ноябрьское

ризотто простуженной дюны вдоль мокрых дорог.
нескладные буквы на стенах сырой синагоги.
в бесформенных лужах промокший поверженный б-г.
невидимый, тихий, родной и немного убогий.
не моше, не троцкий, не бабель, совсем не шагал.
в ноябрь прохудилось немного ашдодское небо.
бывало ночами и я засыпая шагал
по звёздному небу с горбушкой несвежего хлеба
ребёнком житомирским в будни голодной страны.
в изношенных снах не находится места обидам,
авроры ржавеют и женщины еле видны
не целью конечной, а жалким огрызком либидо.
не их. моего. и шарманка, крути ни крути,
когда-то смолкает. летят самолёты на газу.
и город встаёт не спеша под косые дожди…
но, если сирены, всегда просыпается сразу.
******
нарисуй мне море и песок,
камень, черепаху и ракушку.
ветер по виску наискосок.
волны ледяные по макушку.
в школу из кухтуя далеко,
но пешком вдоль моря как-то ближе.
льдины как парное молоко,
уши мёрзнут. знаешь, с нашей крыши
(это девятнадцатый этаж)
видно крепость на ашдодском взморье,
газу, а охотский эпатаж
не заметен. город болен корью:
влажный и сопливый, и горит
триста дней в году. порой до дрожжи
стен, когда рассвет ракетой брит.
нарисуй покой… не сможешь, б-же…
***
ноябрь, непогода, свистящий карман.
соседей субботний поход к синагоге.
стекает за ворот промозглый туман
с отхожего облака господа б-га.
привычный расклад: то войну, то свинью.
стопарь бы махнуть со всевышним за ворот
за женщину. каждый махнёт за свою,
а то в синагоге одни разговоры.
промозглое утро разложит пасьянс.
наивные пальмы колышутся глупо.
нарушить несложно субтильный баланс
молитвы дождя и вчерашнего супа…
стопарик, ненастье, ноябрь и тоска
то так прошивают субботу, то эдак.
намять бы кому-то мальчишкой бока
и снова влюбиться в тебя напоследок…