Баба Маня

      - Баб Мань, а вы правда никогда не работали?
     Бабушка Маня, которую вся улица за глаза называла Маня Рябая или «похоронное бюро», в ответ хитро улыбалась и вытирала уголки рта широкой, мужской ладонью. Лицо её покрывали крупные оспины, которые ещё в далёкой молодости испортили её и так широкое и некрасивое лицо.
- Тю! Ище нэ хватало мэнэ робыть! – на колоритном суржике отвечала она и заливалась низким смехом. (Тю! Ещё не хватало мне работать!)
 - Чи мэнэ одну увэсь хутор нэ прокормэ, - отсмеявшись, продолжала она, - Бог дасть, люды будуть мэрты. Буду ходыть, купать. То девьять днэй, то сорок, то год… Ба, стольки поминок? (Что, меня одну весь хутор не прокормит? Бог даст, люди будут умирать. Буду ходить, купать. То девять дней, то сорок, то год… Видали, сколько поминок?)
    И действительно. Стоило кому-то из односельчан уйти в мир иной, как палка бабушки и её длинная, вечная тёмно-синяя юбка уже поднимали пыль по дороге в сторону усопшего. Походка у неё была особенная. Она наклонялась вперёд всем телом, шагала очень бодро и цепляла дорогу правой ногой.
      Да и без этих трагических для клиентов хлопот одинокая баба Маня навряд ли осталась бы голодной. Она искренне вопрошала «девчат», которые обожали разводить её на разговоры:
 - Не, Дуся, ну вот я к тебе приду, ты мне что, пол булки хлеба не дашь?
Тетя Дуся, чуть помявшись, конечно же соглашалась.
 - А ты, Тамарка, два пирожка пожалеешь?
Тамарка хохотала до слёз и утвердительно кивала головой.
 - От так! – заканчивала Баба Маня, - кто пол ведра огурцов, кто банку помидор… По миру пойду, а работать не буду!
Однажды злая на язык молодайка, очевидно желая её смутить, спросила:
 - А как же, баб Мань, когда ты помрёшь?
Та на минуту задумалась, чуть погрустнела и совершенно серьёзно сказала:
 - Послушайте, девчата, что скажу. Как помру – чтобы все пришли, собрали стол. Куда денетесь, борща наварите, сала нарежете, канун… Главное, чтобы песню сыграли. Ох же и люблю я слушать, как вы выводите.
       Строго оглядела обалдевших товарок, поняла, что исполнять «завещание» никто и не соберётся. Тогда она сделала зловещие глаза, наклонилась вперёд и хрипло, без капли юмора, произнесла:
 - Девчата, глядите! Я серьёзно. Чтобы все были и все играли песни. Если кто не послушается – буду сниться каждую ночь.
   И всё, может быть, забылось бы, да свой наказ баба Маня с тех пор повторяла, как «Отче наш». 
      Умерла она ранней весной. Тревогу забили сразу. Баба Маня не явилась к очередному покойнику для совершения своих обязанностей. Обеспокоенные «девчата» чуть не бегом отправились в её хоромы. Встретили их нетопленная хата и полная тишина. Баба Маня лежала на кровати, натянув на себя все имеющиеся одеяла. Она была ещё жива. Кинулись было печь топить, но хозяйка слабым жестом приказала сесть рядом. Соседки с растревоженными лицами уселись вокруг. Баба Маня собралась с силами и вдруг еле слышно запела:
 - Сама садик я садила… Сама буду поливать…
        Неприветливый март едва оголил верхушки холмов. Остальной снег ещё лежал плотным слоем, и только глубокие колеи от грузовиков зияли на улице чёрными длинными провалами. Сначала нерешительно, а потом всё бойче хуторские бабы забегали по улице. Хлопот было предостаточно. И обрядить, и машину организовать, и могилку выкопать, и обед приготовить. Дольше всех мялись копачи, но, получив банку самогона и кулёк с закуской, отправились на кладбище с видимым удовольствием.
       Поминки были грустными, как и полагалось. Что-то изменилось в жизни хутора безвозвратно. Раньше казалось, баба Маня будет всегда, и вот на тебе!
       Но за другой-третьей рюмкой вспомнили про наказ. Сначала ничего не получалось. Только одна песню затянет, а другие не помогают. Потом чуть разогрелись, щёки зарумянились, да и понеслось. Мужики было обалдели, а потом узнали в чём дело и притащили гармошку. Поминали бабу Маню до ночи. Уж как смогли. Одно можно утверждать точно, - никому она ни разу не приснилась. Значит, всё сделали правильно.