Присяга забытому Зову

Бричка перескочила кочки, угодив в глубокий овраг.
Кличка - ещё одно имя - применишь забыв или соврав.
Делаю упорно то, что на первый взгляд лишено смысла.
Смелую мысль взял и дописываю в календаре числа.

Свисла нога в ущелье ступившего на краю обрыва.
Скисла физиономия - отношения ждут разрыва.
Снами забвения  мы привыкли упиваться запоем.
С нами идут спутники, их вспоминаем чаще, когда завоем.

Застоем в умах стали картинки о благ изобилии.
Постоем приметны - горя, как и радости в обилии.
Ты доволен своей долей и удовлетворён быть с частью?
Не волен хоть, всегда улыбаешься призрачному счастью.

Пастью чёрных дыр окончится путь голодных Харибд и Сцилл.
Снастью Времени пойманы: сначала полон сил, потом хил.
Нежнее и ближе в объятиях мы плоть готовы стереть.
Важнее - для чего прожить,  и за что ты готов умереть.

За плеть хватается, коли что не так, надсмотрщик бесплотный.
На медь разменяно всё золото, а бриз на смрад болотный.
Сочельник жителям покажет, чей оказался крепче столп.
Отшельник отрёкся от празднеств - претит ликование толп.

Столб верстовой вновь проскочен, уже все давно сбились со счёта.
Колб хрупких хранитель глубоко в сердце сторонится почёта.
Локус сместился, спираль растёт, но пожух прежде сочный луг.
Фокус на том, что тревожит сердце, пусть и не радует слух.

Круг:  есть  минута величия - настанет и час расплаты.
Дух может предстать в обличии, но ему не нужны латы.
Уснувший, но не спящий, взял билеты на сцену, а не в зал.
Смекнувший, что если замер, не значит, что потерял запал.

Запал на мишуру злата и блеск хитрых болотных огней.
Опал опалил волшебную чащу, оставив свору пней.
Забытое не утраченное - лишь покрытое пылью.
Не смытое пятно позора разрастётся серой гнилью.

Вылью палитру в пруд, познавая всего космогонию.
Былью стал крик от прыжка в бездну, летят космы - агония.
Одеться в одежды нетленные, взять посох пойти босым.
Младенца в зиму спасла кормилица, коль понят был посыл.

Косым дождём  умою лицо, тяжёлый мешок  влекущий.
Постыл теперь разгульный жадный пир, ведь стал я жизнь рекущий.
Прожил уйму эпизодов одной книги - помню лишь пятна.
Сто жил натянуты к цели, но видна она ещё не внятно.

Платно тут посвящение в просветлённых обывателей.
Мятный настой на ночь успокоит городских старателей.
Огорчение пью  дозами, молча захожу в двери я.
Излечение жалом во имя былого поверия.

Доверия повесам нет, ведь цинизм разъедает душу.
Неверия всё больше идущим жадно к большому кушу.
Пены морской властители и потемневшего осадка.
В стены башни  разочарований то кирпичная кладка.

Падка на прикрытую лесть  юная ясности стражница.
Гадко - ведь забывается жертва искупления агнца.
Снежное небо осыпается, одевая всё в узоры.
Смежное с жизнью понимание о чести и позоре.

Дозора  за иронией о безвозвратно потерянном.
За взоры шаг, потом другой, в себе будучи уверенным....
Изъявление воли последней, не ведая кротости.
Протрезвление - не вырастут крылья на краю пропасти.

Лопасти закрутились, разрезая небо как ножницы.
Полости полны кристаллов  воды руками художницы.
Постаревшим, но не молодым, желают Долгие лета.
Поднаторевшим в оглашении тостов - речи стилета.

Вельвета мягкость, покрывающей предметы мистерии.
Пеллета тепло вбираю и вязкость тёмной материи.
Хлеба преломлю с идущими, прильну к усталому стогу.
Слепа лишь глазами, служащая Раковине и рогу.

Дорогу осилит  на языке набивший оскомину.
То Богу лишь доступно, что Человеку не дозволено.
Утробы постоялец, но на плече от общества лычка.
Чтобы вспомнить "Кто Я?", пока сгорает последняя спичка.

Живопись: Архип Иванович Куинджи "Христос в Гефсиманском саду"