Люди. Новелла Матвеева. Шафранные дорожки

.







ШАФРАННЫЕ ДОРОЖКИ

Автор: Новелла МАТВЕЕВА



СОДЕРЖАНИЕ

- Завидую далеким временам  .
- Шафранные дорожки зоопарка
- Язык немых яснее всех других
- Художник, незнакомый с поощреньем
- В одном саду полно теней бездонных
- Кто мог бы стать Рембо? Никто из нас
- Кастальский ключ проник во все проемы
- Ключи от подземелий подсознанья
- Высокая, как степень бакалавра
- Эстет и варвар вечно заодно
- Поэт и слава  –  нет опасней сплава
- Словес многовековые наносы

===================================_ld_====




***
Завидую далеким временам,
Когда сонет мешал болтать поэтам.
А почему бы, думаю, и нам
Язык не укорачивать сонетом?

Нужна узда горячим скакунам,
Обложка – книгам, рама всем портретам,
Плотина – разогнавшимся волнам,
Сонет – разговорившимся поэтам.

Сонет благожелательно жесток:
Он не допустит, чтоб залезли мысли
За край листа и клочьями повисли;
Он говорит: «Вот финиш мысли. Стоп!»

И там, где я рискну зайти за финиш,
Сонет, я знаю: ты меня отринешь!
1958


***
Шафранные дорожки зоопарка
Я исходила вдоль и поперек,
Но было в нем не так светло и жарко,
Как я воображала наперед.

В моих мечтах пестрей была цесарка
И лев желтей, и толще бегемот...
Иу что за слон? Вот мой  –  придуман ярко:
Мой вашего  –  хвостом перешибет!

Как не похож на призрак, на мельканье,
Воображенный мир, где я жила!
Где холод камня  –  каменнее камня,
Где звон стекла  –  стекляннее стекла,

Где сны  –  всерьез. И где железный скрежет
Острей железа руку вдруг порежет!
1963


***
Язык немых яснее всех других.
Конечно, в нем изящества не много.
Он суховат. Зато среди немых
Не встретишь болтуна и демагога.

Немой понятен потому, что тих.
Талантом не кричать и от ожога
Он заражен от греческого бога
И в скованности  –  сверхкрасноречив.

Когда-нибудь, как сорванная ветка,
И ты засохнешь, клад словесный мой.
Словам не верят. Песням верят редко.
А лишнего не скажет  –  лишь немой.

Все речи  –  только звуки. В час прощанья
Мир говорит с достоинством молчанья.
март 1965
***
Художник, незнакомый с поощреньем,
А знаешь ли? В тени пожить не грех:
Не ослепляясь счастья опереньем,
Мир, как он есть, увидеть без помех.

Негромким смехом встретить грубый смех,
Злорадство  –  ледяным обдать презреньем..
Нас невеликость наша высшим зреньем
Снабдит. И высший нам сужден успех.

Чтобы затем, с победою помешкав,
С насмешливым поклоном взять реванш.
Так Гулливер  –  игрушка бробдингнежцев
Мог разглядеть морщины великанш,

Чью красоту считали в Бробдингнеге
Вершиной безупречности и неги.
1962


***
В одном саду полно теней бездонных,
В другом жарынь, зато растет инжир.
Есть авторы холстов непревзойденных
И книг бесценных, поразивших мир.

Иному же  –  вовеки не вписать
В художество ни линии, ни строчки,
Зато  –  без промедленья и отсрочки
Он гибнущего бросится спасать!

Тоскуя по смычку, по эхалоту, –
Пойми ты! –  нам не выйти к ним никак.
Но все мы (по божественному счету)
Суть моряки со скрипками в руках.

Мы  –  Голос! Мысль! Но цель сверхчеловечка
Не дать нам в жизни вымолвить словечка.
1980-94


***
……………………………………В. В. Левину

Кто мог бы стать Рембо? Никто из нас.
(И даже сам Рембо не мог бы лично
Опять родиться, стать собой вторично
И вновь создать уж созданное раз.)

Но переводчик  –  вот он! Те слова,
Что раз дались, но больше не дадутся
Бодлеру, –  диво! –  вновь на стол кладутся...
Как?! Та минутка хрупкая жива?

И хрупкостью пробила срок столетний?
Пришла опять? К другому? Не к тому?
Та муза, чей приход (всегда  –  последний)
Предназначался только одному?!

Чу! Дальний звон... Сверхтайное творится:
Сейчас неповторимость  –  повторится.
1969


***
Кастальский ключ проник во все проемы.
Росли из прялки струны и лады.
И в летописцев первые труды
Вошли певцов и риторов приемы.

Что там  –  поэты! Судьи и суды  –
Уже и те с поэзией знакомы!
В их протоколах спрячутся следы
Лиризма и ораторские громы...

Придет художник  –  правого спасет,
Неправый суд  –  на холст перенесет.
Все гении сначала  –  адвокаты.
И входят в мир, причудливо смешав

Шум ветра, звездный свет, защиту прав,
Страсть к истине и вешние закаты.
1970-е


***
Ключи от подземелий подсознанья
Звенят опять на поясе моем.
Сегодня я, заблудшее созданье,
Сойду туда с коптящим фонарем.

Как воют своды в страшной анфиладе!
А впрочем, выясняется в конце,
Что все подвалы наши  –  на эстраде.
Все тайны, как посмотришь, –  на лице.

У нас и подсознание  –  снаружи.
Все просто: нам получше  –  вам похуже,
Кот хочет сала, палки просит пес.
Успех собрата мучит нас до слез.

Но чтоб до истин этих доискаться,
Не стоит в преисподнюю спускаться!
1970


***
Высокая, как степень бакалавра,
Смоковница растительной страны.
Доспехом лавр звенит. А сбоку лавра  –
Плеть винограда на куске стены.

Кора древес поверхности коралла
Сродни. И вся  –  как слепок с кривизны
Хребта, –  чьи очертания видны
В разрыв кудрей ореха. Сбой хорала

Оранжевые оползни собой
Являют там, где взмыл коряво-бурный
Склон, циклопически-карикатурный.
И суперсинью так насыщен зной,

Как, мыслью укрощенная едва,
Насмешливая ярость божества.
1992-1993


***
Эстет и варвар вечно заодно.
Их жесты, разумеется, не схожи,
Но пить из дамской туфельки вино
И лаптем щи хлебать  –  одно и то же.

Эстет и варвар вечно заодно.
Издревле хаму снится чин вельможи,
Зато эстету  –  дева, вся в рогоже,
Дну снятся сливки, сливкам снится дно.

Усищи в бочку окунает кто-то,
А кто-то сквозь соломинку сосет.
Но кто грубей? Кто низменнее? Тот
Или другой? Хоть поровну почета,

Из бочки можно капли извлекать,
А можно сквозь соломинку  –  лакать.
1960-е


СТАРИННОЕ СЛОВО

Поэт и слава  –  нет опасней сплава.
Не в пользу лбам название чела.
И часто, часто – чуть приходит слава –
Уходит то, за что она пришла.

Жужжит и жалит слава, как пчела:
С ней сладкий мед, с ней – горькая отрава,
Но яд целебный лучше выпить, право,
Чем сахарного вылепить осла!

И слово-то какое! Аллилуйя,
Осанна... И кому? Себе самим?
Как будто пятку идола целую!
(Не чьим-то ртом, а собственным своим!)

Не славлю даже славного. А то ведь –
Устану славить  –  стану славословить.
1960- е


ШТАМП

Словес многовековые наносы
Виной тому, что образ овдовел, –
Пергаментом повеяло от розы,
И соловей над ней осоловел.

А был Гафиз: поили розу росы.
Был Саади  –  и соловей звенел.
Она цвела без жеста и без позы,
Он пел без фразы. Просто брал – и пел.

Их любит мир. Весна без них не может.
Их не берут ни войны, ни века.
И все ж они зачахли. От чего же?
От шума штамповального станка.

Мне страшен штамп! Мне страшно трафарета!
Он глуп, смешон, но в нем – кончина света.
1960-е