Александр Кухно

АЛЕКСАНДР КУХНО
(1932 - 1978)

Все ждешь,
все жаждешь равновесия —
и добрым быть, и мудрым быть,
чтоб всем вокруг легко и весело
себя — как солнышко — дарить.

Но где она, та радость тихая
глубокой ясности души,
когда весь мир прекрасной книгою
вдруг открывается в тиши?..

Ни зла, ни лжи, ни прочей нечисти,
ни преходящих мелочей…
В сердцах людей — дыханье вечности,
и нежность — в глубине очей.

Тогда гранится мысль высокая —
как ель под солнцем на юру,
и падают в ладони соколы —
слова, зовущие к добру.

Но где оно, то равновесие
моей взволнованной души,
какими градами и весями,
в какой скитается глуши,

придет ли?
В полночи бессонные
придет и встанет у стола,
чтоб мысль —
как елочка граненая,
оформилась и зажила.
Она растет, чеканя медленно
сама себя, так много лет…
А кто-то рядом, злой и въедливый,
ей загораживает свет.
Сурова жизнь. Глядит не весело
На все старания твои,
не диво, молвит, равновесие —
без равновесия твори!

МЫ БЫЛИ ДЕТИ

А поезд мчится...
Вьются рельсы,
и громыхает сталь о сталь.
В теплушках шатких –
погорельцы
летят в неведомую даль.
Их иссушили страх и голод.
Им смерть сердца надорвала.
Вокзал...
Метель...
Сибирский город.
Снимают с поезда тела
живых,
полуживых
и мёртвых...
Глубокий тыл...
Метель метёт.
Мальчишка в валенках протёртых
За гробом матери идёт...
...В тринадцать лет мы крепко знали,
что значит проводить отца
туда, где чаще погибали,
чем совершались чудеса.
Как долго длилось лихолетье!
Как пайка нам была горька!
Мы были дети...
И не дети,
когда вставали у станка.
Быть может, потому так рано
мы знали, что такое – жить,
что значит – горько, дерзко, рьяно
и ненавидеть, и любить...
В семнадцать лет – багряный сполох...
Звезда ныряет по волнам...
Там, за рекой, сжигали порох –
сырой послевоенный хлам.

***

Куда летишь, мой друг неверный,
на тройке бешеной, куда?
Не манят из чужой таверны
степные наши города?..
Харчевни есть и здесь.
К рассвету
в степи умолкнут бубенцы.
Не дело русскому поэту
швырять себя во все концы.
Есть веселее и печальнее
народы разные вокруг.
Но нет интернациональней
народа русского, мой друг.
Познай его — весь мир познаешь.
Не за кордоном твой почёт.
Не слава только, не казна лишь,
я знаю, вдаль тебя влечёт,
таким уж уродился странным —
от слова «странствовать»…
Ну, что ж,
любой вояж по дальним странам
в приход когда-нибудь зачтёшь.
Тут впечатленья, обобщенья
и взглядов наших широта.
А всё-таки — для песнопенья
не та политика, не та…

Когда твои устанут кони, —
в ночной морозной тишине
ты кнутовищем в подоконник
тихонько постучи ко мне.
Зажгу свечу, навстречу выйду,
как выходили к господам,
задам овса коням, и виду,
что был обижен, не подам.
Бутылку горькую раздавим,
«Лучинушку» споём в ночи,
и пусть метель стучит о ставень,
колышет пёрышко свечи.
Свеча моя в дощатом ставне,
там, за стеклом отражена,
о чём-то милом и недавнем
напоминает мне она,
о чём-то грустном и хорошем,
уже утраченном навек…
Неужто ты — вот так, прохожий,
случайный сердцу человек?
Зачем же всё, что волновало
и вдруг в стихи перелилось,
тебе, мой путник запоздалый,
тебе читаю, редкий гость?
А ты, как будто бы впервые,
хотя ничто не кинет в дрожь, —
мне зарисовки путевые
за опыт сердца выдаёшь.
Я знаю, вновь рванутся кони.
Презрев мой дом, мою печаль,
ты от меня, как от погони,
уйдёшь в неведомую даль.
Но где-то там, бродя по свету,
коней весёлых горяча,
не забывай про встречу эту,
пусть не ко мне (меня уж нету!) —
спеши к товарищу-поэту,
пока горит его свеча…