Чёрный

Чёрный с детства знал, что добра и зла в людях намешано до краёв. Всё дело в пропорции смеси. И маленькой кошачьей душой он искренне верил, что добра  хоть чуточку, да больше.
Обитая в подвале пятиэтажки, он кормился тем, что выкидывала из окна третьего этажа молчаливая старушка, что приносил на обрывке газеты хромой дед, с середины апреля до середины сентября выбиравшийся на улицу почитать книжки да поглазеть на спешащую мимо молодёжь.
Были и другие, неожиданно захваченные порывом сердобольности. Одни изредка покупали пакетики дешевого корма, другие притаскивали объедки. Не ему, Чёрному, приносили, а всей компании пушистых бедолаг по несчастью, влачивших существование в подвале. Миловидный Беляш, пятнистая Мотя, рыжий Васька, серая Дуська… У них были нормальные имена. Их норовили потискать дети. А он как родился, сразу стал Чёрным. Ему плевали вслед, пинали, и лишь изредка делились теплом. Но Чёрный радовался и этим крохам. Есть, и на том спасибо.
Первым погиб Беляш, сбитый выезжавшей со двора машиной. Его переломанное тельце брезгливо унёс дворник. В начале сентября отравились Дуська с Васькой. Крыс травли, и их прихватило. Мотя долго перебаливала, мучилась, пока не попалась на глаза проходившей через двор женщине.
 - Маленькая, да ты совсем плоха. Пойдём-ка со мной.
Женщина взяла вялую Мотю на ручки и унесла в далёкие дали. А Чёрный остался один. Сразу стало голодно, холодно, неуютно.
В соседнем доме, там, где на первом этаже гастроном, обитала шумная компания. Но Чёрный туда не совался. Понимал – не потянет дележа территории с Филькой – местным одноглазым авторитетом. Вот и вылезал изредка из подвала, охотился, шарил по помойкам и зябко жался к виннику. Там ему перепадали кусочки рыбки или колбасы от местных пьяниц. Пинков тоже стало больше, но Чёрный терпел. Тем более старушка с третьего этажа внезапно перестала открывать окно, делиться пищей.
В конце сентября зарядили дожди. Они наполняли водой канавы, напитывали землю, множили лужи. С дождями пришел холод. Черный чихал, старался вылезать из подвала пореже, пока голод не скручивал болью живот. Тогда кот мелкими перебежками исследовал окрестности, вынюхивал, высматривал. Пару раз нарвался на собак, успел сбежать. Потом раз ему порвали бок. И только чудом Чёрный оклемался.
В ноябре в воздухе закружились первые снежинки. Чёрный сидел на лавке у подъезда и следил за их танцем. Что-то тёплое шевельнулось в груди. Так же кружились снежинки, когда у него были семья и мама. И двое братьев.
Красивых породистых братьев забрали пришедшие в квартиру люди. А его…
 - Выкинь ты это чёрное несуразное отродье. Кому он нужен? От чёрных одни несчастья.
Так он оказался на улице. Спасибо, приняла подвальная кошачья семья, которой больше нет.
Танец снежинок потерял свою притягательность. Чёрный тяжело спрыгнул с лавки, и медленно затрусил к подвальному окошку. Невыносимо ныл бок, щипало глаза, а в груди было холодно и тяжело.
Снова на улицу Чёрного выгнала вода. В подвале прорвало трубу. Заявились шумные рабочие. Стало людно и страшно. Чёрный отправился на поиски еды. Пятнышко тьмы скользило по свежему белому снегу. Лапы несли его всё дальше и дальше от дома. Там, за шумной дорогой, по которой ездят машины, стоившие Беляшу жизни, манил огнями торговый центр и колбасный ларёк. Там можно было разжиться кусочком сосиски, вкусными обрезками.
Ему повезло пересечь трассу. А вот у киоска удача закончилась. Две матёрые дворняги с лаем бросились за котом. Чёрный кинулся прочь, но далеко ли убежишь с раненым боком? Затянувшаяся, было, рана невыносимо заныла. Ослабшие лапы с трудом выдерживали темп. И только жажда жить гнала кота прочь от лающих чудовищ. Дальше, выше, ещё выше.
Когда выше стало некуда, Чёрный вцепился в тонкие ветки и замер. Внизу исходили бессильной злобой преследователи, рычали, скалились, брызгали слюной, обещали страшную расправу, оскорбляли. Вверху в переплетении берёзовых веток проглядывали первые звёзды. А прямо напротив светили недостижимым теплом окна. При виде них из горла голодного, измотанного, раненного Чёрного вырвалось безысходное:
 - Мяу-у-у! Мя-я-яу!
Сколько он сидел там, наверху, он не знал. Вверху - только звёзды, внизу – промёрзший асфальт. А он сам - будто призрак, застрявший между мирами, нигде не нужный. Давно убежали собаки, зато под деревом стали собираться люди. Что-то говорили, кого-то звали:
 - Кис-кис! Кися, слезай!
Тепло так звали. Чёрный не позволил себе завидовать. Зависть ослабляет, манит несбыточным, делает доверчивым к людям, значит, уязвимым. Он ещё раз посмотрел вверх и упорней вцепился когтями в ветки. Не слезть. Не сдвинуться с места. Что он будет делать, когда тело окончательно ослабнет, кот не знал, не думал, жил моментом.
Подъехала машина. Большая, размером с мусоровоз. Кот таких боялся. Но машина была далеко внизу, а страх, голод, боль и холод рядом. Их голоса всё отчётливей твердили ему: «Убери когти. Всё закончится быстро. И нас с тобой больше не будет».
Снизу выдвинулись палки. Не палки, лестница, но Чёрный не знал этого слова. Он зажмурился, приготовился внять голосам в голове. Только боль в боку заставила его заорать, когда чьи-то руки ухватили его и оторвали от веток.
 - Котик, ну, что ты? Котик, всё закончилось. Молодец, дождался!
Дождался? Чего дождался?
Его сжавшегося в комочек от шока, передавали с рук на руки. Щёлкали вспышки фотоаппаратов. Пока кто-то аккуратно не завернул его в шарф.
Следующие несколько дней Чёрный помнил плохо. Клетка, уколы, противный воротник на шее, но восхитительный сытный корм. И тепло. Тепло, в котором постоянно хотелось спать.
А потом Чёрный увидел их. Не так. ИХ! Две пары глаз смотрели а него с восхищением и нежностью. Как никто никогда не смотрел. О таком взгляде во тьме холодного подвала Чёрный не раз мечтал во сне. Две пары глаз: девочка и мальчик.
 - Мама, какой котик красивый!  Пушистенький. Ты же сама такого хотела. Доктор сказала, он ничейный. Давай возьмём!
К двум парам глаз добавилась третья.
 - Правда, милый. Он точно ничейный? Берём, конечно. Будет другом нашей Баське. Как назовём?
 - Космос, - решил мальчик. Он чёрный. А глазищи как планеты.
Спустя две недели Космос сидел на подоконнике и смотрел во двор и счастливо мурчал. Зашитый бок ещё побаливал, сбритая шерсть едва пробивалась, из-за чего насмешливая Баська отпускала шуточки. Но в груди кота было так светло и тепло, будто внутри чёрного Космоса сияло тёплое ласковое солнце. И оно, это солнце, знало – добра в людях больше.