Идальго Алонсо венок сонетов

Магистрал          

Смерть от тоски по выдуманным снам –
чудовищная, в сущности, насмешка…
Бредёт старик по странным временам,
где в королевы не проходит пешка.

И у него чуть отрешённый взгляд,
неспешный тембр усталого фрондёра.
Он, словно совершающий обряд,
благословляет мёртвого актёра

на роль себя, не схожего с собой
величием, привычками, словами…
И вот уже повелевает львами
и начинает несравненный бой

за право прикасания к руке
единственной, что вечно вдалеке.               

1

Смерть от тоски по выдуманным снам
о странствиях, в которых честь сакральна,
по нынче позабытым именам,
история которых уникальна,

по верности придуманной и всё ж
возвышенной до одухотворенья…
Сквозь латы проникающая дрожь
вне лат не оставляет для прозренья

малейшего намёка на испуг.
Ступает рыцарь гордо, величаво.
Но в бесконечном таинстве отава
судьбы восходит наледью излук,

в которых не понять: орёл ли, решка… 
Чудовищная, в сущности, насмешка.

2

Чудовищная, в сущности, насмешка –
родиться в измерении ином,
где каждый шаг подталкивает спешка
в стремлении замедлить метроном

отпущенных часов непониманья
простых и удивительных минут.
И рыцарь, не имея состраданья
к себе, освобождается от пут

злословия, издёвки и презренья.
Он видит дальше лживых берегов
и восхищён ничтожностью врагов,
и дух его на грани озаренья.

И, не имея склонности к чинам,
бредёт старик по странным временам…

3

Бредёт старик по странным временам,
в которых добродетель безрассудна.
Он дарит волю падшим племенам,
и честь его при этом неподсудна.

В его глазах – неведенье, печаль
и странная божественная верность
иллюзии, в которой пастораль
имеет сумасшедшую трёхмерность.

Закованная в панцирь слов, душа
удары принимает ежечасно,
и оттого столь выглядит прекрасно,
что за собой не ведает гроша.

Скрипит судьбы суровая тележка,
где в королевы не проходит пешка.

4

Где в королевы не проходит пешка?
Воззри на мир, который стал игрой.
Возвышенная промыслом усмешка
глядится в щит, как некогда герой.

Надменностью надмирной нависая,
ощерилась пресыщенная мразь.
Но кто-то вновь, безумие спасая,
для новых ран приготовляет мазь

и лечит человеческое стадо,
себя сравнив с обычным пастухом.
Он скачет на безвременье верхом,
хоть никуда скакать ему не надо.

Но жизнь в него втекает, словно яд,
и у него чуть отрешённый взгляд…

5

И у него чуть отрешённый взгляд,
наполненный восторженной отвагой.
В виденья обращается обряд,
но камень накрывается бумагой,

выигрывая, взяток не беря
на мизере отчаянного блефа...
И рыцарь мчит, судьбу благодаря,
страдая от видений и рельефа

той местности, в которой он слывёт
безумцем невоздержанного нрава.
Но если существует переправа,
то он один её переплывёт.

И слышится в признаньях фантазёра
неспешный тембр усталого фрондёра.

6

Неспешный тембр усталого фрондёра
ему уже, похоже, ни к чему.
И светлых глаз бездонные озёра
глядят на неподвластные уму

безжалостно-гротескные явленья
погрязшего в разврате бытия.
Но он бежит – бежит от вожделенья –
в кромешный липкий сумрак забытья.

Кругом враги, под маской соучастья
скрывающие истинную суть.
Но неужель посмеет он спугнуть
улыбку ошалелого всевластья?

Нелеп его потрёпанный наряд.
Он словно совершающий обряд.

7

Он, словно совершающий обряд,
проходит сквозь сомнения столетий,
которые негромко говорят
о мертвенной мозаике соцветий

с рожденья испещряющих ладонь
извивами неровных перекрёстков.
Под ним ещё гарцует верный конь,
хоть тяжело ношенье переростков.

И вот следы на выпавшем снегу
слегка заметны новым измереньем.
Заговорённый предопределеньем
прошедший через времени пургу

под видом векового визитёра
благословляет мёртвого актёра…

8

Благословляет мёртвого актёра,
по праву воскрешающей руки,
зеркальный силуэт интерпретёра,
несхожий с отраженьем вопреки

устойчивому мненью постояльцев
несносно постоялого двора.
И сколько неопознанных скитальцев
здесь проживут полжизни, до утра

мешая недостойнейшие вина
с весьма осуществимою виной.
И если ты, по сущности, иной,
то чья вина в вине вину повинна?

Но лишь один примолвлен ворожбой
на роль себя, не схожего с собой.

9

На роль себя, не схожего с собой,
пожалуй, недобора не увидеть.
На казнь не претендующий разбой
уже готов и сам себя фемидить.

Прощает ближний. Дальний шлёт стрелу.
Срединный замечает еле-еле
пришедшего к последнему столу,
того, кого вчера ещё отпели.

Ругает путник глупого осла.
Слышны увещевания: «Доколе?..»
И к mio подбирается o sole,
прощая беспросветность ремесла

всем, кто, увы, не наделён правами,
величием, привычками, словами…

10

Величием, привычками, словами
бичует жизнь избитое чело.
Нас сталкивает вечно головами
ещё неосязаемое зло.

Но кто же вы – любители накала
весьма нечеловеческих страстей?
Чья сущность вас у вас арендовала
для сдачи устоявших крепостей?

Для вас ли пища – искренняя вера
в привиденную странную мечту?
Когда проводят линию не ту,
то гибнет искажаемая сфера.

Но кто бредёт во тьме над головами
и – вот уже – повелевает львами?..

11

И вот уже повелевает львами
гиена из сословий крепостных.
Грядущее расстелется коврами
для абсолютно новых и иных

забав, которым прихоть в одночасье
становится важнее чьих-то мук.
И, снова принимая за согласье
пожатье атрофированных рук,

идёт Алонсо в душную пустыню
на встречу с великанами судьбы.
И жадное предчувствие борьбы
уже седлает дикую твердыню.

Бушует налегающий прибой
и начинает несравненный бой.

12

И начинает несравненный бой
у берегов седого океана
едва ль знакомый с древней ворожбой
Алонсо из фамилии Кехано.
 
И он парит, вонзаясь в пустоту
за право петь о нежности сердечной.
И не поймёт святую простоту –
которая становится предвечной,

искомой и не найденной пока –
ехидный смех уродливого мира.
В великом он распознаёт сатира
и смотрит на секунды свысока…

Идёт идальго к смерти налегке
за право прикасания к руке.

13

За право прикасания к руке
вернуть, чем дорожить, увы, не в моде.
Плывёт старик на лодке по реке,
зажав пятак, что отдают при входе.

Всему итог – пошарпанный пятак…
И на корме стоит случайный рыцарь.
Иные скажут: «В сущности, чудак»,
другие рукавом прикроют лица…

Кто осознает этот переход,
тот осквернитель рыцарских романов,
но посреди злословий и обманов
нет-нет да и привидится Кихот,

качнувшийся при слабом ветерке
к единственной, что вечно вдалеке.

14

Единственной, что вечно вдалеке,
простительно иметь характер вздорный.
Она – лишь остановка в тупике,
забытый сад да локон непокорный,

спадающий по линиям лица
и по изгибам пламенного тела.
Она не ждёт восторженно венца.
Она совсем не этого хотела…

На белоснежной шее – медальон,
хранимый от бесстыдствующих взоров
и от пустых ненужных разговоров.
Печально с медальона смотрит Он…

И чудится грядущим племенам
смерть от тоски по выдуманным снам.

0 ч. 01 мин. 14.11.2022 г. –  19 ч. 05 мин.    21.11.2022 г.