слепые ладони

поблекли сумерки,
и дикое их  господство меня пленило.
то, как они раскрывались, как цветок,
то, как они вдыхали тьму своих преддверий -
это должно было исчезнуть,
как память о плоти.
плоть раскрылась, она протянула свои
руки к гневу,
и он вырос, как роса на берегу моря одинокого.
одинокое время остекленело -
и сугробы наполнились высотой.
высота - она пленила мои губы,
и  открыл свой клад,
и протянул его времени.
время было молчаливо,
и оно сухо докладывало о своем присутствии.
так горели его глаза - тихие, как тьма,
резкие, как свет, дикие, как тополь на ветру.
я обнял память и забыл ее,
чтобы еще крепче обнять.
росло забвение,
ветки покрывались инеем.
росло великолепие,
и память открывала свои кулаки для брения.
свет - он приходил, чтобы капать своей кровью,
свет - он приходил, он приходил и уходил,
он проходил. как стекло, как память, как жезл рукотворный плодоносящий.
свет рос - свет плакал в память, чтобы она набухла его слезами.
 так рос вечер - в немом своем заклании, в севере, в полночи, в пальцах,
в ладони раскрытой как заря, как власть внутреннего борения.
так свет окрылялся и рдел из пустоты.
я протягивал к нему ладони - слепые ладони,
ладони тьмы, ладони пустоты.
пустота возникла как рана на лице ночи.
ночь длилась, как ночь. ночь как ночь.
тепло как тепло. экстаз как экстаз.
лишь тихий ветер оповещал о своем присутствии,
и немые длани горели в небе,
сияя беспрекословно.