Я хочу, чтобы

Я хочу, чтобы ты умерла — не сегодня, пусть завтра, но всё же.
Это будет достойная плата за твои не благие дела.
Я хочу, чтобы ты умерла, чтобы яд разъедал твою кожу,
Как когда-то ты детство моё отравить и испортить смогла.

Я хочу, чтобы ты умерла, чтобы мучилась, плакала, болью
На века бы покрылась твоя вся в уродстве и язвах душа.
И чтоб кто-нибудь, злой и жестокий, вдруг посыпал холодною солью
То, что ноет, болит и грызёт, и лежала бы ты, не дыша.

Я хочу, чтобы ты умерла вместе с золотом, домом, «баблом»,
Вместе с ложью «хорошего» друга, что убил во мне веру в людей.
И чтоб кто-то с тоской рассказал, что творила ты, только потом,
Когда землю украсит собою этот мерзкий и гадкий злодей.

Я — ты знаешь — не буду курить, пить не буду, не буду играть,
И, конечно, не стану менять, как перчатки, друзей и мужчин.
Только видишь, хотела бы я возвратить, откреститься, отдать
Твою дрянь, что была без конца самой крупной из прочих причин

В моей жизни беды, нелюбви, унижений, побоев и зла,
Оскорблений, удушья, тоски да и прочего, в общем, дерьма.
Это всё не моё — забирай. Ты паскудой, не другом была.
Забирай и проваливай! Слышишь? Искупайся-ка в этом сама.

Даже то, что всё детство одна, в заточении я провела,
Ни отца, ни защиты, ни друга — всё не повод ломать и гнобить,
Мне насилие это твоё поломало судьбу. Я ж смогла
Отряхнуться, подняться, просить Бога смелости мир полюбить.

У меня, может, нету семьи; может, нет ни друзей, ни тепла,
Но мне Бог дал свободу идти, силой духа ломая, круша
Всё дерьмо, что смердит и фонит. И я с Ним всё на свете смогла,
Потому что нет зла, что могло бы биться с Господом нашим спеша.

Пусть же каждый мой шрам на руке будет мерой, уликой в суде,
Пусть убитая память тебе возвратит этот бешеный стыд.
Унижение… Бог… Унижение… Бог… Я живу без конца в этой, знаешь, борьбе,
Полагаясь на Силу Иисуса Христа, пока образ твой гадкий противно смердит.