Скрипка слепого господина

 Небо будто приблизилось к земле – так низко висели серые бугристые облака над городским парком, горевшим октябрьской желтизной сухих беспомощных листьев. Ветер одиноко бродил между ветвями изогнувшихся от холода деревьев, и от его неловких движений отрывались без всякой надежды на возвращение к прежним высотам эти холодные мерцающие огни, предвещающие грядущие перемены.
 Пройдя через крону безмолвно плачущего клёна, ветер плавно спустился к усыпанной умирающими листьями земле и, покружившись на месте, увидел сидевшего неподалёку на истрёпанной дождями деревянной скамейке Юношу.
 Ветер любил людей – особенно ему нравились их волосы. Приятно было коснуться невесомой ладонью очередной формы податливых локонов – длинных и коротких, тёмных и светлых, мягких и жёстких – таких разных, и в то же время - таких похожих.
 У Юноши были короткие, тёмные, с золотым отливом, мягкие волосы – они пахли чем-то пряным – в этом запахе чувствовались лёгкие очертания корицы, сладкой ванили, горячей выпечки и домашнего мыла. Ветер растрепал эти волосы, наполнив воздух понравившимся ему ароматом и, громко вздохнув шелестом падающих листьев, поднялся с новыми силами к кронам расположенных рядом деревьев.
 Сидя неподвижно, Юноша не думал ни о чём – его сознание было лишено каких-либо мыслей. В этом состоянии он находился с самого сегодняшнего утра, теперь же – приближался вечер, и серость слившихся над городом облаков разбавлялась глубокой синевой, наступавшей со стороны горизонта.
 За весь день никто не прошёл мимо Юноши. Иначе говоря, в парке, кроме Юноши, сегодня не было ни одного человека.
 Горящие болезненным жёлтым цветом листья кружились в воздухе на фоне темнеющего вечернего неба, но не было никого, кто мог бы восхититься их красотой – их последним танцем – этим прощальным вальсом опадающих листьев.
 Но вот – на утопающей в холодном мраке тропинке внезапно появился Господин – он приближался к Юноше медленно и тихо, аккуратно ступая по шуршащим на земле листьям.

 Юноша не слышал приближающиеся к нему шаги – он ничего не слышал и не видел: ни шелест падающих вокруг листьев, ни свист разогнавшегося ветра, ни звон проезжающего вдалеке трамвая – он будто бы покинул этот мир, оставив в парке своё тело, но не разум.
 Господин подошёл к скамейке, на которой сидел Юноша, и медленно поднял свою руку – так, словно останавливал кого-то перед собой, - и вдруг, как по приказу, кружащиеся в воздухе листья вмиг загорелись – каждый – мягким переливающимся жёлто-красным светом, и под тёмно-синим небом начался бал мерцающих огней. Листья, висевшие на иссохших ветвях, были тёмными и дрожали, будто крылья раненой птицы, - но стоило им оторваться и пуститься в последний полёт – они тут же вспыхивали и, дрожа, горели подобно лампочкам на новогодней гирлянде.
 Господин опустил руку и сел на скамейку рядом с Юношей.
- Август, о том вы, верно, знаете, знаменит своими звездопадами, а вот октябрь – листопадами. И дело лишь в том, чтобы вовремя обратить свои глаза к небу. Жаль, не у всех есть глаза.
 Господин тяжело вздохнул.
- Вот я свои потерял, когда мне было восемь лет. Несчастный случай, знаете ли… Одна секунда – нет, - даже меньше секунды – и всё – моя жизнь изменилась… и никогда больше она не станет для меня такой, какой она была раньше, до того случая. А, впрочем, знаете – я так считаю – каждое событие, которое происходит в нашей жизни, непременно приближает нас к счастью, даже если само это событие по сути своей является несчастьем. Проблема в том, что понять истинное значение произошедшего с нами события бывает трудно. Эмоции, знаете ли… Эмоции… Они так нужны, чтобы любить, но они так мешают, когда любовь проходит…
 Господин плотно прижался к спинке скамейки и, запрокинув голову, обратил своё лицо к небу. Тёплыми красками заиграли его округлые скулы, легкомысленно заискрились откинутые назад волосы, и только пустые кратеры глазниц таили в себе холод неутолимой печали.
- Как же тепло вокруг, хоть и осень царствует повсюду… а знаете, - ведь это листья согревают нас... Нет-нет, вы только послушайте: отрываясь от уснувших веток, листья покорно падают, понимая, что для них это – преддверье смерти. Ещё немного – они коснутся земли, и вслед за этим наступит неминуемый период их позорного тления. Как же это несправедливо… жить так ярко, наслаждаясь теплом и светом возродившегося солнца, а потом – умереть так тускло, некрасиво, в холодной тени, пропитанной запахом гнили и дешёвой резины… Листья понимают это – они начали понимать это теперь, и, преодолев тлетворную покорность, предпочли для себя иной исход: ясно одно – смерть неминуема, но так же при этом ясно и то, что смерть – безлика. Значит – можно самому, силой своей фантазии и воли изменить её образ – придать ей такое лицо, которое смотрелось бы достойно перед историей прошедшей жизни. Листья поняли это – и теперь – они горят. Отпуская руку жизни, они передают её другим: «нечего смотреть на то, как тлеют наши трупы – смотрите лучше, как ярко мы горим – вспыхивая, мы дарим вам свет и тепло, а когда всё кончится – вы нас уже не найдёте. С напрасной грустью ступаете вы по дорогам и ворошите наши тела... лучше запомните наше сияние, а что касается дорог – так пусть они лучше будут чистыми». Не правда ли?

 Господин помолчал немного и продолжил свой монолог.
- Да… осень, без сомнений, каждым своим штрихом, каждым своим цветом располагает человека к некоей поэтичности… к такому утончённому глубокомыслию во всём – даже в самых простых, бытовых вещах… Хотя всё же для меня главным, и при том – бесподобным, источником вдохновения является, знаете ли, это торжественно возвышенное тихое августовское небо. До чего же я люблю те минуты, когда оно, крепко уваренное до тёмно-синего цвета жаркими лучами прошедшего дня, медленно остывает надо мной, и на его поверхность откуда-то из глубины выплывают, мерцая то там, то здесь, далёкие и неприступные звёзды.
 Господин выпрямился и развернулся к сидевшему в прежней позе Юноше.
- Я чувствую ваше удивление, Юноша, и оно – вполне оправдано. Ведь странно, не правда ли, слепому с детства человеку восхищаться звёздным небом так, как будто видеть его для него – обычное дело. Конечно, я ничего не вижу теперь, но я видел всё тогда – и этого теперь мне достаточно. Жаль, конечно, что истинное значение увиденного нами мы понимаем только спустя время…
 Кружение горящих листьев разошлось по всему парку – листья срывались с озарённых оранжево-красным цветом ветвей и, пылая острыми языками, спускались, качаясь в воздухе, на землю. Единственная тропинка, проходящая через весь парк от входа до самого выхода, воспламенилась и высоко горела, выпуская в ночное небо клубы горького дыма.
- Раньше, когда я ещё мог видеть мир глазами, на время летнего отдыха мы всей семьёй переезжали в деревню и жили там до самой осени. Я любил деревню за то, что мог там беспрепятственно смотреть на ночное небо, особенно - августовское ночное небо. Тайно выходя из дома – тихо, чтобы никого не разбудить, – я проходил к небольшой лужайке на нашем участке, ложился на траву и – смотрел, не считая минут, не замечая, как проходит время, не запоминая, когда и как возвращался домой – я выходил на улицу в ночь и просыпался уже утром в своей постели. Если бы тогда меня спросили, зачем я это делаю, я не смог бы ничего ответить. Тогда я просто смотрел на звёздное небо, не зная, зачем я это делаю и почему. А однажды произошёл такой случай… Лето достигло своей середины, и вся наша семья жила в деревне. Прогуливаясь одним тёплым вечером по нашему участку, я услышал странный звук – мне показалось, что кто-то тихо скулит или плачет – так жалобно, тоскливо – будто просит о помощи из последних сил. Я принялся искать источник этого звука и, наконец, понял, что он находится под нашим сараем – там, между полом и землёй есть небольшое пространство. Не сразу решившись посмотреть под сарай, я прождал минут пять и только затем, собравшись, наклонился и почти сразу увидел там маленького белого котёнка. Он лежал на боку на некотором расстоянии от меня и, раскрывая периодически свой розовый рот, протяжно пищал. Я протянул к нему руку и вытащил его на свет – каким же лёгким и жалким он всё-таки был: короткая белая шёрстка вся измазана липкой грязью, глаза ещё не раскрылись и были похожи на тёмные щёлки, хвост и лапы дрожали, как осенние листья на ветру… не знаю, как он очутился под сараем, но ясно было одно – ему нужна помощь, иначе он погибнет. Итак, на протяжении почти целого месяца я выхаживал это несчастное создание – он всякий раз, когда оставался один, пытался куда-то уползти, спрятаться, он очень трудно привыкал к еде, которую ему давали – одно не ел, другое не усваивал, третье ел так быстро, что, казалось, если его не остановить – он захлебнётся… но постепенно он всё же стал походить на пусть ещё маленького, но уже настоящего кота – и вот, проснувшись очередным прохладным утром, он, наконец, широко раскрыл свои глаза и посмотрел на меня уверенно и долго. И знаете, Юноша, это были глаза совсем не такие, какие вы обыкновенно находите у котов – это были глаза совершенно особые – в них я увидел то, ради чего, вероятно, каждую ночь выходил из дома – в этих глазах хранилась – теперь я это понимаю отчетливо – тайна звёздного неба. С тех пор у меня появилось новое занятие – каждый день я рассматривал неповторимый узор этих кошачьих глаз: фон их был тёмным – точнее – тёмно-фиолетовым, а поверх него тонкими штрихами от периферии сходились к чёрному овалу зрачка серо-голубые лучи, переливающиеся в солнечных лучах самыми неожиданными красками – в этих штрихах можно было отметить оттенки и нежно-лиловые, и страстно-алые, и прохладно голубые, и бесчувственно серые… Каждый раз, вглядываясь в этот таинственный калейдоскоп, я находил в нём что-то новое – и каждый раз я удивлялся этому природному чуду.
Но скоро наступил такой день, когда тайна звёздного неба погибла на моих глазах единовременно и безвозвратно.
Котёнок играл на лужайке, пытаясь поймать солнечного зайчика. Он катался по сочной, постриженной коротко траве и, прыгая с места на место, издавал смешные звуки, похожие на хрюканье. Я сидел неподалёку и наблюдал за ним. Вдруг, сверху – как тяжёлый камень – точно на котёнка – упала огромная птица – я не смог разобрать, какая именно – она вцепилась в белую шкурку своими когтями, сжала её и острым клювом нанесла несколько коротких ударов по маленькой голове – затем, взмахнув крыльями, птица поднялась над землёй и, бросив жертву на землю, улетела. Всё произошло за пару секунд – я даже не успел встать, чтобы помочь котёнку – а когда я взял его на руки – он был мёртв, и на месте ещё недавно сиявших таинственным светом глаз находились глубокие алые раны...

 К этому моменту парк был полностью охвачен танцующим пламенем – в нём не осталось ни одного тёмного уголка – всё в парке горело теперь тревожным и чарующим оранжево-алым светом.
 Огонь ликовал, окружая Господина и Юношу – с каждой минутой он подбирался к ним всё ближе, накатывая мелкими волнами.
- Вот так…, - грустно произнёс Господин, – а мне как будто пора уходить… впрочем… что бы ни случилось, скажу вам ещё кое-что напоследок.
 Он мягко положил ладони на свои колени и, резко подавшись вперёд, встал, повернувшись лицом к сидевшему Юноше.
- Вы знаете, что такое аневризма? А вот и не знаете… Аневризма, молодой человек – это, кратко и грубо говоря, выпячивание участка стенки артериального сосуда. Одним из исходов аневризмы является её разрыв – полагаю, что вы сами можете догадаться, к чему это приводит. Несколько лет назад в меня совершенно таинственным образом вошла чудная инфекция – признаюсь, - не могу вспомнить лицо, виновное в этом. Но, как бы то ни было, - прошло время – и вот – результат. Любое неловкое движение, любая эмоция – и всё – скоропостижная смерть… Так что, Юноша, цените время, которое вы провели и проводите со мной.
 Господин глубоко вдохнул и, задержав дыхание на несколько секунд, шумно выдохнул.
 Вдруг, где-то совсем близко заработал автомобильный мотор – кто-то завёл машину.
- Что, уже? – удивлённо усмехнулся Господин.
 Звук работающего мотора начал приближаться.
 Деревья, некогда составлявшие красивый массив осеннего парка, горели от земли до, казалось, самого неба – так высоко поднимались к темноте острые языки ненасытного пламени. Господин стоял гордо – вытянувшись, он напоминал пономаря, чернеющего на фоне алого пожара.
 На парковую тропинку медленно выехал тяжёлый катафалк. Водитель выглядывал из машины и, по-дирижёрски размахивая рукой, кричал:
- Время зажигать свечи! Спички, Господин! Где ваши спички? Я – командир! Приказываю немедленно зажечь свечи!
 Улыбка вытянулась на лице Господина – он повернулся к заглохшему около него катафалку и, учтиво поклонившись, сказал в ответ:
- Свечи зажигать – это дело добровольное. А у вас, случайно, нет с собой водки?
- Увы – последние капли выпил гробовщик.
- Жаль… А скрипки у вас, случайно, нет?
- Скрипки? Этого – сколько угодно – сами, верно, знаете – скрипка – это та же водка, только принимается она не per os, а per auris.
 Водитель скрылся в глубине салона, а через мгновение уже протягивал Господину блестящую от безупречного лака скрипку и смычок. Господин взял инструмент, положил скрипку на плечо, повернулся лицом к Юноше и, искусно взмахнув смычком, нежно коснулся натянутых полупрозрачных струн.

 Гром пронёсся над городом.
 Осенний ветер, ещё недавно мягко трепавший волосы сидящего Юноши, обрушился на пылающий парк, разбрасывая в стороны без разбора подожжённые и дымящиеся листья.
 Грустная мелодия наполнила воздух, и водитель катафалка тихо замычал, пытаясь попасть в мотив. Раздался второй раскат грома.
 Горящие ветви деревьев клонились к земле то в одну, то в другую сторону, не справляясь с силой напавшего на них ветра. Жестокие порывы поднимали покоящийся на земле пепел и кружили его в воздухе, поднимая к небу и бросая обратно на землю.
 Господин водил смычком по прогибающимся от прикосновений струнам и медленно качался в такт музыке. Водитель катафалка мычал всё громче, в некоторых моментах перекрывая голос скрипки.
 Ветер носился по парку, пересекая его по всем размерам, срывая оставшиеся на ветвях листья и перемешивая их в воздухе с чёрно-серым пеплом. Огонь бился в агонии – он отпускал шатающиеся кроны, а затем вновь цеплялся за них – парк мерцал…
 Гром раздался над городом в третий раз.
 Ветер исчез.
 С неба сошёл холодный ливень.
 Шум падающих капель сливался с шипением погибающего огня. Пепел прибивался к земле и быстрыми ручьями относился в стороны, теряясь на фоне мокрой земли. Пожар кончался, и парк погружался в темноту осенней ночи.
 Смычок медленно скользил по тонким струнам – скрипка пела, и звук её был очарователен – он был ласковым и робким, желанным и невинным…
 Внезапно водитель катафалка прекратил мычание и завёл мотор – механический грохот заглушил мелодию.
- Я – командир! Приказываю сесть в катафалк!
 Господин, продолжая играть, повернулся к автомобилю, прошёл к уже распахнутой задней двери и исчез в глубине салона. Двери закрылись, и катафалк тронулся с места – набирая скорость, он удалялся от скамейки, на которой сидел Юноша и, наконец, исчез в мути падающих с неба капель.
 Юноша открыл глаза.
 Шёл тихий дождь, мерцающий крупными каплями в приятном жёлтом свете уличных фонарей. Тропинка, проходящая рядом со скамейкой, на которой он сидел, была чистой, и по ней резво и весело струилась дождевая вода, скапливаясь кое-где в лужи. Дышать было легко и приятно – воздух был свежим, только иногда небольшими волнами накатывал откуда-то горький запах – будто где-то разжигали в печке огонь. Юноша встал и, накинув на голову лёгкую куртку, направился к выходу из парка.
 Вдалеке звенел трамвай.