными речами возглашая
начало славной эры дикарей.

Как далеки нам титулы Землян!
Лежу на покрывале, бронзовея,
и бисер понапрасну не мечу.

Прожаренный, покину солнцепёк
и с думою про Гарина и Зою
к трамваю поспешаю через мост.

2002


* * *

Когда выходные бегут без следа,
а нервы штормят от апорий, —
мы вещи пакуем в большой чемодан
и мчимся на южное море.

Мелькают столбы — на ходу не сойти,
безумствует ветер бездомный.
Упорно со временем спорит в пути
весёлый, взволнованный «скорый».

В приветных вагонах беседы рекой
про солнечное лукоморье.
Никто не помыслит вернуться домой
без фоток с далёкого моря.

Неважно, в какую солёность нырнешь,
под небом каким заночуешь,
ведь отдых кочующий тем и хорош,
что душу врачует воздушно.

Забудь про дела, отключи телефон,
разбей дорогое спиртное, —
вставай спозаранку, энергией полн,
и топай на тёплое море.

Почувствуй, как тяжесть спадает с груди,
в прибое расслышь легкость вальса, —
на гальке валяйся, за чайкой следи
и чёрте-чему улыбайся.

Когда, загоревший, покинешь сей рай
и станешь дышать априори, —
почаще поездку на Юг вспоминай
и мирное доброе море.

2004


ЖАРА


Как только лето наступает,
приходит страшная жара.
Дома плывут в желтушной мари,
и город воду пьёт с утра.
Мрачнее тучи домочадцы,
им снился ультрафиолет...
Но как от духоты спасаться,
могу я дать один совет.

Ах, эта жаркая погода!
Мои мозги огнём горят.
Поеду к речке на природу
и окунусь пять раз подряд.

Зачем читать метеосводки?
Уж лучше поклониться льду.
Как будто мы на сковородке
в межгалактическом аду.
И не помочь ничем страдальцам
пока не выйдет честь плащу...
Я знаю как в жару спасаться,
других рецептов не ищу.

Ах, эта жаркая погода!
Мои мозги огнём горят.
Поеду к речке на природу
и окунусь пять раз подряд.

2000



* * *

Поцелуем вопьёшься в меня,
насладишься наплывшим экстазом.
Ужаснутся часы, семеня,
наблюдая мужскую экспансию
на Тебя.

Осторожно встревожу зенит
похотливо-стыдливого лона.
А диван наш скрипит и скрипит,
и не видно конца разговора
о Лилит.

Удивлюсь, и друзьям невдомёк,
что желанней медвяные губы...
Засмотрелся прозрачный чулок
вперемешку с трусами и судьбами
на Восток.

Вот бы сценку припомнить потом
из извивов дикарского танца.
Разбежимся... и снова сольём-
ся в тайфунно-земных вариациях
под Дождём...

1998


ВЕШНИЙ ЛИВЕНЬ

Я никогда не забывал тебя,
случайно встретив, резко обернулся.
Ты плакала, косынку теребя,
под учащённое дыханье пульса.

Я подошёл, и девичьи глаза
заговорили на щемящей нотке.
Вдали цвела июльская гроза,
а рядом липы отцветали кротко.

Плывём по жизни не любя,
но в пересверке душных молний
моя душа поймёт тебя,
и вешний ливень нас накроет.

Текли слезинки по твоим щекам,
а проливной диезил на кларнете.
Бежали люди, но казалось нам,
что мы одни живём на белом свете.

К реке звенел взволнованный поток,
творились в атмосфере перемены,
и распускался радужный цветок
небес под щебет ласточек мгновенных.

Плывём по жизни не любя,
но в пересверке душных молний
моя душа поймёт тебя,
и вешний ливень нас накроет.

2005


АРИЯ

Дождь дошептал вдохновенную арию,
и – врассыпную ошметия туч.
Глазки у девочки солнечно-карие
брызжут весельем в июньское парево.
Воздух подвижен, озонист, шипуч.

Сказочно в городе! Глянь: на обочине
(жаль, маскхалаты промокли до пят)
выстроил взвод тополей озабоченно-
бравый сержантик, нерях пропесочив,
а опоздавших назначил в наряд.

Лобную площадь заполнили зрители:
будущий маршал, толпу разметав,
важно прошлёндал в адамовом кителе
к лужице, где головаш уморительный
плещется, фыркая, как бронтозавр.

Сэр Небоскрёб с воробьями сражается
(шустрый их вождь оседлал водосток).
Свистнула грозно гераклова палица…
Нехотя птичья снялась авиация,
дружной армадой порхнув наутёк.

На остановке автобусной паника:
цепь разорвав лукоморную, кот
мчит на свиданье к невесте чернявенькой…
(Как вам, ребятки, моя отсебятинка?)
Сказочно в городе! Время плывёт.

…Полдень. Зенитное право используя,
лучик–проказник напорист и жгуч.
Дёрнул у бочки обшарпанной морсу я,
чтоб подскочила активность глюкозная
и потелёмкал в участок на взбуч.

Мимо пронёсся трамвай переполненный
(душно молодкам фигню щебетать).
Вновь – надвигаются тучи холёные,
небо пленили лазутчики молнии…
Арию дождь замурлыкал опять.

1997



* * *

Мы пошли за земляникой в лес сосновый утром ранним.
Солнышко едва вставало. По реке гулял туман.
Комары вгрызались в тело, как голодные пираньи.
Всю дорогу громко лаял увязавшийся Полкан.

На траве роса лежала так обильно-хлебосольно,
что намокла сразу обувь, став тяжелой и сырой.
Мы преград не замечали, наслаждаясь бодрым соло
голосистой незнакомки, и дышали резедой.

Воздух свежий и прохладный, наполняя альвеолы,
заставлял трезвее мыслить и весомо намекал:
«Если вы хотите с верхом туес ягодой наполнить,
надо торопиться, ибо в бор валит и стар и мал».

Мы не вняли наставленьям в это бархатное утро
и ползли, как черепахи, обалдев от красоты.
Забывая про работу, я удачно каламбурил
и дарил тебе, как рыцарь, откровенные цветы.

А овчар большеголовый в руки долго не давался,
прыгал, как умалишенный, преданно хвостом вилял, –
муравейник растревожил, ежика пугал напрасно,
метки ставил где попало, сделав дружеский оскал.

Только возле самой речки, где кувшинки млели в ряске,
состязались водомерки, язь охотился на мух,
пса мы взяли за ошейник, перешли мосток с опаской,
а с пригорка с юной силой в ноздри бил смолистый дух.

По тропинке мы взобрались ближе к синеве певучей,
углубились в молчаливый, строгий, сказочный, густой;
по настилу бурой хвои шли, отбрасывая сучья,
и дивились, как московки ловко пьют грибной настой.

Наши слаженные глазки с зоркостью всегда дружили
и усердно кочевали около, вблизи, вдали.
Попадались дрок, бессмертник, сыроежки в паутине…
Только розовато-сладких отыскать мы не могли.

Так уж получилось, други, что когда мы отпуск взяли
и наехали в деревню, снежнo ягода цвела;
из-за сильных частых ливней слабо проходила завязь,
но теперь, на вёдро глядя, веселей пойдут дела.

На совете мы решили, что спешить домой не надо;
завтра – уезжать на море, и, рассудку вопреки,
пусть на целый день нам станут жизнерадостной наградой
клеверный ковер, стрекозы, говор вдумчивой реки.

Ужиком петляла Мерла в сочно-красочной долине.
Мир речушки беспрестанно бредил, буйствовал, бурлил.
В камышах гнездились утки, пьявки извивались в тине,
а на берегах толпились пижма, зюзник, девясил.

По мечтательному склону ноги нас несли недолго.
Жук, кружа над водоемом, дерзкий протрубил сигнал.
Мы стремительно разделись, пса позвали на подмогу
и гуртом ввалились в воду, рыбью молодь распугав.

С нами словно забавлялся любознательный Солярис.
Облака гопак плясали, солнце пело и пекло.
Досиня мы накупались,
докрасна назагорались,
допьяна нацеловались
и, когда уже смеркалось, пошагали на село.

А под звёздной плащаницей думы хмурые бродили:
что расскажем поселянам мы про ягодный народ, –
как живёт он поживает в царстве мхов, трухи и гнили,
с кем воюет, дружбу водит и кого на пир зовёт.

С шишками и васильками в час чудесный, луноликий
огородами прокрались, скрыть желая наш позор…
Мы на кухне пьём с друзьями чай с вареньем из клубники,
и про тот поход бесславный вьётся плавный разговор.

2004



* * *

Займёшь деньжат - окажешься в Крыму
вдвоём с любимой, ластясь к окоёму.
Возрадуешься горному ярму,
медузам, чайкам, пеклу даровому.

Но день умрёт, окрасив даль в сурьму,
и бой земных часов, подобно грому,
начнёт диктат по слому мировому,
где ясность скрыта в облачном дыму.

И многим непонятно, почему
морской прибой поёт немую тьму, -
ночные волны мыслят по-иному.

Маяк луны, терзающий умы,
бессилен разгадать, откуда мы,
и не укажет путь к родному дому.

2004


* * *

Безусловно, мне б хотелось, разогнав забот ораву,
полежать, как на перине, на пушистых облаках,
с высоты обозревая городскую панораму
и парящих над Госпромом эскадрильи мирных птах.

Безусловно, мне б мечталось ярче на вершинах гулких.
Присмотревшись хорошенько и маленько осмелев,
можно было б изумиться чистоте небесных звуков
и послушать на приволье ветра мыслящий напев.

Безусловно, мне б желалось (я из той еще породы,
для которой в кассе держат романтический билет)
снять замшелую одежду, растянуться поудобней
и, пока гарцует солнце, хапнуть ультрафиолет.

Безусловно, мне б досталось испытанье не из легких.
Кожа мигом покраснела б, и орнул бы мне, шутя,
флагман облачной эскадры: «Уноси на землю ноги...»
И я зыркал бы в тревоге: где ж Зеркальная струя?

(Безусловно, мне известно, что меж ив запрятан прудик
в толстых стенах из бетона,где прохладная среда.
Летом дети в водоеме коротают время чудно,
ибо с влагой напряженка в центре Харькова всегда.)

Безусловно, люди в ризах мне б грешочек отпустили,
что я щучкой бухнул в воду, остудив свои бока...
По брусчатке громыхают близ меня автомобили,
а над Оперным театром проплывают облака.

2001



* * *

Бывалым рыбакам какой резон
съезжать с прикормленной макухой сижи?
Пораньше встать, чтоб солнце горизонт
с востока обожгло полоской рыжей.

Брести чрез лес довольным,словно слон,
и знать: садок к обеду взвоет грыжей.
Но разве рыба рыболовом движет?
Я музыкой пруда заворожён!

И всё ж люблю ленивых карасей
на удочку тягать. Навеселе
цедить из фляги мутную бодягу.

Вот вздрогнул задремавший поплавок,
и "лапоть" потихоньку поволок
наживку под злорадную корягу.

1999



ТАЕТ В ГОЛОВЕ


Я часто думал о тебе
и задавал себе вопросы.
Я вспоминал, когда любил
и облака в душе бежали.
И я старался отвечать
на эти плотные вопросы.
Вдруг что-то сдвинулось внутри,
и понял я, что ты другая...

Тает в голове твой образ, выдуманный мной,
тает в голове твой образ, выдуманный мной,
тает в голове твой образ, выдуманный мной,
и я всё ясно понимаю...

Осколки трепетной любви
над головой моей повисли.
Мне странно сознавать, что я
тебя любил необъяснимо.
Ты изменилась на все сто,
а я ничуть не изменился.
И мне такая не нужна,
в которой облака застыли...

Тает в голове твой образ, выдуманный мной,
тает в голове твой образ, выдуманный мной,
тает в голове твой образ, выдуманный мной,
и я всё ясно понимаю...

2002



* * *

Листьев лёгкое волненье,
ключевой воды глоток
зажигают настроенье,
пробуждают вдохновенье
у рифмующего впрок.

Сгустки образных вкраплений,
вихри обнажённых слов
робкое стихотворенье
волокут на обозренье
архаических миров.

Жизни яркое горенье,
поиска хмельной виток
разумеют назначенье
очищающего пенья
и даруют мне венок.

Мысли вечное круженье,
лепет сокровенных снов
славят звонкое мгновенье
гармоничного цветенья
галактических костров.

2001



* * *

Метались молнии-газели,
штормил чернильный небосвод.
Литавры яростно гремели
в оркестре ливневых длиннот.

Земля, дошедшая до грани
(ржаному пеклу есть предел),
дышала влагой долгожданной,
и пульс отчётливей звенел.

Листочки враз помолодели,
взбодрилась модница-трава...
Скажите, звери, в самом деле
Горох с грибами воевал?

Их будет много в тайном месте -
лисичек, рыжиков, маслят...
Уж дождь докрапывает песню,
и птицы здравицы вопят.

Уносит тучи ветер-лоцман,
к реке ручьи журчат бойчей.
Через мгновение начнётся
атака солнечных лучей!

1999



* * *

Но когда звезда погаснет,
равнодушным оставаться
пишущему невозможно.

Пестовать цветок любимый
в пустоте потусторонней
пишущему невозможно.

Воздух памяти из лёгких
выплеснуть одномгновенно
пишущему невозможно.

Рану сшить без промедленья
воскрешающей иголкой
пишущему невозможно.

В измерения чужие
унестись за милым светом
пишущему невозможно.

Что останется поэту?
Отыскать звезду. Живую!

2002



* * *

День степенно прощался с проворной рекой,
а закат растянулся в моей голове
на бесчисленный лепет мгновений. В траве
светляки зажигались умелой рукой
анонима. Нахлынула ночь. Гулкий зов
пробуждался, и той же железной рукой
рассыпАлись созвездия над головой,
на глазах разрастаясь в огромность миров,
посылающих Солнечной – летошний свет,
несказанное имя готовых открыть,
чтоб безмолвно Вселенной стремить во всю прыть,
осмысляя бессмыслицу пройденных лет...
И тогда задышал-зашептал мир земной,
и пытались окликнуть меня светляки.
Я внимал им, но видел слиянье реки
с одинокой звездой, с дерзновенной звездой.
Раскалённые мысли роились во мгле,
но прохлада бежала меня стороной.
Колыхался в безвременье взор ледяной,
вдохновляя морщины на гордом челе.
Но привычно несла караул в небесах
и душевно сияла на землю луна.
Неужели враждебно-глухая стена
будет вечно гнездиться в беспечных умах?
Я ловил каждый муторный вздох пустоты,
и фантомы миров соглашались со мной.
Пламя памяти спорило с бледной судьбой,
но в просветах мерцала далёкая Ты.
Как Тебе там поётся в круженье светил:
бессловесно-бессонно-бескрыло, как нам?
Я решился поведать печаль светлякам,
но речной непокой огоньки погасил.
Кроткий ангел в предутрие падал на стон,
трогал лоб неземной мой, от ветра – хмельной.
Бесконечной дорогой я плёлся домой
к дорогОй с головой трубадура времён.

2005



* * *

Сине море блёстками загадок
сердце растревожило в груди.
Может, в поэтической тетрадке
древний зов сиреной прогудит.

На югах – мажорная погода,
пляжи победили тишину.
Я готов в любое время года
слушать черноморскую волну.

Но друзьям поведаю без грима:
на поездки грязных денег нет.
Кто сказал, что жизнь рокочет мимо? –
Я встречаю харьковский рассвет!

Солнышко печаль мою поборет,
плавна речка освежит слегка.
Разве пресный водоём не море,
если чайкой реют облака?

Пряный воздух делает задорным,
впереди – несчётно светлых дней.
Не отвесть от местной флоры взора,
с фауной – становишься добрей.

Пробубнит рыбак матёрый Вовка:
"На мастырку – пятерых,браток!"
Вновь меня родная Журавлёвка
утром приютила на часок.

От природной встряски я в порядке,
и не нужен берег мне морской...
Только в ученической тетрадке
дальним эхом прогремит прибой.

2003



АВГУСТ ВОСПОМИНАНИЙ

1

Душный августовский вечер
бесшабашно обрушился на ментовско-купеческий город,
в котором метеором сверкнули
тридцать лет моей путаной жизни.

Вирулентный асфальт, раскалённый за дЕнь
скрупулёзной работой светила,
беспощадно травил измождённых жарой пешеходов,
виртуально ползущих в квартиры-парилки под душ.

Онемевшие лики запылённых деревьев
потеряли былую душевность, в упор созерцая,
как в окнах-глазах прокопчённых домов
догорает страстей запредельно-зловещий закат.

Равнодушие душит к грядущим сомненьям,
когда ,потрясённо-безвольный,минуешь
наивысшую точку хроники пекла
за две с половиной недели до среднего Спаса.

2

Спасенья нет: на Рымарской закрыта филармония,
в органный зал на Баха не попасть,
безжизненны халупы псевдотворческих союзов,
здоровье поправлять разъехались актёры,
ведь час настал неповторимо-повторимых отпусков.

Как прокажённый, я глотаю воздух Слобожани,
и до меня доходит жуткая реальность
лицом к лицу с невежеством столкнуться,
отведать хамства смачные оттенки,
переварить мутаций пёстрый колорит.

Дышать урбанонечистотами труднее:
наждачный вечер - каждый! - с нервами даётся,
и, всматриваясь в Исполкомотерем,
по плитке шкандыбая тротуарной,
я чую зАпах рыбьего гниенья.

Любуюсь сигаретно-водочной рекламой,
как утончённым пуком постмодерна,
читаю по складам шедевры жёлтой прессы,
заслушиваюсь рёвом сотовой сирены,
которая даст фору Щедрину.

Издалека дивлюсь пигмейскому величью
на скору руку сляпанной церквушки
на фоне независимого неба,
и в киселе расплавленных нейронов
мелькают растаможенные годы.

3

Годовалым ребёнком меня привезли
из глуши богодуховской в город,
на гербе которого по строгим орбитам неслись электроны.

Август планомерно шествовал к середине,
и на развёрнутой скатёрке-самобранке Конного
уже вовсю благоухали лунные дыни.

Повсеместно доцветали тысячелистник и золототысячник,
а вице-площадь Европы готовилась встретить
годовщину освобождения от коричневых нелюдей.

Алые полотнища вдохновляли забойных поэтов,
придворные живописцы малевали генсека,
сочинялись кантаты про "ум, честь и совесть".

Как сомнамбулы, под недремлющим оком спецслужб
горожане трудились, посильную лепту внося
в построение Светлого Завтра.

Жители первой столицы в те дни
не могли и помыслить о "бархатных переворотах",
а о возможностях интернета могли только грезить.

Август торжественно плыл к середине,
и город не думал, что вскоре будет прославлен
ребёнком, ручонкой ласкающим солнце.

4

Солнечно на душе, когда тебе неполных десять
и ты на берегу петляющей реки спиной прилип
к горячему песку, а жёлтое мажорное пятно
в бездонном небе строит тебе ликующие рожи.
Жаркие ласковые языки светила не успевают
слизывать с юной смуглой кожи обильный пот,
а когда ты сиганёшь с вертлявой тарзанки
в цветущую августовскую влагу - разве это не есть
высшее наслаждение? Смотришь на мир смелыми
пытливыми глазами, вслушиваешься в пылкие
восторги разбушевавшейся земной плоти,улыбаешься
сокровенно-неведомому. До начала учебного года
далёко, и ты ещё успеешь обмозговать коварный
план вечернего набега на дяди Кузин таинственный,
запущенный сад за сочными сладкими "любимицами
клапа". А то засядешь с самого утра с "телескопом"
подле Горбатого моста,между статуправлением
и мелькомбинатом, удить на опарыша бойких
уклеек. Устанет с непривычки рука - откроешь
на водном стекле важные грузные облака, лениво
ползущие против течения, и время забывает
о тебе. А сколько молодых широких мыслей
рождается тогда на белый свет!..

5

Светоносной росой умываю лицо на рассвете:
здравствуй, щедрый, румяный, кипучий порывистый день!..
На груди отпылала звезда октябрятского счастья,
и мой галстук на шее таскает другой пионер.
Я вступил в комсомол и бездумно лечу в авангарде
разбитной молодёжи к немыслимым зорям добра...
Но теперь в Губаровке в разгаре последнего лета
беззаботного детства на родине скромной отца,
где на солнышке млеет воздушное колкое сено,
где у птах голосистых покинули гнёзда птенцы,
где колосья хлебов окончательно затяжелели,
предвещая упорную битвищу за урожай.
Я устроился грузчиком на бортовую машину,
между полем и током мечусь в общепризнанный зной.
(Бригадирша Марийка сказала,что я работяга)
и на доску почёта поместят мой фотопортрет.)
Пыль глаза застилала, и горы росли золотые,
и, казалось, близки несказанные зори добра.
Но когда поздно ночью домой возвращался, усталый,
то пшеничку в сумяке цыплятам тащил, как и все.
Засыпал как убитый на праздной крахмальной простынке,
и бабуля с утра добудиться меня не могла.
А мне снился Хмельницкий над трупами под Берестечком -
с булавой и в костюме, который я грезил купить.

6

Купы шиповника огибаю по-пластунски слева,
выполняя твёрдое командирское слово.
В вещмешке предательски звякнул котелок, -
взводный шёпотом выругался, показав кулак.
Автомат задел колокольчик нежный,
ползти с мурашами до высотки "семь-девять" нужно.
Августовское солнце немилосердно печёт -
х/б в разводах солёных, во рту горчит.
Условный противник - крепкий орешек:
курсанты второго взвода окопались у рощи.
Внезапной атакой их оборону смелИ...
Победителей нет - все отважны, смелы.
Рота на привале рубает кашу с тушёнкой,
мозги промывает замполит-мышонок.
В сумерки в лагерь врывается львовский туман.
Отключаюсь в палатке в объятьях камен.
Суриков, Фидий ,Уитмен, Огинский...
Но что важнее темы афганской?
Кремль циковые гостинцы шлёт в сёла и города...
Страшно? - Да!
Нас - юных!талантливых! - да в мясорубку?
То-то сердечко робко-робко.
Чудом всеобщий психоз меня не берёт.
Снит Сосновая горка, папа, мама, брат...
Неведомо мне, что в тобольскую стужу
партия направит меня души людские утюжить;
кормить комарьё,воду ржавую пить;
на пАру с портупеей со скоростью света тупеть.
Пробиться сквозь "лапистых" мне не светило,
и самое главное - не было тыла.
Город-гигант непрестанно манил...
В разгар перестройки я рапорт черкнул.

7

Росчерк крыльев затейливой ласточки
пытаюсь разобрать на выцветшем холсте неба.
Но не для этого на Полтавском шляху возле "Арки"
битый час жарюсь на солнце, друзья.
Дерзкого преступника,кто бы он ни был,
упустить нельзя.

Мне - обладателю всененавистной ксивы -
дОроги вымирающие слова "совесть" и "честь".
Презираю нечистых на руку начальников,
погрязших в процентах лживых...
Честные - есть!

Оттого средь держиморд слыву белой вороной,
что столько лет проишачил на туалет.
(Обходил десятой дорогой
штаб-квартиры мускульных служб один поэт.)

Я забыл, когда ласкал волны морские,
моё имущество - книжное братство.
Девушки мне встречались такие,
которые мечтали повыгоднее пристроить
своё половое хозяйство.

Клокочет шоу августовского перегрева
в одураченной пиджачно-галстучными боярами стране.
Когда полыхнёт пожар народного гнева,
достанется и мне.

Виноградная лоза по шероховатой стене дома
настойчиво пытается заползти на нЕбо.
Но не ради констатации городской экзотики
в выходной день могу погибнуть
от пули или ножа...
Опасного преступника,кто бы он ни был,
надо задержать.

8

Придерживаясь хода бурной мысли,
что мне дышать в нестройную Эпоху
захвата собственности и привозной воды,
я выхожу из-за кулис реминисценций
и двигаюсь, крем-соду попивая,
изогнутой палитрой мостовой.

Жара спадает в юго-западном обломке
державы, первой навестившей космос, -
и розы оживают у торговок;
в ночных опустошаются барсетки
хозяев жизни; нищий обыватель
с пивасиком глотает боевик.

Я знаю, что "не всё у нас так плохо"
нормальный человек воспринимает
как издевательство над Человеком,
вопящим об окаменелой правде,
которую и КВН не в силах...
Мне звёзды светят вместо фонарей.

Капризная луна интуитивно
над прямизной Московского проспекта
обосновалась, пробуждая рвенье
громоздких поливалок, освеживших
останки тротуаров, чтобы путник
воспел оазис в лапах немоты.

Врывается в распахнутые окна
мелодия пульсаций грезобальных
стоического сердца, озаряя
пустынные дремотные кварталы
родного города, взметнувшего антенны
к 50-му градусу северной шиpоты.

Август 1999 


* * *

Скоро осень зажжёт колоссальный костер всесожженья,
огласится пространство протяжными криками птиц,
повсеместно порхнет наважденье бесцельных кружений,
и безбрежье небес отразится в лазури криниц.

Я люблю это время вопросов тягучих броженье,
когда мысли блуждают по тверди сократовых лиц,
и в хрустальных сосудах ума пробуждается жженье
и стремится вспарить за пределы привычных границ.

Невозможно тогда не заметить томленье рожденья
и скольженье прославленных элементарных частиц.
Но враждебная взвесь не спешит ослаблять притяженья,
и нещадно займется ненужная тяжесть страниц.

Мир в глазах на куски разлетится, как в день пораженья,
за единое слово начала вдруг бухнешься ниц…
Под знаменами лета я трепетно жду приближенья
одержимых невзрачных холодных осенних зарниц.

2003



ПОСТРОИЛИ ЛЮДИ


Почему дома серого цвета,
не сыскать весомой причины.
Женщинам далека эта тема,
обходят её и мужчины.
Только чистые душой и дети
ощущают изъяны зданий.
Известно на всём белом свете:
серость не найдёт оправданий.

Многие мрачно скажут в кризис,
что серому цвету не судьи.
Город живёт особой жизнью,
но город построили люди.

Неужели так трудно покрасить
поярче домов половину?
Сколько народа тусклые маски
сбросят, развеяв рутину.

Многие мрачно скажут в кризис,
что серому цвету не судьи.
Город живёт особой жизнью,
но город построили люди.

1998



* * *

Вы видели ночные облака,
бегущие по дремлющему небу?
(Так иногда чернильная строка
блуждает в дебрях к свету.)
Ошибка вышла: облака висели,
а звёзды продвигались в вышине
к астральной цели.
(Может быть, к Луне?)
Заворожённый гонкой беспримерной,
я ощущал вибрацию Вселенной.
Одышка нарастала бытия.
Внезапно Новая своей могучей вспышкой
повергла в изумление меня.
И осмотрев фантомные места
от Лебедя до Южного Креста,
я осознал: поэзия проста!
(Когда чуть-чуть рождает чудо слепо?)
На склоне лета в поисках ответа
рванули облака, взяв курс на Лувр.
И, глазом не моргнув,
скажу, что нынче ночью
в час творческий,мучительный,непрочный
дождя незвёздного не ждите, в снах паря.
Он днём на улицу мне выйти не давал,
устроив капелек стихийно-шумный бал,
но к вечеру растратил пыл
и отдохнуть решил,
оставив облака сторожевые
со звёздами соперничать в эфире.

2002


* * *

Простыми словами про лес предосенний
не скажешь, как глотку свою ни дери.
Уж запах распадных витает явлений,
на ветках цветные зажглись фонари.

Здесь бархатно-жёлтый, там яростно-красный,
зелёный же, в общем, пока фаворит.
Лес, вроде бы, летний, но что-то угасло,
былой, безмятежный утратило ритм.

Долбит еще дятел, но треск оптимиста
замедлен прощальной волшбой бытия.
Здесь листик упал, там орешек скатился,
и птицы собрАлись в чужие края.

Поёт родничок баловливым бельчатам
про длинную зиму студёной водой:
«Чините дублёнки, сапожки, перчатки,
припасы припрячьте в лабаз дупляной».

Дожди обложные готовят вторженье,
в чащобах кряхтят умудрённые пни.
Простыми словами восславим Успенье
в последние тёплые летние дни!

1999


* * *

Я слушал тишину не шевелясь
под крышей разгоравшихся небес.
Упорно мысль нащупывала связь
с грядущей данностью, чей лик белес.
Меня пространство стройностью влекло,
и взгляд пронзал ожившее стекло.

Мерцающая будущность росла,
но спящим запрещалось до утра
познать круженье смертного тепла
и с тяглых плеч когда спадёт гора
невзгод, взращённых татем мировым,
сгустившего религиозный дым.

Под масками непрошенных богов
скрывались распри, нищета, позор
загробных ужасов. Но стал суров
безбрежный разум, ищущий зазор.
Вдали зажглись призывные огни,
и космос прошептал: вы не одни!

Мне скажут – околесицу несу,
что надобно наведаться к врачу...
Слепобредущих в пепельном лесу
от жадной бездны уберечь хочу
и вывести чрез терния клевет
на путь, где нарождается рассвет.

Я вслушивался ночью в тишину,
предвосхищая взвихрие чудес.
Певец бесстрашно душу всколыхнул,
но жаркий крик бесследно не исчез.
Подхватит песню завтра кто-нибудь,
и к звёздам развернёт планета грудь.

2005


* * *

Метеор мне душу растревожил
у светил погасших на виду.
Потерял я звёздочку – о боже! –
а теперь в потёмках не найду.

Я искал следы звезды повсюду,
исходил долины и леса...
Мне шепнули грамотные люди
заглянуть в ночные небеса.

Как дождаться радужного знака?
То сплошной туман, то облака...
Но однажды выплыла из мрака
чистая душевная река.

Окунувшись в пламенные выси,
я зажёг пропавшую звезду.
Зоркостью тяжеловесных мыслей
в русскую поэзию войду.

Пусть звезда художника не гаснет
и горит над родиной всегда...
Но, друзья, признайте: жизнь прекрасна!
Даже в неземные холода.

2005



* * *

На зорьке бессвязно лопочет камыш,
слегка потревожив прибрежную тишь, –
слова раскодировать просто.
У дамбы сторожко сидят рыбаки,
уставясь на замершие поплавки.
Ветрун пробирает до косток.

Вдобавок и рыба – хитра и мудра! –
не хочет клевать, хоть прикормки – гора;
у дна шевелит плавниками.
И речь-перемолвка стоит у ракит:
давление падает, Палыч кряхтит,
знать, дождик всплакнет над полями.

Компашка спасаться, однак, не спешит:
пошёл для сугреву разбавленный спирт
с мучным закусоном «на случай».
«Под мухой» нет дела до божьих интриг!
Меняем наживку. Грузила – бултых, –
круги по воде холоднючей.

А солнышко в небе сентябрьском вышей,
по хатам шныряет, будя малышей.
Лесок на глазах меденеет.
Коровы-красавы у птах на виду
шуруют напиться в зеркальном пруду…
Пора собираться в селенье.

Удилища связаны. Собран рюкзак.
Сухими остались садок и подсак.
Что баять смешливой подруге?
Яд-девке златую листву принесу,
белесый туман, ледяную росу
и воздух магнитно-упругий.

2000



* * *

Без лишних слов нырну в спасительный туман,
пройдусь по мостовой, бордюрами стреноженной,
и легкими вобрав разрыв-травы дурман,
почувствую в себе бунтарский дух художника.

На небе ни звезды, хотя и нет дождя.
Напомнят мне, что дни давно царят осенние,
лишь запахи листвы, которые твердят,
что пробил час утрат, а значит – вдохновения.

Расстались мы вчера (точней, за пять минут
до полночи), когда взбесилась пташка певчая.
Положим, я не шут гороховый. Зовут
пустырь и сырь. Сказать, увы, мне было нечего.

Я воздухом тугим порывисто дышал,
в погасшее окно заглядывал воинственно,
обыгрывая факт, что в базисе – провал.
Отсюда и надстрой под знаком кабалистики.

Куда податься мне, когда все вкривь и вкось?
Крамольный винегрет канючить замороченно
иль кровушку волков попробовать на вкус…
Прозренья нет как нет. Какое, к черту, творчество.

Всерьёз про пять минут нам стоило б всплакнуть,
мелькнувшие без слов загадочно-целительных.
У дома проброжу свой гнев, а поутру
с цветами проскользну, покуда дремлют жители.

1998



РОМАНС


Листья падают опять,
загрустила неба просинь.
Стало легче нам дышать -
это наступила осень.

А я искренне люблю, люблю
тихий дождь осенних листьев.
Хорошо любовь твою-мою
написать словами писем.

Писем странные слова
вновь в любовь меня уносят.
Закружилась голова -
это наступила осень.

А я искренне люблю, люблю
тихий дождь осенних листьев.
Хорошо любовь твою-мою
написать словами писем.

Искры слов летят в закат
невесомостью вопросов
Листья-письма шелестят -
это наступила осень.

А я искренне люблю, люблю
тихий дождь осенних листьев.
Хорошо любовь твою-мою
написать словами писем.

2006



* * *

Полгода назад Ты к другому ушла,
забыв попрощаться.
Теперь я крещусь на плывущие облака,
читаю Горация.

Бегаю по утрам на школьном стадионе,
гоняю бомжей, опухших от голода,
не женюсь на порядочной девушке заради воли,
ёжусь, когда сырая погода,
нахально ухмыляясь каркающей вороне.

Плохой приметой меня не взять на испуг,
не сказать, чтоб я изменился очень.
С той встречи Осеней мелькнуло не больше двух,
пару раз ловил на волне завывание вьюг,
дважды лопались почки
и не было отбоя от летних мух.

В памятную годовщину хочу запечатлеть
заплаканные глаза октября
и белые хризантемы,
которыми Лель осЫпал Тебя.
Я решил бросить, наконец, якоря…

Помню серый пасмурный день:
облачный кран позабыли закрыть,
и влага переполнила лужи;
желеобразной массой вливался в метро
народец тележечно-кожаный;
я шагал с поднятым воротником, простуженный,
размышляя над репликой из «Ревизора»
про тупые рожи
и какое впечатление она произвела
на туземцев, ищущих женьшень.

(С точностью, к сожалению, я не в ладах.)
Вдруг окно в Институте искусств распахнулось,
и «Голубой Дунай» запАх
в разреженном воздухе улиц.

Аккорды мажора неслись
в антенно-туманную высь,
сбив с панталыку прохожих.
И в радиусе семи миль –
хоть слышимость город гасил –
мне не было звуков дороже.

Правдами и неправдами я пробрался в класс.
Слепили волосы-протуберанцы.
Колдовали быстрые пальцы.
Венский вальс! Венский вальс!
…Тишина рискнула вмешаться.
Композиторы с портретов смотрели на нас.
Успенский буркнул двенадцать.

Из моего ограниченного лексикона
разве выудишь стоящий комплимент?
Ты дышала сплошным озоном,
я поверил в душевный свет
галактического костра,
приютившего неандертальца…

Полгода назад Ты к другому ушла,
забыв попрощаться.

Теперь плетусь по Сумской парка Горького около.
Клумба, скамейка до боли знакомые.
Ветер шаманит нервное соло.
Я вышел из жизненной комы
голый.

Синоптики на завтра предрекают
переменную облачность.

Солнце проглянет картинно,
жестом неуловимым
щедро разгладит морщины
любящим и любимым.

Мифы мои о семье не развенчаны,
расставанья мукА перемелется.
Я безжалостно нежен с женщинами
и безгранично доверчив,
звонко смеюсь, неся околесицу
первой встречной.

Ты ли Штрауса шпарила на рояле?
Время летит безмятежно-стремительно.
Листья с клёнов дружно опали.
Близок сезон отопительный.

2000



ПОМНИ ВЧЕРА


Когда я тебя у фонтана увидел,
нам осень дарила немой листопад.
Спускались с небес невесомые листья,
пытаясь по ветру вернуться назад.
А в парке сороки нещадно трещали,
мешая припомнить строку из Парни...
Мы жили тогда одним настоящим
и не вспоминали вчерашние дни.

Живи настоящим, живи настоящим,
живи настоящим, но помни вчера.
Живи настоящим, живи настоящим,
живи настоящим, но помни вчера.

Мы на удивление долго встречались,
но всё же расстались в шальной листопад.
Летели с небес сумасшедшие листья
и не возвращались, конечно, назад.
А в парке сороки упорно мешали
нам факт осознать, что прочитан Парни...
Теперь мы живём своим настоящим,
и стали "вчера" наши прежние дни.

Живи настоящим, живи настоящим,
живи настоящим, но помни вчера.
Живи настоящим, живи настоящим,
живи настоящим, но помни вчера.

2000




* * *

Ползёт тревожная молва
из мрака Ще-не-града.
Фактура фактов такова,
что правят чада ада.

Калёных клёнов воркотня
разносит приторь мора.
Куда ни кинь, куда ни глянь –
везде следы разора.

Поставил бывший партократ
больших корней задачу.
Заводы крадены чадят,
пустые сёла плачут.

Ведь волчью шкуру впопыхах
не вывернешь наружу.
Острожным рожам в спинжаках
голодных нужды чужды.

Чугунных дачных огород
не расшатаешь матом.
Скарб караулят от невзгод
мандаты депутатов.

Вспылаешь, нелюдям грозя,
смертей зазвавшим в гости.
Так смысл в бессмыслице, друзья,
коль голосят погосты?

Куём под вздроги смога мы
сынам своим оковы.
Закалки западной умы
вспомочь всегда готовы.

Не широту культурных мен,
не звень научной морщи, –
нам предлагает шоумен
мощнейшей силы мощи.

Амёб пробирочных родня
вещает вдохновенно,
что с русским братом у меня
теперь иные гены.

Достигнет волжских берегов
днепровских плавней ропот.
Разгул майдана нездоров,
сварлив, нерасторопен.

Хмельной закваски перепляс
народным массам – в очи.
В который раз надули нас,
маня водой проточной.

Второй волны кошель тугой
руля дорвался власти.
То был не я, то был другой
обманут в день ненастный.

Свободный от миазмов зол,
иду по кромке грома,
и пышет молний ореол
вкруг головы огромной.

Товарищ грозам и лугам –
член партии ручейной –
отдам за Русь болящим вам
свечение речений.

2004



* * *

И ставят диагноз: опасен, –
у моря, в эфире, на суше.
Опять у тебя сдвиг по фазе
для умников, бьющих баклуши.
Ты – дуб! Это глубже, чем ясень.
Дотошных суждений не слушай.
О господи, как же прекрасен
кудах ошалевших несушек!
Мы стали на смуту богаче
в бездонно-ликующем мире.
К чему свистопляску ругни мне
отслеживать в хоре ребячьем?
О Солнцах погасших не плачешь,
когда зажигаешь другие.

1998

 

ОКТЯБРЬСКИЙ СЕМЕРИК

а)

Разрешите поздравить человечество
с очередным достижением.
Наконец-то селекционеры
вывели особую породу людей.
Мне все уши уже прожужжали
про железного Майка.

Хочется брякнуть по этому поводу
что-нибудь стоящее,
да ничего путного на ум не идёт.
Как не уважать бойцовский характер,
не восхищаться рельефной мускулатурой,
не рукоплескать искромётной атаке…
Но кусаться и сидеть на антидепрессантах –
это уж слишком.

Я сам пятнадцать раз поднимался на ринг
и одержал пятнадцать побед.
Зачитывался «Мексиканцем».
А бросил бокс – ужаснувшись мысли,
что побеждал,
так как наносил сопернику больше ударов.

Вы думаете панчеры помогут нам
в схватке с космическим чудом-юдом?
Впрочем, довольно чепуху молоть.
На свежую голову
вдохнём бодрящий воздух осени.

б)

Ранним утром на Покров
простой оперуполномоченный,
разбабахавший вдрызг партитуру карьеры,
вышел из подъезда «хрущёвки»,
где он проживал, считая от звёзд,на втором этаже.

Вязкий туман,
облегающий ржавые кроны деревьев,
напоминал Крабовидную Туманность,
до которой телёпать пять тысяч световых лет.

Экипажи летающих тарелок,
ежедневно совершающие
инспекцию подопытных территорий,
сегодня из-за плохой видимости
проводили разбор предыдущих полётов.

Воспользуемся же случаем
и без соглядатаев
пройдёмся к трамвайной остановке
по усыпанному опавшими листьями влажному асфальту.

в)

Торжественное увядание природы.
Каждый раз по-новому оно магнетизирует меня.
Бросишь рассеянный взгляд на карнавал разноцветных листьев,
услышишь ослабшее пение пернатых,
недосчитаешься нарядных бабочек и вдруг –
выплывут из памяти хрупкие картины эволюции,
от простейших до приматов.

Как дилетант,
затрудняюсь назвать первопричину
зарождения жизни на Земле.
Хотя, по правде сказать,
воображение рисует улыбающиеся лица,
склонившиеся над пузырящимися пробирками.
Когда-когда, а в кайнозое палеоконтакт
мог иметь место.

Легче лёгкого оспорить вышеизложенное.
Но стоит ли ломать голову
над свершившимся?
Главное, что мы получили уникальнейшую возможность
взять инициативу в свои руки.

Какие перспективы открываются, если взвинтить темп!
Хочется, чтоб Человек выше стоял на ступеньках Вселенной.
Я непременно бы занялся этим вопросом,
да мне ещё служить и служить, как медному котелку.

г)

Вращаться в «высших кругах»
мне нет никакого резона
ввиду отвращения
к их закулисным делишкам.

Глазеть на мишуру презентаций
иль в офисе киснуть кондиционерно-огромном
мне не доставит того удовольствия,
которое я получу,
трясясь в электричке раздутой
в раздумьях о солнечном ветре.

На сытном фуршете
кусок не полезет мне в горло,
и я, на глазах расфуфыренных фиф
в карман напихав бутербродов,
помчался б съестное отдать беспризорным,
у Вечного спящих огня.

Когда ж, по ошибке,
мне вечером веерно свет не отключат,
я сам его вырублю –
чтоб любоваться
мерцаньем тревожных октябрьских созвездий.

д)

Если б умникам из ООН хоть одним глазком
удалось взглянуть на звёздное болеро,
последующие сессии они бы проводили в обсерваториях.
Действительно: чем просиживать штаны,
возводя воздушные замки,
не лучше ли насладиться
блеском очнувшейся цефеиды?
Разумеется, можно
от сего предложения отмахнуться,
но от всех новшеств так легко не отделаешься.

Почему бы нам не коснуться
надвигающегося саммита тысячелетия?
Куда только не повернётся флюгер
на этом представительном форуме,
но главное всё равно прогавят.
Видно, дни выдадутся облачные,
и кислые осадки
расслабляюще застучат по крышам лимузинов.

Конечно, такие глобальные проблемы,
как голод, болезни, терроризм, парниковый эффект,
несомненно, будут затронуты.
Не одни же чокнутые оседлают трибуну.
А про розуэлльский инцидент не упомянет никто.

Грош цена в базарный день
таким сборищам,
на которых окромя престижу
никто ни о чём и не помышляет.
Да и жующий обыватель,
как пить дать,
оставит сии строки без внимания.
Но слышим же мы шепот звёзд.

е)

Пока я в общественном транспорте
добирался на службу,
разума кратеры
так ничего на-гора и не выдали.
Выскочил из подземки,
а с осин по невообразимой траектории
падают листики-метеориты.
Со стороны Холодногорской церкви
тяжеленные тучи заходят на посадку,
но голубок-воркунок
что-то продолжает импровизировать
своей избраннице.
Я углубляюсь в квартал,
где на каждом шагу ворочаются пророчества,
и после короткой пробежки
уже на подходе к мрачному зданию.
Прежде чем переступить порог мини-гестапо,
делаю морду «кирпичом»
и готовлюсь фильтровать свой «базар».

С утра пораньше в прокуренном кабинете
зубоскалят коллеги.
К стенке прижался алконавт
в потёртых джинсах,
которые пропердел
какой-нибудь высокоцивилизованный европеец.
В органов хитрые сети попавший
похитил из погреба консервацию.
Я и язык прикусил:
важную птицу словили,
вывели чётко на чистую воду
уволенного с предприятия
по сокращению штатов.
Будьте уверены –
получит на полную катушку.
Кто-то же должен срок мотать
за главарей шоковой терапии?

Мой стол живописно приютился
возле зарешечённого окошка,
за которым, раскачивая берёзку,
не на шутку разошёлся ветруган.
Лужи первыми приняли на себя
удар метких капель.
Неуклюже промахал крыльями обеспокоенный грач.
И вновь меня по инерции
несёт неведомо куда.

Прошли младенческие годы,
когда доверчивые греки,
пытаясь выдумать парсеки,
небесный щупали пейзаж.
Сейчас нашим грамотным чёлкам
и квазары-то не в диковинку,
а про задумку освоения галактики
я уже не говорю.
Не переборщить бы с «применением» разума…

Мат трёхэтажный
меня возвращает к действительности.
Господи, что я здесь делаю?

ж)

Радостно хлопнула дверь.
Я, утомленный, с работы вернулся.
Две комнатушки встречают.
Мебель, видавшая виды.
Незастеклённый балкон освежает.
Бюст Циолковского дремлет.
Чутко молчит телефон –
связь с одурманенным миром.
Быт надо мной не довлеет.
Влажу в поношенный свитер.
Ужин глотаю спартанский.
Тусклая лампа кровать освещает.
Книги в зевотных закладках повсюду.
Данте, Вергилий и Пушкин – мои фавориты.

……………………………………………………

Есть жизнь над облаками в любые времена.
Какой бы клоп державою ни правил,
его ищейкам в мозг не заглянуть.
На днях я в этом твёрдо убедился.
Мы с временем вели туманный диалог
о чём-то совершенном.
Нам осень спорить вовсе не мешала.
Мне кажется, скорей, наоборот.
К тому же я принес с базара астры.
Поставил в воду грустные цветы.
Без запаха, но все-таки красиво.
Осколки теоремы под луной.
Кому-то же они предназначались?
Не оправдала вечность ожиданий.
Осыпались в неделю лепестки.
Сменились декорации на сцене.
Швырялся листьями безумный листопад
в непонятом галёркою спектакле.
В последнем действии шел моросящий дождь.
Влюблённые под зонтиком шептались.
В плащах Комедия, Буколики, Онегин –
как отзвук перемешанных эпох.
И мягкий свет софитов…

Осень 2000 



* * *

Вам хихоньки да хахоньки,
а никуда не денешься,
когда листочек махонький
к земле крылит на бреющем.

Жизнь звёздная закончена,
и прелью пахнет приторно.
Остались горько-сочные
нам ягоды не считаны.

В них первыми морозами
бобыль ноябрик втюрился.
Под небесами грозными
всё веселей на улицах.

А дедушка задумчивый
разводит антимонию,
внучку шепча по случаю,
что дни пошли холодные.

Но тот его не слушает,
вовсю смакуя сладости, –
не знающий бездушия,
взволнованный и радостный.

Доест малец пирожное,
зацепит ветки с крашенью
глазёнками тревожными,
чудес не открывавшими.

Пылает без оскомины,
теплом людей одаривая,
как снадобье любовное,
рябиновое зарево.

1998


* * *

Снег обрушился с утра
на людей, как мошкара:
облепил одежду вмиг,
шей поверх кашне достиг,
позакрыл обзор глазам,
по рукам-ногам связав.

Резкий ветер не зевал:
лихо дул, валил раззяв,
в трубах завывал назло,
обнаглев, трепал бельё,
ввысь сугробы наметал,
дворникам сыграв аврал.

Сват мороз ввернул словцо:
раскраснелось враз лицо
у девицы пробивной,
что спешила вслед за мной
мимо градусника, где
устремилась ртуть к земле.

Можно, раз кипит пурга,
потеряться в двух шагах.
Силы жидкие собрав,
оглянулся: как Она?
А красотка меж колонн
шмыг в Культуры бастион…

На дворе белым-бело:
с севера к нам занесло
время снежных городков,
горок, санок, лыж, коньков.
Радуется детвора:
наконец – зима!

2001


* * *

Земля укрылась беспечальным снегом,
чарун-мороз серчает по ночам.
Чем образ вразумительней коллегам,
тем он несносней ветреным речам.

Земля подвластна солнечным лучам
и утром предается брачным негам.
Чем образ неприемлемей коллегам,
тем он созвучней девичьим плечам.

Я форм не обновитель мудрорукий.
Навряд ли звёзд мои достигнут муки,
но встрепенется искорка подчас.

Вот с девушкой мы вышли на прогулку.
Луна иль солнце бродят по проулку,
а снег скрипит для нас, как в первый раз.

2006



* * *

 
Новый день наступил. Я шагаю по новому снегу
с новой девушкой в новенькой шубке на Новых домах,
удивляясь узорам на окнах и новому небу
и любуясь морковками снеговиков во дворах.

Новый год наступил. Я шагаю. И в вихре снежинок
мне мерещится новых кружений мажорный аккорд.
Но всмотревшись в не новые лавку, заправку и рынок,
я, конечно, не верю, что сдвинулось время вперёд.

Новый Век наступил. Я шагаю в новейшем вертепе,
и озноб безысходности следом печатает шаг.
Безотчётно сознанье фиксирует улиц фрагменты,
и приметный штакетник приветствует новый очаг.

Новых тысяча лет, как открытая новая книга
о влюблённых сердцах под немолкнущий плач соловья.
...Я мутона коснусь – и в глазах ослепительно вспыхнут
новый день, Новый год, новый Век и улыбка твоя.

2001


 
* * *

Родные светила пылали, маня;
мелькали неясные лица.
Энергопотоки искали меня,
мечтая стоически слиться.

Знакомое чувство усилило пульс,
и образы в слове ожили.
Я только входил в поэтический вкус,
когда появились чужие.

И сколько поэтов вокруг - столько звёзд,
таким не втолкуешь про робость.
Слетелись они из кукушкиных гнёзд
и пробуют певческий голос.

В космической бездне зажглись имена,
сплотившись в крикливую стаю.
Им долго внимала сестра-тишина,
протяжно и грустно вздыхая.

Я слушал шипенье сырого огня,
душа нестерпимо молчала...
Энергопотоки вливались в меня
всю ночь. Без конца и начала!

2006


* * *

Как-то раз по делам я поехал в седые Карпаты.
И когда в выходные накал напряжения стих,
на случайном лотке приглянулся мне том бородатых,
погружённых в раздумья о счастье, светил мировых.

Книгу я приобрёл – и рассветы сменяли закаты.
После долгих дебатов отрёкся от мыслей сырых.
Из философов мне Эпикур полюбился крылатый,
и теперь не ныряю в глубины гигантов иных…

Я живу на земле,где мелькнули сарматы и анты;
где в ХХ – раздолье для своры шутов и шутих…
А в афинском «Саду» мне предложат обед небогатый
с безмятежной беседой об истинах, вечно живых.

2000
 


* * *

Кто бедный, а кто богатый – становится ясно,
когда зима вступает в права. Холода
заставляют людей одеваться теплее. Краски
на масках лиц бушуют ярче. Вреда
дымный мороз домам не приносит. Трамваи
штурмует народ. Слюда на деревьях горда
родством со снегом. Впечатления нарастают
и вычислить ауру солнца не составляет труда.

Оранжевый диск не греет. Горожане одеты
в теневой ширпотреб и в искусственный мех.
Замерзают бедолажные пенсионеры. Меты
времени торчат из огромных прорех. Не грех
вопить творцам потребительской скудной корзины,
что канули в Лету невзгоды. Бурный успех
не ожидает выживших в катаклизмах. Невинный
снег под ногами бодро хрустит для всех.

Морозное трезвое утро. Почему дороги
не убраны от щедрых осадков – не знает никто.
Маршрутки буксуют, прохожие падают. Строго
на самотёк взирает вран. Драповое пальто
из казино выходит под ручку с дубленкой –
забывает о проигрыше, усаживает даму в авто
и газует в небытие. Навстречу мне в курточке лёгкой
отважно скользит девушка с чувственным ртом.

Зимний воздух рождает драму. Нежданно
пробуждается замысел будущих действий. Рема-
рки жизни творятся заново. Отсутствие лада
наблюдалось на спаде любой из эпох. Задарма
ветер-скиталец даёт советы. Не гнутся пальцы.
Слезятся глаза. Впереди – тюрьма иль сума…
А промелькнувшей красавице надо дожидаться
летнего платьица, чтоб сводить мужиков с ума.

2003



* * *

Если б вы только знали,
какую кадриль в исполнении облачат
мне довелось наблюдать
в улыбчивом небе апрельском;
если б вы только знали,
в каких раздольных полях
под аккомпанемент жаворонков
металась моя голова;
если б вы только знали,
в каком заповедном лесу
я кружился с лимонной листвой,
потревожив семейство опят;
если б вы только знали,
какие лепные снежинки
опускались мне на ладонь
чудной январской ночью
и не таяли, пока я не произнесу
имя любимой, -
вы бы сразу признали
меня самым счастливейшим
человеком на Третьей планете...

2000


* * *

Наташе Зимовец

В звонком воздухе светлая тайна
звуков чистых, магических, плавных.
За гроши не распродали мы
чувство чуда морозного рая
в час, когда напряжённо мерцает
зодиак слобожанской зимы.

Ощутимо прибавил морозец.
Закружились снежинки-стрекозы,
зазывая на джигу меня.
Разве скрип первозданного снега
не наводит на мысль о побеге
от бездарных картин бытия?

Молодецки взметнулись сугробы.
Месяц выскользнул грозно дозорить
над позором державной реки.
Затрещат ледяные доспех
репетицией сдвига эпохи,
и прохожий сожмет кулаки.

Но высокой лирической прозой
стужу сердца излечит берёза,
и любовь заструится в домах.
В ожидании зоркого солнца
бесконечная музыка льётся
о лучистых славянских глазах.

В зимнем воздухе тихая тайна
звуков тёплых, волшебных, кристальных.
На груди замирает Она.
Озарения гаснут мгновенья
и над зыбким алмазным забвеньем
благодарная звёзд тишина.

2003


ТЫ СО МНОЙ

Ты причастна к тому,
что: заставило петь.
неподвластно уму,
обессмыслило смерть.
достигая глубин,
слышу робкий прибой...
засыпаю один -
просыпаюсь с тобой.

Ты со мной, ты со мной,
ты со мной навсегда.
Ты со мной, ты со мной,
ты со мной навсегда.

Ты причастна к тому,
что: всечасно пою,
обесценило тьму,
жизнь меняет мою.
Ветер пылкую новь
гладит резвой волной...
Если это любовь -
просыпайся со мной.

Ты со мной, ты со мной,
ты со мной навсегда.
Ты со мной, ты со мной,
ты со мной навсегда.

2003

 

ЗИМНИЙ КАЛЕЙДОСКОП

*

Январский день медлительно-тягучий.
И небеса светлы, и важное светило
над городом торжественно плывёт.
Мятежный ветерок угомонился
и стылые деревья не качает.
Натруженные улицы пусты.
Лишь птицы у киоска суетятся.
Покажется таинственный прохожий
и – издали – глаза его добрее
в Христово Рождество...

*

Поэзия есть путь образного познания бытия.
Наиболее талантливые поэты, преодолевая
предательски чавкающую трясину эпигонства,
в своём творчестве героически продвигаются
к смутному пониманию природы неведомого.
Таких поэтов можно сравнить со счастливцами,
таскающими из огня жареные каштаны.
Но не для всех данное занятие заканчивается благополучно...

*
Утречком морозище явно перестарался.
Тут и нашенскому, ко всему привыкшему,
народцу в валенках да в шубах невмоготу,
а про зверушек разных и говорить не приходится.
Но каков мороз ни удалец, а нашёлся на него
наш боец. Сиганул из форточки соседский Васька –
и тресь обидчика невидимого по сопатке.
От разговора сурьёзного забёг неприятель
за окружную ноченьки тёмной дожидаться,
а ослобонитель проспектов заснеженных улёгся
на парующий канализационный люк дозорить
арктические выдохи природы...

*

Проснёшься студеной ночью, подойдешь к окну
и убедишься, что люди такие высоченные дома
строят, что они без труда до мерцающих точек
достают. А наиболее рослые из домов, как
стемнеет, красные маяки на крышах зажигают,
чтоб ненароком в них звёзды не врезались...

*

Зима в самой силе. Высунешь на улицу нос
за хлебом, а там тебя крещенский мороз в красной
рубахе караулит. Но русский человек завсегда
на "авось" рассчитывает. Выскочишь из подъезда
да как припустишь к магазину – токмо ветер
в ушах свистит. Сугробы на солнце алмазами
поблёскивают, небеса загадочно синевеют.
Но красоты природы не очень-то и в радость.
Остановиться невозможно – уж больно обувка
худая. А тут морозяка догонит и – давай иголками
колоть. Забежишь в булочную, отдышишься
маненько – и таким же макаром обратно. Щёк
и пальцев уже не чувствуешь, шнобель – как у вон
того пританцовывающего на месте выпивохи.
Домчишься домой и с мыслью, что легко
отделался, – на кухню чаёвничать-отогреваться
да в окне пейзажи сказочные созерцать...

*

Боязно человеку сам-на-сам оставаться. То ли
темнота вопящая, то ли темноты зияющие нас
пугают. И придумываем мы себе занятия
всяческие. Один науку на недосягаемую высоту
возводит, другой в семье отдушину находит,
третий в религии забывается... Сущность же
всего одна и та же: в круговерти житейской
от самого себя схорониться. Взять хотя бы меня.
Вообразил я себя поэтом и мараю бумагу без устали.
Плохо ли, хорошо получается – не столь важно.
Главное что иллюзией себя тешишь, будто занят
чем-то значимым... Но однажды опомнишься,
прекратишь графоманствовать, и одиночество
первозданное накроет тебя с головой. Другие
вопросы тогда мы задаём себе...

*

Сойдёшь перед заходом солнца в зимнем парке
с натоптанной аллеи и двинешься без спеха
деревья огибать. Снежок нетронуто-голубоватый
под ногами весело поскрипывает. Как дышится
легко под звуки эти музыкальные! Остановишься
у деревца какого-нибудь неприглядного, обоймёшь
ствол заледенелый и стоишь так и пять минут,
и десять, чувствуя, как силы душевные прибывают...

*

Сонмище индивидуумов с патологическими
отклонениями заполонили искусство и творят
такое, что хоть стой хоть падай. Поведай в своё
время доктора правду об авторах "Чёрного
квадрата" или "Лолиты", мы бы поняли, как
собственный психический разлад переносится
на общество... А теперь критики из той же когорты
полупомешанных либо из разряда "кушать
хочется" в крепко сбитых монографиях, блистая
эрудицией и специальной терминологией,
с пеной у рта доказывают гениальность
очередного человеческого выродка...
И убаюканные музыкой витиеватых словес,
неискушённые в баталиях заоблачных здоровые
люди, не подозревая, какую свинью им
подкладывают, восторженно внимают
сполохам мозга воспалённого... А ведь 9/10
произведений искусства бионегативны...

*

Мыслёнка бойкая про пернатых в голове
пошумливает. Честно признаться, лишь однажды
мне довелось увидеть, как птах бедолажных
в бескормицу привечают. Проведывал я как-то
маменьку, а на обратном пути через Саржин Яр
пошёл. Там вдоль дороги на ветках деревьев
кормушек видимо-невидимо. Клюют птички
снедь, что человек послал, и не печалуются.
Гуторят, даже белка унырливая, проголодавшись,
сюда наведывается. Но чего не видал, того
не видал, а вот слово благодарственное пичуг
сам слыхал и довольнёхонек остался. В самом же
разгаре концерта снегирь красногрудый
на крайнюю кормушку пожаловал...

*

Поэтов, создающих новое, немного, но именно
они указуют человечеству путь к прогрессу…
Из всех искусств, слову, как это ни парадоксально,
наиболее сложно пробить железный занавес
непонимания… Общение с предполагаемым
собеседником пробуждает у поэта бескомпромиссное
чувство совести, поэтому он, как правило, в оппозиции
к власти и безжалостно гоним ею... Пребывание
в безвестности есть обычное состояние поэта, и нет
для него выше награды, чем быть услышанным
современником…

*

Не знаю почему, но зимние пейзажи
на человека действуют тоскливо.
То клонит в сон, то тянет к размышленьям.
Фантасмагория, должно быть, оттого,
что серо-белый цвет преобладает.
Ведь белый снег и серые дома
тоску нагонят на кого угодно.
Встаёт вопрос резонный про больницу.
Так, может, клонит нас в здоровый сон
и тянет к философским размышленьям?
Представьте: ночь, палата, тишина;
душа в бинтах, как не своя, зависла
в пространстве безразличном, и часы
заглатывают сгустки временнЫе...

*

Двадцать недужных столетий,
глядя звездой похотливой
из неважно какой норки Вселенной,
медлит Отец (отец?)
повторить свой бесценный опыт (Опыт?)
с женщиной (ЖЕНЩИНОЙ!)
нежной, покорной, земной,
ждущей…

*

Ничто не предвещало снега, и как только
с небес повалило мохнато-взъерошенное
вещество, праздная публика, испугавшись
набега зимы, мгновенно куда-то запропала,
а тем, кто по неотложным делам спешил,
крепко досталось. Снежные люди брели
по неузнаваемо-пустынным улицам, и казалось,
что жители навсегда покинули город...

*

Нелепо доказывать или опровергать
существование бога... Да и не всё ли равно,
священника или психотерапевта мы посещаем?
Главное, чтоб результат положительный был.
А платить монету звонкую, как известно,
что тут, что там приходится...


*

Катаются ребятишки на салазках с горки.
А у кого санок нет, те подручные средства
для катания приспособили. В дело пошли
и школьные ранцы, и картонки, и дощечки,
но особым шиком считается на животе или
на спине съехать. Уделаются с головы до пят
затейники непутёвые, топают домой,
возбуждённо переговариваясь, а там их
уже мамы аккуратные поджидают...

*

Тому, кто наряду с тупой поденщиной «ради
куска хлеба» самоотверженно занимается поэзией,
не понаслышке известен давящий груз отсутствия
творческого времени. Блуждающая бестолковая
мысль может посетить в самое несвободное
мгновение, и не то что записать – даже прояснить
смысл её не успеваешь. Но, случается, в безмолвные
ночные часы художник работает так самозабвенно,
что растревоженные мелькающими прозрениями
напряжённые сутки услужливо удлиняются
до последнего слова и эвристическим утром,
оторвавшись от хаотических черновиков, глазам
своим не веришь. Именно в таком, чудесным
образом проявляющемся временнОм континууме,
и рождаются подлинные произведения…

*

Гулял я в парке недалече от подвесной дороги.
Шёл, не спеша, по тропке узенькой, воздухом
дышал морозным, жизнью, так сказать, наслаждался.
Но марку чудо-богатырей русских держать не
забывал: и пальто застёгнуто на все пуговицы,
и спина прямая. Завидели издаля сосны выправку
военную, заслышали шаги уверенные и –
вытянулись передо мной в струнку. Видимо,
большое начальство им с испугу примерещилось.
Смутился я, что парад взаправдашний принимать
придется, но не растерялся и этикет мигом
вспомянул. Задрал голову кверху, чтоб служивых
поприветствовать, а шапка-предательница возьми
да упади. Но высокие конфуза моего и не заметили...

*

Пронзительные вечерние звёзды щедро усыпали
небо. Долго я любовался мигающими точками,
и разноцветные мысли периодически вспыхивали
в пресыщенной чудесами голове. Если б ещё для
полного счастья вычислить координаты планеты,
где Некто также наслаждается звёздным мерцанием...

*

Тихо падает снег. Люблю я такие редкие
минуты отдохновения, когда, поздно возвращаясь
с работы, можно неторопливо пройтись под
негорящими уличными фонарями, вслушиваясь
в засыпающий город. Пронесётся без графика
троллейбус и – вновь затихло. И свет в окнах
давно погас, и дом удивленный остался далеко
позади, а ты всё бредёшь мимо убелённых
деревьев, и снег не перестаёт тихо падать...

*

Пристально всматриваясь в заснеженное
славянское пространство, ясно ощущаешь
зловонные последствия Беловежского Сговора.
Еще здравствуют участники этого, разыгранного
по заморскому сценарию, преступно-позорного
фарса, а рядовой обыватель, испытав на собственной
шкуре действие инородных прививок, начинает
мыслить центростремительными категориями.
Узколобая политическая мелкота продолжает
чудесить, а между тем по градам и весям
затурканным уже катится неутомимый колобок,
каждому встречному возвещая, что светлая година
собирания земель славянских не за горами…

*

Снежинки гуськом опускались на землю,
капризом зимы нас застигнув врасплох.
Кварталы на тихое чудо глазели,
и в робком паденье присутствовал Бог.
Белела земля. Тротуары, деревья,
скамейки белели. Рассудок светлел...
Проснулись забытые богом кочевья,
и дым повалил, удивительно бел,
навстречу густому нежданному снегу...
На утренней улице стало видней.
Но вспомнит ли город под пасмурным небом
про встречу младенца с одним из людей?..

*

…мне в голову пришло за эру до рассвета

Мироздание – послание, чтоб не сойти с ума
Пространство – грёзы пробуждающегося
Движение – попытка преодолеть одиночество
Время – мысль между молнией и громом
Человек – (со)временный миростроитель
Рождение – исходная координата познания
Смерть – координата познания исхода
Память – зов истоков
Душа – внутренний крик человека
Вера – атавизм человеческого разума
Боги – здоровые люди
Дьяволы – психически больные
Рай – отдушина для слабых
Ад – реалии земного бытия
Страх – бой биологических часов
Добро – биоположительные поступки
Зло – биоотрицательные поступки
Счастье – когда жить очень хочется
Прекрасное – мелодия пульса
Красота – материализовавшаяся поэзия
Радость – созерцание неведомого
Любовь – эстетизация полового влечения
Искусство – мировая боль
Тайна – дежурный аргумент обывателя
Долг – заплыв против течения
Поэт – творец нового
Надежда – звонок в будущее

я все это писал, но думал не об этом…

*

Холода, долгонько стоявшие, наконец
отступили. В проясневшем небе, как по мановению
волшебной палочки, зажглось бескорыстное солнце.
Но светило не успело разогреться, а посему
в одёжку кутаемся ещё тщательно, ибо застудиться
сейчас самое время. Но волнительность озороватая
в воздухе уже присутствует. Вот порывы
ветра-гуляки донесли лай заливисто-могутный,
и вскоре из-за угла дома первая собачья свадьба
на рысях показалась...

*

…Если, от нечего делать, полистать календарь,
каких только праздников там не обнаружишь.
И помпезно-государственные, и смиренно-
религиозные, и кичливо-профессиональные…
Долго я впитывал в себя квёлую информацию,
а вот Дня поэта так и не встретил. Нет,
наверное, в этом необходимости, так как для
Поэта каждый день – праздник...

Зима 1998/1999 



ПОЦЕЛУЙ НА МОРОЗЕ


Я её полюбил, как нежную розу,
словно преданный пёс, таскался за ней.
Но ей были милы крутые морозы,
живые сугробы и лёд-чародей.
Всю ту школьную зиму так продолжалось,
надо мной не смеялась одна малышня...
А она усыпила женскую жалость
и ни разу не поцеловала меня.

Поцелуй, земной поцелуй на морозе,
я мечтал о тебе и мечтаю сейчас.
Поцелуй, земной поцелуй на морозе,
я мечтал о тебе и мечтаю сейчас.

Галопом промчались пылкие годы
и февральской метелью я встретил её.
Хотя завывала дурная погода,
я узнал эти губы - на счастье намёк.
А она прошла озабоченно мимо,
за снежной завесой не увидев меня...
Я её не окликнул, ведь чувство остыло,
и, наверное, выросла та малышня.

Поцелуй, земной поцелуй на морозе,
я мечтал о тебе и мечтаю сейчас.
Поцелуй, земной поцелуй на морозе,
я мечтал о тебе и мечтаю сейчас.

2002



* * *

Смутно начался двадцать первый век
нашей эры в земной обители.
Неужели извилины растерял Человек?
Неужели кометы кого обидели?

Мы трудимся в поте лица, толпимся у касс,
спешим на концерты, раздеваемся в спальнях…
Но задумывается ли кто-нибудь из нас
о делах на планете многострадальной?

Стремителен мысли суровой полет, –
это Разум хоронит цивилизацию!
Кто нам вслух размышлять не дает,
кто мозги затуманить старается?

Кто золотому тельцу не люб,
того травят бесстыдно-бесчестно.
Почему пустует дискуссионный клуб?
Отчего не возмущена общественность?

Пока кумекали, где демократию спасать,
марши трубя парадные,
рук человеческих сверхзвуковая краса
обрушила небоскрёбов громады.

Пока гадали, кто из пришельцев покрал
в окрестностях Мытищ гелиотропы,
тающих ледников девятый вал
затопил пол-Европы.

Пока допытывались дотемна,
чья вина в неполадках озонового экрана,
триста тысяч невинных насчитала волна
из Индийского океана.

Пока нащупывали связующую нить
в набегах пустынь беспощадных,
землю обетованную продолжали делить
взрывами на танцплощадках.

Пока в Грозном-граде орудовали грозные
то ли Тор, то ли Микал, то ли Арей…
Но какие боги осушат слёзы
русских, чеченских… всех матерей?

Способны ли боги запечатать Этну,
наложат ли вето на Амазонии лес?
Атлантида сдана пучине в аренду,
в пламени храм Артемиды исчез.

Не воскресить стеллерову корову,
атомного «толстяка» в Лос-Аламос не вернуть…
Но ведь можно построить дорогу новую,
выбрать – по звёздам – правильный путь,

чтоб наукам-искусствам целиком отдаваться,
сообща масонов умерить прыть…
Устроим, друзья, яростную овацию
последней попытке мир отрезвить!

Потом, не таясь, по тропке безлюдной
к церквушке придём, как было не раз,
и ясно увидим, как белое чудо
с небес опускается в утренний час.

Вот и батюшка на работу добрёл:
свежему снегу закажем молебен…
Когда же мы сядем за круглый стол
и решим мировые проблемы?

2004



ОЖИДАНИЕ ВЕСНЫ



На деревьях сверкает слюда.
Города - снеговая стена.
Ты не дышишь зимою холодной,
до весны замирая одна.

Мчатся в дымную даль поезда,
но другая дорога видна.
Ждут влюблённые души, когда же
в города возвратится весна.

На морозе гудят провода.
Города - ледяная волна.
Вспоминаю твой мир одинокий,
где надзвёздно звенит тишина.

Мчатся в дымную даль поезда,
но другая дорога видна.
Ждут влюблённые души, когда же
в города возвратится весна.

2001



* * *

Витали мысли и века.
Стремился луч издалека
в мою пустую комнатушку.
Страницы в гулкой тишине
листались сами по себе,
пугая юную подружку.

Входили гости на привет
и, молвив вычурный совет,
толпой рассаживались тесной.
Кто главный здесь: они иль я -
не важно стало. Как друзья,
мы зорко всматривались в кресло.

Дух света снова не спешил
нас осчастливить. Стойких сил
редел запас у врат портала...
Она дрожала в неглиже,
держась за рухнувший торшер,
и ничего не сознавала.

Я не рискнул поведать ей
про души вдумчивых людей
нам посланных незримо-высшим.
Когда б открыл их имена,
она б меня не поняла,
как сумрак, наши дни покрывший.

Моя рука задела стан
затихшей девушки. Обман
мне в умолчании проститься...
Сгустились мысли и века.
Луч приближался, но пока
не грел взволнованные лица.

Мы не вели вчерашний спор,
но эту мелочь нам в укор
поставить было бы нелепо.
Мерцали звёзды-фонари.
Я видел прошлое Земли
и строил будущее небо.

Мне дар творца случайно дан,
но начертать конечный план
никто не сможет без помарок.
Сон наяву не знал преград,
не требовал пустых наград, -
плыл облаком, как цепь загадок.

Тревожно музыка лилась,
нарушив солнечную связь
столетий, в стройное начало...
Но луч мелодию прервал,
и озарился вдруг портал,
и тени призрачно вскричали.

Ослепли мысли и века.
Фантомы прочь несла река
времён, событьями блистая.
Зачем луна в свой мир звала
влюблённых, ищущих тепла
и верящих в причуды рая?

Ночь уводила мысли в даль;
века похитил разум-враль;
и свет погас в конце портала.
Мы спали в комнате вдвоём.
Сквозняк листал раскрытый том.
И за окном уже светало.

2005


* * *

Напряжённо пространства культурных слоёв обживая,
вектор слуха направить в распахнутую глубину,
где в просветах тревожно мерцает черта межевая,
и живое свеченье снимает с очей пелену.

Не страшны познающему нежить, брюзжанье, опала,
ибо пафос движенья к неложной ведёт красоте.
Вот тяжёлое слово под честным пером заблистало
путеводной звездой на заждавшемся чистом листе.

В этом буквенном сплаве натужно сжимается время,
робко дышит надежда призывным прозреньем птенца.
Кто-то должен на плечи взвалить стихотворное бремя
и крамольную ношу стожильно нести до конца.

Только б чувствовать свежесть дыхания встречного ветра,
неуклюжей походкой в потёмках шагать наугад,
чтоб однажды услышать мятежную музыку света
и воспеть трагедийно земной невозделанный сад.

2006


* * *

И если знающие люди нарекут
закатной ерундой сей спорный труд,
я руки разведу в недоуменье шатком
и с мнениями соглашусь частично
ведь мысль чужая мне не безразлична.
Но рукопись не стану на огне
осмысленно-бессмысленно пытать,
как бородач палач звероподобный
во времена духовной пустоты…
Друзья мои! В словесной перепалке
мы проморгали первый день весны.
(Молниеносно вдумчивый читатель
лирические ушки навострил
в предчувствии взрывучих инноваций.)
Я уверяю вас: поэзию из пальца
не высосать, как звуки из струны…
Лишь светлый месяц март в симфонию весны
вдохнул, как вдохновлённый жизнью мастер,
и космопады солнечных частиц,
и теньканье разбуженных синиц,
и глубину распластанного неба,
и наготу беременных деревьев,
и арии искусанных котов,
и эстафеты прытких облаков,
и воздуха бесплотное лекарство,
и широту степенного пространства,
и волглое дыхание земли…
Расплывчатые контуры любви
переложу на зычных символов язык,
и вспоминание весенних поцелуев
укажет на разлива чудный миг
и подтолкнёт к Причалу Изначалья...
И плот мой, перегруженный, отчалит.

2002

 


* * *

Виктории Бражник

Двигаюсь в том направлении, где
музыки больше и ближе к звезде,
по небу вольно бегущей.
Я от земли отрываюсь, пока
ночь на дворе и дорога легка
ветреным и неимущим.

Дерзко врезаюсь в кристальную высь.
Скорость такая, что только держись!
Звон нарастает помалу.
Чистой мелодии пламенный лик
прямо по курсу спонтанно возник
монументальным хоралом.

Чудится гул отдалённых миров.
В зыбких условиях мозг нездоров.
Мысли – о чаемой Встрече.
Музыкой полн, улыбаюсь звезде.
Дом наш в бездонном пространстве везде
прочен, хотя и не вечен.

Воздух прозрачен в свободной душе
и – по расчётам – певучих грошей
хватит до млечных окраин.
Мимо комет, метеоров, планет,
мимо впустую растраченных лет
мчусь в никуда утром ранним.

Кода зовёт пилигрима назад.
Солнце заре открывает глаза
ласково, неумолимо.
Где я? В постели лежу роковой.
Рядом – русалка с длиннющей косой
шепчет туманно: «Любимый…»

2004



ЗА ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ ДО СЧАСТЬЯ


Людям вряд ли известно про "завтра" -
существует одно "сейчас".
Я не знаю сильнее магнита,
чем глубина твоих глаз.
Вот опять оживают предметы,
когда мы совсем вдвоём.
Но волшебность всего отражает,
что творится в сердце моём.

Я целую твои запястья
за пятнадцать минут до счастья
За пятнадцать минут до счастья
я целую твои запястья.

Людям вряд ли известно про время,
звенящее, словно ручей.
Я не знаю сильнее магнита,
чем свет из твоих очей.
Вот опять зеркала оживают,
когда мы совсем вдвоём.
Но волшебность картин только вечность,
что творится в сердце моём.

Я целую твои запястья
за пятнадцать минут до счастья
За пятнадцать минут до счастья
я целую твои запястья.

2006



* * *

Однажды в будущем разуверясь,
терзаешься, мечешься, но творишь
взъерошенную проточную ересь.
а в ответ – разъярённая тишь.

Утром подышишь на стеклышко часто,
и в просиявшее мысли окно
ворвётся мир удивительно чистый –
лучший, чем нынешний, – в одном.

В сплошном цветном тумане увидишь
притихших детишек планеты всей,
слушающих музыку… Аккорды выше…
Магия солнца… Мокрые крыши…
ВидЕние суживается до обычных страстей.

Позавтракав, вспомнишь, что воскресенье.
Поколдуешь над текстами тяжело.
Насколько хватит героического терпенья,
вытрешь пыль, постираешь белье.
ВЫчитаешь из газеты весенней,
что над Невадой кружил НЛО.

Сосчитаешь в карманах копейки болезные,
на улицу выскочишь налегке,
и с небес сойдёт на тебя, что поэзия
у каждого мыслящего на языке.

Нырнёшь в метро, с толпой смешаешься,
до самой конечной помчишься один.
Выйдешь на воздух – развеется давешнее.
Юго-восточный ударит по клавишам,
и на Клочковскую без всяких причин
свернёшь, где на балке последний грош
отдашь за концерты РавЕля…

И неважно, собственно, куда ты бредёшь –
лишь бы был свет в конце тоннеля.

2001


* * *

Когда бредёшь, бесстрастный, к перекрестку
ещё неоперившейся идеи,
заезженные мысли копошатся
зигзагами в чугунной голове,
но кажется, что Броуна движенье
застыло в бесподобном беспорядке,
бездарности дивясь и неуменью
сварганить захудаленький шедевр.

В такие дни мир выглядит наивным,
как робкие потуги кроманьонца,
мазюкавшего стены Альтамиру
в дремучей первозданности веков,
и облака, обвисшие, как пакля,
с давно не ремонтированной крыши,
наводят на такие размышленья,
которым объяснений здравых нет.

Средь вывихов морщинистых сознанья
рождается явление искусства,
как Брукнера феерии чуднЫе
иль тёмные пикассовы тона,
и гениев румянец колобродит,
конечно, нездоровый, но задора
и юношеской прыти в этом столько,
что жизнь отдашь за творчества гормон.

Немногие писаки понимают
(как много между нами проходимцев,
сокрывшихся под шапкой-невидимкой!)
«закон звезды» и «формулу цветка»:
в паучие знакомости сплетаясь,
туфтятину печатают… вступают…
к известности карабкаются постной,
забыв про искры горней торжество.

А где-нибудь в глуши провинциальной
под небом необъятно-левитанским
живёт себе тихонько, без шумихи,
отмеченный пространством Честняков,
и с хлебниковской Алгеброй знакомит
шопеновскую Вычурность этюдов,
но так, чтоб посторонний не увидел, —
могёшь изобретателем прослыть.

Вот так и я, намаявшись изрядно
в сорокадвухпарсечном марафоне,
без отдыха чернилю к перекрестку
причудливо-веснушчатых миров
и, может быть, когда-нибудь сумею
пера всего одним прикосновеньем
спаять каркас отшельничьих галактик
в любви к прекрасному...

23 августа 1997