Война и мир. том 2. гл. 2-1-1а и 2-1-1б

2-1-1а

В начале зимы позапрошлого века
Ростов и Денисов, как о;тпускники,
Домой возвращались с «позорного бега»,
И, как пережившие ужас войны.

Сдружившись с храбрейшим своим командиром,
Ростов предложил погостить у него,
Военная участь закончилась миром,
Война превратила все распри в ничто.

Денисов, соскучившись, страсть, по спиртному,
Спал, лёжа на пе;рекладных, как всегда,
Ухабы дороги и близость к их дому,
Всё не волновало его никогда.

Ростов же, напротив, к нему с приближеньем,
При виде Москвы стал сильней возбуждён,
Всё боле и боле входил в нетерпенье,
Он — прямо как будто бы лез на рожон.

— Ну, скоро ли? Скоро? — Несносные лавки,
Знакомые улицы и фонари:
— Денисов, вставай, поднимайся на лапки,
Наш дом уже виден, вон там, впереди!

Но спит командир, так поддавшийся страсти;
«Как в виде таком я представлю родным?
Хорош буду я, по спиртной с другом части,
Явиться, как с пьяницей, другом своим.

Но вот уже угол, вот тот перекрёсток,
Где вечно извозчик Захар там стоит».
— Денисов, вставай! Скоро вновь будем «в тостах»,
За то, что мы живы, и жизнь вся кипит.

— У нас ведь огонь? — Обратился к лакею;
— Так точно-с, у папеньки в комнате свет;
— С какой же я радостью встречу лелею,
Как будто родился я вновь, как на свет.

Смотри, не забудь там достать мне венгерку, —
Прибавил Ростов, поправляя усы:
— Я в ней открывать буду дома ту дверку,
Хотя уже поздние наши часы.

Проснись же ты, Вася! Уже — подъезжаем! —
Уже сани были за пару домов;
И вот он пред ним, как же дом обожаем:
— Так это же дом мой, и я — граф Ростов!

Знакомый карниз с отбито;й штукатуркой,
Дорожка, деревья к крыльцу по бокам,
И дома весь вид, красивый, ажурный…
«Неужто, отдам его нашим врагам?»

Но он на ходу и с большим нетерпеньем,
Стрелой из саней добежал до сеней,
В передней свеча лишь горела, как тленьем,
Михайло — старик спал на ларе при ней.

Прокофий — лакей, так силён был, который
Карету поднять мог один за задок,
Лакей — выездной, на подъём был он скорый,
Вязал лапти он, сидя, из покромок.

Внезапно «возник» перед ним его барин;
— Ох, батюшки — светы! Ты ль — граф молодой? —
Прокофий тот, как кипятком был ошпарен:
— Живой, слава богу, вернулся домой.

Он ринулся было сначала в гостиную,
Но, видно, раздумал, обнявши его,
Привержен он был той привычки старинною,
Сначала всю радость излить на него.

— Так все ли здоровы? — «Да, все, слава богу!
Сейчас лишь откушали, пили все чай»;
— Пойди, дорогой, сделай мне ты услугу,
Мне друга из са;ней сюда «притаскай».

Уже скинув шубу, вбежал сперва в залу:
Всё — то же, всё те же — ломберны(е) столы;
Как вдруг, всё известно уже как бы стало,
Повисли на нём все родные свои.

И Петя, Наташа и Соня, и Вера,
И Анна Михайловна, и старый граф,
Его обнимали, не зная той меры,
Как будто за это «платили бы штраф».

Лакеи и горничные;, дворовы;е,
Наполнили комнаты радостью встреч,
И не подойти — облепили родные,
А Петя — не слез с его ласковых плеч.

Наташа, пригнув к себе, расцеловала,
Скакала, за полу венгерки держась,
При этом, пронзительно, дико визжала,
На нём изливая всей радость страсть.

А Соня, краснея, держалась за руку,
Сияла, блаженный вонзив в него взгляд,
Ждала, испытала всей радости муку,
Глотала ответный Николенькин «яд».

Она расцвела, была очень красива,
Уже как минуло шестнадцать ей лет,
И, глаз не спуская, смотрела на Диво,
Казалось — конец ожиданью всех бед.

Но он, всё же, ждал и искал он кого-то,
Вот слы;шны в дверях и графини шаги;
Николенька был — постоянной заботой,
Боялась — отнимут сыночка враги.

Она была в новом, ему незнакомом,
В том платье, пошитом уже без него,
Они друг без друга страдали истомой,
Любимым был сыном ей, больше всего.

Рыдая, упала на грудь Николаю,
Лица не могла оторвать от груди;
Денисов стоял, никому не мешая,
И он словно ждал своей очереди;.

2-1-1б

— Василий Денисов — друг вашего сына, —
Представил себя он так графу-отцу;
За храбрость в боях дослужился до чина,
Заслуженно дали майора ему.

— Прошу Вас, мы знаем, писал наш сыночек,
За сына — большое спасибо от нас;
Представлю сейчас я жену, своих дочек,
Заботой, вниманьем окружим мы вас.

Всё те же счастливые девичьи лица
К нему подскочили, восторг даря свой,
Наташа и здесь вновь смогла отличиться,
Вступая с Денисовым в девичий бой.

— Денисов, голубчик! — взвизгну;ла Наташа, —
Его целовала — как брат ей родной:
— Вы с Коленькой нам — друзья лучшие наши,
И вы теперь нам, как и он — дорогой!

Смутилися все сим поступком Наташи,
Денисов и сам тоже весь покраснел,
Но он, улыбнувшись, смутившись чуть даже,
И в руку её целовать лишь посмел.

Но после семейной восторженной встречи,
В диванную комнату все перешли,
В ней дальше продолжить семейное вече,
Где все в своей радости дальше пошли.

Мать рядом всё время сидела с сыночком,
Держа его руку всё время в своей,
А все остальные семейные дочки,
Столпились вокруг, к ним прижавшись тесней.

Ловили они его каждое слово,
С него не спускали восторженных глаз,
Им всё интересно и всё было ново,
Особенно каждый военный рассказ.

Ростов бесконечно был счастлив любовью,
От всех, ему близких, домашних людей,
Он очень доволен своей новой ролью,
Он — взрослый мужчина, что в жизни важней.

Но вот, уже утро, уставши с дороги,
Проснулись гусары в десятом часу,
Но дети уже обивали пороги,
У всех их приезд словно был на духу.

Но дети, гонимые все любопытством,
Толклись уже рядом, у спальных дверей,
А Петя, конечно же, с детским лако;мством,
Из всей детворы был, как мальчик, шустрей.

Он, дверь приоткрывши, и саблю взяв в руки,
Хотел спросить брата, а чья же она.
Забыл дверь закрыть, и мохнатые ноги
Увидели сёстры нежданно, сполна.

— Николенька, ждём мы тебя с нетерпеньем, —
Наташа уж влезла в его сапоги,
И обе с настойчивым радостным рвеньем,
Просили рассказа о ходе войны.

Уже в новых и одинаковых платьях,
Свежи и румяны, весельем полны,
Считая Они — по оружью братья,
Считали героями этой войны.

Им есть рассказать что, заполнить их скуку,
Нарушить девичий их жизни уклад,
А брату — быть рядом с его же подругой,
Он Соню, конечно же, видеть как рад.

— Послушай, я рада — теперь ты мужчина,
Я рада ужасно — гусар и мой брат,
Мне хочется знать все про вас те причины,
Такие, как мы, иль иной у вас склад?

— А Соня, чего убежала от встречи?
— Да это — история целая здесь,
Есть в жизни у нас очень сложные вещи,
И — это не спесь, а защитная честь.

А как обращаться теперь ты к ней будешь?
Когда — самый близкий тебе человек,
На «ты» иль на «вы», если очень ты любишь,
И с ней ты намерен прожить целый век?

— Подскажут нам чувства взаимные наши;
— Пока «вы» говори, я — после скажу;
— Да что же, мой друг, что же здесь-то за каша?
— Ну, ладно — тебе всё сейчас расскажу:

— Ты знаешь, что Соня — мой друг очень верный,
Такой друг — я руку сожгла за неё,
За дружбу — готова снести много терний,
Чтоб стало счастливой её бы житьё.

Смотри, под плечом и чуть локтя выше,
Отметину красную левой руки,
Она, та отметина — нам ещё краше,
Замешана нами уже на крови,
Нам вместе желать должна крепкой любви.

Линейкой нагретой, прижала к ней руку,
Ей, как доказать бы мою к ней любовь,
И в том дать ей клятву, в том смысле, поруку,
Когда подкрепляешь, пустив себе кровь.

Он, сидя с Наташей уже на диване,
И глядя в её озорные глаза,
Казалось, купался так просто в нирване,
Попал в детский мир, где прошибла слеза.

В тот мир, в жизни лучших его наслаждений,
Когда он признался ей в нежной любви,
В боях кровью смешанных тех ожиданий,
Чтоб ей доказать намеренья свои.

— Так что же? — Спросил он: «Она, если любит,
Уже не теряет то чувство любви,
А я не пойму, как сама себя судит,
Я не сохраню это чувство в крови.