ОТЕЦ

ОТЕЦ
Утром мать разбудила меня своими привычными словами – молочка, сынок! – и подставила мне под нос поллитровую банку, только что процеженного тёплого, пахнущего коровой Субботой, парного молока.
Глотая сонным ртом немного горчащий от полыни ,пенистый коровий дар, я почувствовал томящий меня прилив ожидания наступившего долгожданного  дня. Сна как не бывало!
Выскочил в трусах на крыльцо навстречу встающему солнцу. Над прибитой августовскими росами картофельной ботвой, белели  росистые паутины, георгины и гладиолусы своими яркими красными и белыми цветами напомнили о конце каникул и приближении школы. Но  про школу думать не хотелось, ведь завтра открытие охоты! А это значит, что сегодня я вместе с отцом отправлюсь на те озёра, где на утренней зорьке увижу то, о чем мечтал целое лето..
Наскоро перекусив, я снова выскочил на улицу, где отец не спеша собирал всё необходимое для нашей охоты. На крыльце лежал его двуствольный бельгийский «Зауэр» с витыми стволами, доставшийся ему от отца, моего деда Мити, полный патронами 12 го калибра патронташ, сшитый когда-то им самим, скрученная в рулон из прорезиненной брезентовой ткани самодельная лодка, в которую помещались по периметру 16 футбольных камер, которые отец надувал ртом(!),трёхлитровый котелок с хлебом, луком, картохой, солью, лаврушкой; ложки, кружки, нож, топорик и прочие походные мелочи. Единственным нашим транспортом был повидавший виды старый велосипед «Прогресс», с  заклеенными сто раз камерами и густо смазанной цепью.  Всё перечисленное на крыльце, очень компактно умещалось на багажнике велосипеда и спине моего отца, а мне отводилось место на раме, где прикрученная к ней плащ-палатка становилась  сидением одиннадцатилетнему худющему  отроку.
После обеда, получив от матери наставления и натянув на себя выгоревшие за лето штаны и старый свитер для ночёвки, я вслед за отцом выскочил на дорогу из калитки, распираемый грядущими впечатлениями. Я всегда поражался
работоспособностью и терпению моего отца  когда он вёз меня на раме по 10-15 километров без остановки,  и когда он по весне запрягал пару огромных коней в плуг и пахал наш огород,
 и когда после февральских метелей откапывал наш заметённый по самую крышу дом. Потом я повзрослел, и  сам любил, подражая ему, загрузить самосвал кулями картошки по полцентнера, таская их на своём горбу, или бежать по лесным тропинкам по 20-30 километров, там, где охотились мы с отцом. Но это было потом..
 А сейчас он крутил педали к тому месту, где на озере, в колючем мударезе,  мирно кряхтели утки, осыпалась с кустов перезревшая смородина и черёмуха, сбивались в кучу жирные дрозды и молчали, оставленные в зиму, стога.
Когда мой тощий зад уставал от тряски на раме , я с удовольствием соскакивал и бежал рядом,  испытывая наслаждение от лёгкости в ногах, от свежести воздуха и яркости солнца. Я тогда легко обходился без велосипеда, видимо поэтому спорт стал главной частью моей будущей жизни.
Отец привёл меня на прогретую солнцем поляну перед заросшим кувшинками и камышом вытянутым в даль  озером с небольшими окнами открытой воды, на которых дикие водяные курочки весело гонялись друг за другом.  Разгорячённый от езды, он раскинул лодку  и стал  надувать футбольные камеры, размещая их внутри неё. Я попробовал помочь, но не справился и с одной камерой. Командуя на войне химротой, он часто делал маршброски в химснаряжении, может поэтому  у отца были такие сильные лёгкие, хотя внешне он не выделялся ни ростом, ни сложением. Всё было как-то обыденно, как бы само собой.  Он не останавливался не на минуту.
 Я тем временем натаскал из прибрежных кустов целую кучу сухого тальника для ночного костра и несколько охапок сена под бок, и, сидя на берегу, смотрел, как отец в лодке, посередине озера, жадно пьёт из котелка чистую озёрную воду, улыбаясь заходящему солнцу.
Костёр звонко постреливал в звёздное небо, разливая по телу, вместе с тарелкой нехитрого супа из тушёнки, покой, тепло и наступившую безмятежность. Ещё засветло набрав  в кружки смородины и черёмухи, отец, разминая ложкой ягоды, протянул мне попробовать терпкий сладкий бальзам уходящего лета, который оставил свой дикий и вкусный след на всю жизнь. Искры костра зажигались на небе яркими ночными звёздами, накрывая звёздным куполом нашу уютную поляну. Отец молчал. Я тоже не хотел мешать голосу кряквы в камышах, шелесту красных листьев осины в отсвете костра, весёлых криков охотников подогретых водкой на том берегу, храпу стреноженных коней на соседнем поле.
Утренний туман выгнал меня из под лодки, заставив обнимать пламя возрождённого отцом костра. Кружка горячего чая со смородиновым листом, зверобоем и душицей настроила  на отцовский охотничий камертон, который звучал в его голосе, движениях и глазах. Отец отдал мне ружьё, взгромоздив на голову лодку, и мы окунулись в туман, освежающий наши лица. Меня потряхивало от непонятного возбуждения, от холода бельгийской стали в руках, от отцовского упругого дыхания и шага, от свиста крыльев  летящих над нами в тумане уток. Это были не детские игры, это были мужские дела.
Первый выстрел прозвучал рядом, на том берегу, и, как по волшебству, туман стал исчезать и превращаться в лёгкий пар над водой, открывая всю беззащитность живой природы перед натиском мужского инстинкта и азарта. Выстрелы зазвучали со всех сторон, заставляя уток менять привычные правила жизни и пути воздушных и водных перемещений. Отец стоял в десяти метрах от меня со взведёнными курками, готовый в любую секунду вскинуть ружьё. Ружью было много лет, у него была большая отдача, патроны он снаряжал дымным порохом, отчего грохот и шлейф дыма и огня летел до самых уток и поэтому, когда первый соксан свалился от выстрела недалеко от меня, мне показалось, что он упал от страха а не от заряда, попавшего в него. Птица была тяжёлая, красивая и тёплая – это была добыча! Я был горд за отца. Я видел, как он радовался моему посвящению в охотники – он готовил меня к суровой мужской жизни. Он понимал -  чтобы узнать жизнь, надо увидеть смерть.
Разбуженное выстрелами солнце поднималось над огромной землёй, снисходительно глядя на мужские  вековые забавы, в которые я попал на долгие сорок с лишним лет по воле настоящего мужчины-воина, моего Отца.








ВОЛЕЙБОЛ.
Яркое утреннее солнце, буйство черёмухи и благоухание сирени, молодая зелень тополей и гул проснувшихся шмелей в белых облаках цветущего яблоневого сада, всё это распирало мою двенадцатилетнюю грудь от счастья наступивших школьных каникул. Обнимая кошку Муську на согретом крыльце нашего деревянного дома, я мысленно строил свои планы на это лето, когда услышал зовущий к завтраку голос моей матери – сынок, после еды отгони телка на остров! Остров это часть большого заливного луга в пойме нашей речки Тальменки, куда все живущие рядом хозяева выгоняли  молодняк домашнего скота и детворы нагулять бока и порезвиться на травке. Кто имел дело с молоденькими телятами, тот знает их упрямство и непредсказуемость, тем более, что идти до острова надо целый километр. Глаза у Мартика были большие, влажные, добрые и немного глупые, как у всех юнцов.  Как только я выводил его из загона на улицу, он давал такого срекача в разные стороны, что мой путь превращался в часовой марафон погони за моими будущими котлетами и борщами в лице Мартика. Поэтому я брал ведро с молоком и хлебом и вёл голодного Мартика до острова, периодически подсовывая ему под нос ведро с пойлом, чтобы там, на траве скормить ему остатки и с чистой совестью присоединиться к таким же, как я, босоногим пастушкам, которые гоняли футбольный мяч, изредка подпрыгивая и повизгивая от укусов многочисленных в эту пору пчёл на цветущем мягком клевере. Мы грезили себя будущими звёздами футбола, как Пеле, Гарринча, Беккенбауэр, хотя в нашем селе не было даже секции «Кожаный мяч» , а зимой, выкатываясь на снегурках  на замёрзшую старицу нашей речки Тальменки, мы, в наших мечтах превращались  в хоккейных звёзд советской сборной, громящих тогда Европу и Канаду. На уроках физкультуры мы ходили на лыжах, сдавали ГТО, бегали на разные дистанции на школьном стадионе, в спортзале занимались лёгкой атлетикой, гимнастикой, спортивными играми. Для меня всё это было одинаково интересно, но предпочтения какому-то одному виду спорта не было. Поэтому, когда я робко протиснулся в спортзал нашей школы, где шло первенство нашего района по волейболу среди взрослых, и встал на входе возле двери, прижимаясь спиной к стене, я был просто очарован подвижностью, прыгучестью, силой, уверенностью ребят сборной старших классов нашей школы на этих соревнованиях. Особенно выделялся крепкий, могучий парень, Миша Сулоев, от ударов которого мяч трещал по швам. Находясь на противоположной от меня площадке, разминаясь на сетке в нападении, он бил с такой силой, что болельщики, стоящие рядом со мной у стены облегчённо выдыхали, когда мяч отлетал от пола выше их голов. Я убрав руки за спину и прижимаясь к стене, заворожённо глядел на входящего в раж Михаила. И вот, получив очередную высокую передачу, Михаил с быстротой и силой молодого льва взлетел над сеткой и вонзил своей мощной рукой шнуровочный мяч прямо в моё, очарованное волейболом, лицо, впечатав мою голову в бетонную зелёную стену школьного спортзала. Вспышка озарила моё исчезающее сознание, зал замер, я тихо съехал по стене на пол.  Очнулся на скамейке. Меня за плечи держал наш физрук, тренер и игрок сборной нашей школы, улыбался, видимо радуясь крепости моей головы. Игра началась и я скоро забыл этот случай, но осталось подсознательное желание узнать эту игру, этот спорт и стать таким же сильным и ловким, вырасти выше, и пойти дальше этого Миши, стать первым в районе, кто попадёт в молодёжную сборную края, а потом и во взрослую, проторить дорогу следующим поколениям ребятишек из нашего села в большой Волейбол тогда ещё Советского Союза. Через бесконечный ежедневный, но такой желанный, труд, тренировки, сборы, учёбу на спортивном факультете, я сделал задуманное, играя в сборной края в первой лиге СССР. Но я никак не подозревал, что даже закончив с профессиональным волейболом, я буду заниматься им всегда и везде, получая от него заряд молодости и силы, каждый раз, кода я  выхожу на волейбольную площадку.
















СНЕГУРОЧКА
Мы сидели с моей сестрой на горшках друг против друга, она вслух читала мне «Сказку о царе Салтане». Нам было по  3 года. Моя сестра в два с половиной года научилась бегло читать, поэтому у нашей матери не было с нами проблем  воспитания. Разве что  освобождать нас из плена, всосавших нас за время долгого чтения, горшков. Я тогда читал только по слогам, и поэтому с удовольствием отдавал пальму первенства моей двойняшке. Мы  вновь и вновь перечитывали  сказки Пушкина, хотя давно знали их наизусть. В нашей библиотеке жил Илья Муромец и Соловей разбойник,  Святогор-богатырь и Василиса Прекрасная,  Кащей и Баба Яга и много других весёлых и не очень персонажей. Прочитав сказку «Снегурочка», мы свято поверили в её реальное существование и стали надоедать нашим работающим родителям, привести нам Снегурочку домой, потому, как на улице стоял снежный декабрь и приближался Новый год. Отец смущённо обещал к Новому году что-нибудь придумать.
 Дом, в котором мы жили, был довольно старый из потрескавшихся от дожей и морозов брёвен, он плохо держал тепло и, поэтому центром нашей жизни для всех была русская печь. Отец приносил из сарая большую охапку берёзовых дров, разводил в печи огонь, и печь, как полноправный член семьи начинала жить с нами, принося тепло и уют среди трескучих морозов и снежных метелей сибирской зимы.
Нас с сестрой и кошкой отправляли на печь и мы, лёжа на прогретом горячими кирпичами тулупе, с интересом смотрели на происходящее внизу, на кухне. К столу из погреба приносили квашеную капусту, поднимали  из бочки солёные огурцы и помидоры «бычье сердце», которые тихо пищали, то-ли от тепла печи, то-ли от наших,  нагулявших аппетит, глаз. Мать густо заправляла сметаной хрустящие грузди и длинным, закопчённым ухватом доставала чугун горячих щей со свининой, который своим умопомрачительным запахом сгонял нас вместе с кошкой вниз, к столу. Иногда сверху мы наблюдали за тем, как родители лепили пельмени, весело вспоминая о том, что когда мать носила нас, двойняшек, под своим сердцем, именно благодаря пельменям, я родился 4, а сестра 3 кило. К пельменям ставили сметану, сливочное масло, отец разводил в чашке столовый уксус – каждый имел свои предпочтения.  Иногда отец приносил с охоты белоснежного зайца, и тогда этот заяц, нашпигованный солёным свиным салом, помещался в тот самый закопчённый чугун и накрытый капустным листом и крышкой томился в русской печи до утра. А утром  на наших тарелках появлялись куски нежнейшей дичи, из которой иногда выпадали  на посуду звонкие дробины. Сметённые вниз с полатей запахом щей, мы не подозревали, что кроме этого замечательного ужина нас ждёт та самая встреча о которой мы так долго просили. Как всегда погасший к вечеру электрический свет и поэтому зажжённая керосиновая лампа, придавали нашему застолью особенную, почти сказочную атмосферу. Видимо поэтому за ужином родители объявили, что к нам пришла Снегурочка! Радости и любопытству нашему не было конца. Мы забросали вопросами – а когда, а где, а как!? И когда мы дошли до точки кипения, отец вышел на мороз и занёс в комнату вместе с клубами морозного воздуха алюминиевую чашку полную снега, в центре которого стояла маленькая пластилиновая фигурка девочки с большим улыбающимся ртом,   длинной жёлтой косой и кокошником на голове. Мы с сестрой стояли обалдевшие, узнав наш пластилин и руку автора – нашей мамы. Возмущению нашему не было конца. Мы кричали, что Снегурочка не живая, что это наш пластилин, что нас обманули! Родители смущенно улыбаясь произносили какие-то невнятные доводы. Больше на эту тему мы с ними не говорили, продолжая верить в Снегурочку и Деда Мороза на детских утренниках, где они подтверждали своё земное существование кульками с конфетами и мандаринами.


КОМПОЗИТОР
Первого сентября  мы с моей сестрой и нашим папой, держа в руках букеты из ярких осенних георгинов, астр и гладиолусов, стояли на первой нашей школьной линейке в средней школе №1  на залитом утренним солнцем новом заасфальтированном дворе, заполненном тысячной аудиторией учащихся, родителей и педагогов. Школа была новая, кирпичная, пахла краской и осенними цветами. Десятиклассник вынес на плече маленькую первоклашку в белом фартучке с бронзовым колокольчиком над головой, прозвучал первый звонок и все дружно разошлись по своим классам. Нашему классу присвоили литер «В» и представили нам нашу первую учительницу и классного руководителя, Александру Антоновну, уже далеко не молодую, но очень энергичную и позитивно заряженную женщину. Получив наставления и учебники,  немного устав от нахлынувших на нас торжеств и обязанностей, мы с сестрой ринулись из класса, чтобы продолжить свою доселе беспечную жизнь, но не тут-то было! Отец, который ждал нас в коридоре с улыбкой на довольном лице, подхватил наши учебники и повёл  через дорогу в старое, но крепкое деревянное, двухэтажное здание с вывеской «Музыкальная школа». В тот же день мы стали учениками  начальной музыкальной школы по классу фортепиано. Наша учительница по специальности была довольно преклонного возраста, в очках с толстыми линзами, любила папиросы «Север» и яблоки, огрызки которых валялись на окне кабинета музыки. Дыша в нас только что выкуренной папиросой, заеденной яблоком, она прокуренным трескучим голосом перечислила все необходимые правила и атрибуты, необходимые для успешной учёбы, назвала дни и часы наших посещений, сказала «До свидания» и мы счастливые наконец-то побежали за отцом домой. Учёба в обычной школе, не приносила нам каких- либо трудностей, по причине нашей подготовленности. Сестра училась на одни пятёрки  по всем предметам. Моя лень и многогранность моих увлечений не позволяли мне делать то же самое, но отсутствие троек и солидный процент пятёрок устраивал и меня и моих родителей. В музыкальной школе всё тоже обстояло вполне обыденно, если бы не тот факт, что я тщательно скрывал от школьных друзей мою учёбу в музыкалке, считая её занятием для маменькиных сынков. Сестра же, обладая совершенным слухом, и несомненным талантом,  легко и непринуждённо переходила из класса в класс, исполняя на ежегодных переходных экзаменах очередной этюд или фугу. Гаммы и арпеджио не приносили мне столько же радости как футбол, рыбалка, лыжи и много других ребячьих увлечений, но под пристальным взглядом матери и авторитетом отца, я продолжал постигать сольфеджио, ходить на музыкальную грамоту и хоровые занятия. Где-то в третьем классе мои друзья по школе всё же узнали про мои походы в музыкалку и дали мне  моё первое в жизни прозвище – композитор. В связи с этим, я ещё больше охладел к занятиям музыкой, но продолжал играть с сестрой в четыре руки «Подмосковные вечера», кое-как сдавать экзамены, переходя в следующий класс. После того, как Миша Сулоев впечатал мою голову волейбольным мячом в стену и этим посвятил меня в волейболисты, я стал всё больше и больше времени отдавать тренировкам в спортзале. Но музыка уже проникла в самые светлые уголки моей души, и она, душа, отзывалась на модные тогда композиции симфонических оркестров Джеймса Ласта и Поля Мориа, исполнителей советской и зарубежной эстрады. Без музыки  окружающий мир становился обделённым, как человек без слуха. Вскоре я объявил родителям, что на музыкальную школу у меня времени нет, и прекратил посещать занятия за два года до её окончания. Моё решение было принято с пониманием и напряжённым спокойствием. Прозвище «композитор» сразу исчезло из моей активной жизни. Разве мог я тогда знать, что именно это прозвище ещё вернётся ко мне, но совершенно в другом качестве. Моя сестра   окончила музыкальную школу, хотя, за год до этого, так же, как и я, влюбилась в волейбол и стала ходить в появившуюся в нашем селе спортивную школу на отделение волейбола. Но музыка продолжала литься в наши с ней души с виниловых дисков, телевизионных программ и радиопередач. Иногда мы садились и играли «Подмосковные вечера» в четыре руки или хулиганили, подбирая популярные мелодии на фортепиано, ржали, вспоминая наших курящих и пьющих преподавателей, но всегда были благодарны за тот прекрасный мир, в который они привели нас, желая того или нет.  В спальне у матери с отцом, на стене висела семиструнная гитара и полосатая мандолина. В редкие застолья нашей родни, все хором просили Лильку, мою маму, спеть что-нибудь под гитару. И она под напором просящих, пригубив рюмку и поправив колками струны, проникновенно и уверенно начинала «Ой мороз, мороз!», заставляя всё застолье петь вместе с ней. Мне нравилось слушать этот стройный хор подвыпивших голосов. Мать, как невольный дирижёр, открывала эти, войной и тяготами захлопнутые души, и песней соединяла родню в одно целое, на короткое время, делая их теми, кто они есть на самом деле. Видимо поэтому,  повзрослев, я с таким интересом стал осваивать гитарный аккомпанемент, обнаружив у себя определённые вокальные данные. Этих данных хватало мне перепеть весь репертуар советской эстрады и стать, как моя мать, центром всех молодёжных тусовок, в которых я принимал участие. Погружаясь с головой в спорт,  я на минуту не мог представить себе, что именно музыка вернёт меня в то состояние, ради которого я появился на этой прекрасной Земле.









АЛЁША
Не далеко от нашего дома, на соседней улице, под  горкой, стоял серенький старый домишко с неказистой оградой и большим, плохо ухоженным огородом. В нём проживала крикливая, непутёвая баба с тремя взрослыми детьми - хромой от полиомиелита дочерью и двумя душевнобольными сыновьями. Старший, Алёша, был с вечно мокрым улыбающимся ртом, маленькими добрыми глазами, крепкого телосложения. Работал где-то грузчиком, зимой и летом ходил в запачканной, толи мукой, толи цементом фуфайке. Младшему, Серёже, повезло меньше. Его высокая, сгорбленная фигура, с большим продолговатым лицом, которое оттягивал вниз огромный губастый, слюнявый рот, то и дело возникала там и тут на наших улицах, вызывая оторопь, жалость и жуть в сердцах односельчан. Оба брата были предметом пристального внимания местных мальчишек, не пропускающих возможности подразнить несчастных по любому поводу. Мне было пять лет, когда я, насмотревшись на эти мальчишеские выходки, поддался искушению присоединиться к их компании. Вечером, как обычно, Алёша возвращался после работы  домой в замызганном ватном бушлате, улыбаясь куда-то своей мокрой улыбкой, когда мы, улюлюкая и показывая языки, стали швырять в его сторону щепки и мелкие камешки. Он не обращал на нас никакого внимания, видимо,  привыкнув к этому. Его реакция придавала нам уверенности, и мы настойчиво преследовали жертву до самого дома. И тут Алёша, прежде чем открыть калитку, вдруг резко наклонился, поднял увесистый кусок кирпича и с силой запустил его в нашу сторону. Кирпич летел точно в мою голову, угрожая, превратить моё дальнейшее существование, как минимум в Алёшино или Серёжино подобие. Я резко втянул голову в плечи и кирпич острым краем, вскользь, как ножом рассёк мне кожу под волосами на затылке. Кровь разгорячённого организма в миг залила меня с ног до головы, явив миру пример мгновенного воздаяния за содеянное. Боли не было, но вид такого количества крови, вызвал животный ужас в моём неискушённом сердце, и я задохнулся от собственного крика. Ребятня, как стая воробьёв, разлетелась по своим домам, оставив меня один на один с этим воздаянием. В это мгновение сильные руки нашего молодого соседа, Алика Шипунова, подхватили меня и понесли к себе в дом, чтобы йодом и бинтами с помощью бабки Шипунихи, унять не утихающую кровь и дождаться скорой помощи для укола от столбняка. Потом появились зарёванная мать и испуганный отец.  Успокоив всех и меня в незначительности ущерба, «скорая» уехала, и Шипуниха, угощая всех квасом с серьёзной улыбкой на лице громко произнесла – Дурачком мечен! Знаменитым будешь!
Прошло много лет. Я стоял на сцене  Дома культуры родного села, читал свои стихи и пел песни о моей малой и большой Родине, выражая огромную признательность и благодарность полному залу моих земляков за их внимание ко мне и моему творчеству. Внизу на первом ряду сидел Альберт Семёнович Шипунов и тихо улыбался своими спокойными и мудрыми глазами.
















ОГОНЬКИ
Каждый год, с тех пор, как я себя помню, ранней весной, после майских праздников, мои родители в один из выходных дней вместе с нами собирались на поле сажать картошку. Перед этим отец тщательно перебирал и загружал в мешки проросший белыми глазками семенной картофель, чтобы заранее переправить его на ведомственном грузовике на место посадки. После этого, в субботу, рано утром  мимо ароматных сосен и чистых белых берёз, по тропинке, которая бежала среди изумрудной росистой  травы,  мы дружной семьёй бойко шагали к размеченной сельским агрономом делянке. Отец вёл за руль свой видавший виды велосипед. На велосипеде было приторочено всё необходимое: лопаты, ведро в котором стояла банка с молоком и нехитрой снедью, состоящей из буханки хлеба, шмата копчёного сала, куска варёной курицы, баночки прошлогоднего малинового варенья для нас с сестрой, и резиновой грелки с холодной питьевой водой. Мама несла в руке сумку, с вафельным белым полотенцем, в котором был завёрнут пирог с маком,  вынутый вчера из русской печи. Мы с сестрой, счастливые первоклассники, радовались дополнительному выходному дню и весело гонялись за проснувшимися  бабочками над зелёными полянами, усыпанными крупными жёлтыми одуванчиками. Оказавшись на месте, мы выпивали по стакану молока и начинали помогать родителям по мере своих детских возможностей и сил, сажать картошку. Отец рассыпал семена картофеля вдоль всей делянки, и мы  бросали их в лунки, которые они с мамой тут же засыпали землёй. Работа шла быстро, отец, постоянно похваливая нас, держал темп, используя волну нашего весёлого настроения. Через час-полтора мама приглашала всех сделать перерыв и пообедать в тени распустившихся листьев молоденькой берёзки. Весёлый костёр из сухих веток придавал особый вкус обеденному перерыву, добавляя к столу несколько печёных картофелин. После похода и работы на свежем воздухе всё было безумно вкусно и варёная курица, и копчёный шпик с хлебом, и мамин пирог с маком, вареньем и молоком. После обеда отец с матерью садились на тёплой траве, в тени, предоставив нас самим себе. Мы бежали в весенний звонкий лес, который тянулся вдоль кромки поля, и ловили открытым ртом капающий ещё кое-где берёзовый сок, искали в траве первые побеги щавеля, снимали с ивовых веток спящих днём майских жуков и рвали занесённые в красную книгу сказочные цветы огоньки. Майское солнце щедро согревало наш прекрасный детский мир, наполненный бесконечным счастьем общения с весенней расцветающей природой. Верхушки высоких сосен, сплошь усыпанные прошлогодними шишками, на фоне голубого полуденного неба, создавали для нас те сказочные картины, о которых мы читали в наших детских книжках. Только эти картины были гораздо ярче, красивее и правдивее книжных, у них был вкус и запах, их можно было потрогать и вдохнуть! Возвращаясь домой, усталые и довольные от причастности к простому крестьянскому труду, счастливые от родительских похвал и общения с весенним тёплым лесом, мы несли букеты краснокнижных огоньков, чтобы завтра утром увидеть их на окне, в комнате родителей, зная , что эти яркие цветы когда-то были виновниками нашего появления на свет.

МАХОРКА
В конце весенних школьных каникул, когда  солнце набирает свою живительную силу над осевшими сугробами и почерневшими дорогами нашего села, я, прихватив с собой горбушку хлеба, забирался на крышу сарая, в котором зимовал наш немногочисленный, но разнообразный скот. Покрытая толем крыша парила от солнечных лучей, издавая знакомый запах гудрона и талой воды. Я стелил на сухое место свой полушубок и с наслаждением ложился на спину, аппетитно вдыхая на свежем воздухе аромат домашнего хлеба. С одной стороны крыши, на которой я лежал, посреди двадцати соток огорода, стоял наш дом с голубыми наличниками и почерневшими коньками над шиферной кровлей, а с другой стоял высокий четырёхметровый забор, сделанный из распиленных вдоль и заострённых сверху брёвен, плотно подогнанных друг к другу, образующих непреодолимую стену-частокол. Над этой стеной возвышался второй этаж старинного деревянного дома с  витыми металлическими решётками на окнах и колючей проволокой на фасадной части забора. Это была пересыльная тюрьма, предмет бесконечного любопытства моих односельчан и нашего мальчишеского братства. Ежедневно «воронок» привозил и увозил  мужчин и женщин невесёлого вида и настроения вместе с армейскими термосами-бидонами с горячей пищей, чтобы, видимо, не тратить бензин на дополнительные рейсы ради временных постояльцев. Милиционеры, лицами очень похожие на своих подопечных, периодически выходили из  ворот, поблёскивая редкими звёздочками на погонах и лоском кобуры на правом боку. Как всегда, после обеда, на просторы тюремной ограды, где кроме туалета, похожего на армейский блиндаж, и длинной скамьи вдоль забора не было ничего, выводили сидельцев, покурить и погреться на солнышке после пребывания в  сырых подвальных казематах этапной тюрьмы. После еды на скамье, расслабленные и согретые весной, они рассыпали по обрывкам газет бийскую махорку, и, прикуривая друг у друга, глубоко затягивались густым  махорочным дымом, распространяя по всей округе сладкий запах знаменитого на весь мир сибирского табака. Молчали. Я не раз наблюдал эту картину, спрятавшись на крыше, за бочкой для летнего душа, и всегда, глядя на грубоватые простые лица, силился понять предоставленную мне изнанку нашей жизни. Иногда эти люди выходили из ворот тюрьмы со справкой об освобождении и первым делом стучались в нашу калитку с просьбой напоить их водой. Мать протягивала наш алюминиевый ковш полный холодной воды из колонки, и долго смотрела на жадные движения небритого кадыка очередного отпущенного на свободу сидельца. Она жалела их, они это чувствовали и предлагали поколоть дрова за малую копеечку. Мать выносила рубль и давала просто так, слыша за это в благодарность всегда одни и те же слова – Спасибо, мама! Я не понимал этого обращения к ней, но оно меня ни сколько не обижало.  В голодные военные годы, её мать, моя бабушка, тоже отбывала срок за килограмм картошки из больничной кухни. Эти годы научили мою маму с пониманием относиться к людским жизненным обстоятельствам и оставаться доброй ко всем.
 С тех пор запах махорки возвращает меня на согретую весенним солнцем крышу моего беззаботного детства, когда сверху, глядя на дома, огороды и заборы родного села, я в своих мечтах видел себя далеко-далеко от дома, уже тогда предвосхищая совершенно другую, отличную от моих родителей, жизнь.   Жизнь полную крутых поворотов, огромного количества встреч и расставаний с удивительными людьми, жизнь, полную путешествий и творческих поисков на бесконечных просторах  нашей прекрасной земли, куда мы все приходим погостить.





ХРАМ
В этот год в нашем селе районный отдел образования открыл детскую спортивную школу по специализации лыжных гонок и женского волейбола.  Мы мальчишки тогда тренировались в своей школьной секции и с завистью смотрели на девчонок, для которых был оборудован отдельный спортивный зал в бывшей старой церкви села. Эта церковь стояла на небольшом возвышении-холме, окружённом десятком одиноких высоких сосен с жёлтыми смолистыми стволами. Она была неподалёку от нашего дома и поэтому одним из первых кандидатов в группу волейболисток стала моя сестра-двойняшка. Раньше в этом старинном деревянном здании, лежащем на холме в виде креста, находился Дом культуры района с его выборами, киносеансами и самодеятельностью. После небольшой реконструкции в нём появился полноценный игровой зал со стандартной волейбольной площадкой по длине здания-креста. В боковых частях здания, на одной стороне спортзала располагались тренерская комната, раздевалка и  склад, а на другой стороне - комната для тенниса, штанги, гантелей и тренировочных мячей. Удобства были на улице, ни о каком душе не было и речи. Меня раздирало любопытство, и при первом случае я попросился у тренера посмотреть на тренировку моей сестры, и даже стал помогать ему, подавая мячи для непрерывности тренировочного процесса. Тренер был молодой, в прошлом звезда районного футбола, оставивший спорт по причине жестоких травм обоих ног. По методичкам и книгам наощупь он постигал методику преподавания подготовки волейболистов, но пройдя когда-то сам школу футбольной подготовки, был фанатом своего дела, а это было главным для работы в тех условиях. Моя жизнь закрутилась вокруг школьных уроков, волейбольной секции в школьном спортзале и походов в спортивную школу к девчонкам, где я стал незаменимым помощником для их тренера. Юность и крепкое здоровье компенсировали отсутствие удобств и в спортзале общеобразовательной, и во второй - спортивной школе. Благо, общественная баня находилась рядом и была отличным помощником роста нашего мастерства и закалки. Морозными зимними вечерами, я бежал после своей тренировки на тренировку к девчонкам и уже в качестве полноценного участника, дополнительно тренировался с ними, оттачивая элементы волейбольной техники, занимаясь общефизической подготовкой, играя в двустороннюю игру. В это время девчонки были выше и сильнее меня, вследствие возрастных особенностей, и мне приходилось напрягаться, чтобы не портить общую картину тренировок. В сибирской глубинке, вдалеке от крупных спортивных центров, под руководством начинающего тренера-фаната, мы мечтали о будущих соревнованиях, мечтали о ярких играх в составе сборной района и края. Мы любили свои спортивные занятия и, поэтому всё было естественно, весело и гармонично. Они не мешали нам хорошо учиться в школе, открывали нам широкий круг общения, развивали нас физически. Спортивная школа стала для нас храмом духовного и физического здоровья, невольно продолжив традиции наших предков в то  атеистическое время. Она возвышала нас над повседневностью романтикой будущих побед и стремлений, она укрепляла наши сердца и души перед грядущими переменами, которые нам ещё предстояло пережить. И всякий раз, когда после тренировки я сходил с высокого церковного крыльца и в сумерках шёл мимо высоченных гордых сосен, я словно чувствовал одобрительные взгляды ушедших поколений моих земляков, души которых, продолжая витать над деревянным храмом моей малой родины, благословляли меня на большие добрые дела и победы.




СНЕГ
 В начале ноября на наше алтайское село  ложился снег, накрывая своей чистотой унылые виды поздней осени и человеческой деятельности.  Мать доставала из кладовки валенки и нехитрые деревенские одежки для нас с сестрой, и мы радостно выбегали на улицу валяться и дышать свежестью наступающей зимы. В такие дни субботним утром к нам в дом собиралась наша родня солить капусту. Капуста стояла на корню присыпанная выпавшим снегом. Отец ходил по огороду с наточенной штыковой лопатой и ловко срезал кочаны, освобождая их от снега и лишних листьев. Мы весело таскали капусту в сени. В это время на кухне мать затворяла в русскую печь свой знаменитый пирог с маком и булки с протёртой черёмухой, клубничным и черничным вареньем. Возле приоткрытой створки печи сидела баба Вера, мать моего отца и с наслаждением курила свой излюбленный «Север», рассказывая о прочитанных новостях газеты «Правда» и «Известия». Мы любили запах её табака, хотя, курящих в семье не было. Рядом в комнате мыла клеёнку стола вторая наша бабушка Саломея весёлая, работящая любительница выпить, а после этого вволю попеть застольные песни. В углу на стуле восседал её муж, дед Аполлон, счетовод-ревизор, с орденской планкой на груди и глубоким голосовым баритоном. В углу над ведром чистила морковку сестра деда Аполлона, тётка Нюся, болтливая хохотушка, не выговаривающая при этом «р» и «л». У окна напильником правил шинковку брат мамы, дядя Володя. Алкоголик с золотыми руками, хорошим слухом и голосом, воспринимающий жизнь высокопарно и возвышенно, он приходил пообщаться и выпить. Мы с сестрой заходили в дом, когда работа уже кипела. Отец таскал  и чистил кочаны, нарезая и освобождая их от хряпки. Тётка Нюся на тёрке готовила морковь. Баба Саломея шинковала капусту в эмалированные тазы и вёдра. Мать и баба Вера,  густо посыпая солью, перемешивали капусту с морковью, лаврушкой и душистым перцем. Дед Аполлон со своим сыном на кухне сидели в предвкушении неминуемого застолья после окончания работы. В перерывах мать вынимала пироги из печи и ставила в печь свинину с картошкой в чугуне. Туда же отправлялась глиняная крынка с варенцом. Разговорам и воспоминаниям не было конца. Говорили о родственниках живущих и ушедших, о местных начальниках, об урожае картошки, о предстоящей зиме и многом другом. За работой время летело быстро. Затем отец опускался в погреб и, в заранее приготовленную, пропаренную укропом и хреновым листом деревянную бочку, закладывал капусту, которую ему подавали в вёдрах. Тем временем женщины убирали следы работы со стола и накрывали его свежей скатертью. Стол преображался, и на нём появлялись посоленные в августе огурцы, помидоры и арбузы. Блестели в маринаде опята и белые грибы, из-под колец лука весело глядела селёдка, из закопчённого чугуна исходил умопомрачительный запах молодой свинины с картошкой, паром поднимались сибирские пельмени. Из принесённых сумок появлялся густо пахнущий чесноком холодец, копчёный окорок, пара бутылок «Столичной» и бутылка ягодной настойки  нашего сельского винзавода.
Довольные проделанной работой, немного уставшие и проголодавшиеся все рассаживались, глядя на то, как нетерпеливые руки дяди Володи ловко открывают горлышко «Столичной». Подшучивая над нашим непьющим отцом, он привычно разливал водку в небольшие гранёные рюмки, наполняя атмосферу стола давно всем известными присказками и байками. Под общий выдох «Будем здоровы!» рюмки дружно взлетали над столом.  С аппетитом закусывали, налегая на свинину и солонину, разливали, чокались и вновь закусывали. Мы с сестрой сидели рядом с отцом и с любопытством второклассников слушали подвыпивший гул субботнего застолья, смотрели на знакомые и родные лица близких нам людей, слушали их незамысловатые рассказы и мысли. И в этом умиротворении после проделанной работы и желанного общения за накрытым столом гимном любви под простенький гитарный аккомпанемент вдруг звучал голос моей матери – Есть по Чуйскому тракту дорога, много ездит по ней шоферов.
Темнело. За окном тихо падал снег.













ГИТАРА
Владьку любили все. Всегда весёлый, позитивный, с приветливым открытым лицом, крепкими быстрыми ногами и отличной реакцией, он заслуженно был капитаном лучшей детской команды по футболу в первенстве «Кожаный мяч». Мы были соседями, и я часто бывал у него в гостях, с любопытством наблюдая за работой его отца в столярной мастерской, где тот красиво и размеренно сооружал ульи и всё, необходимое для них. Иногда его отец выносил нам большую тарелку с нарезанными пчелиными сотами и мы, слипающимися пальцами толкали себе в рот янтарные  восковые куски июльского мёда со вкусом всех летних цветов. После этого мы бежали на речку Тальменку, которая под палящим летним солнцем приглашала нас в свои прохладные объятия, остудить наши разгорячённые головы. Иногда мы брали с собой удочки и с увлечением таскали пескарей и ершей, чтобы потом сварить из них наваристую уху в этом же котелке, позаимствовав тайком на соседнем огороде молодой картошки, зелёного лука и укропа. А вечером утомлённые июльским солнцем, купанием, ухой и футболом, лежали вокруг яркого весёлого костра на нашем заливном лугу и молча смотрели на уходящий за горизонт  диск солнца. Зимой Владька оставался лучшим на хоккейной площадке. Подогретый телевизионными чемпионатами Советского Союза и Мира, он талантливо перенимал технику форвардов мирового хоккея, и удивлял нашу сельскую публику великолепными проходами к воротам взрослых команд на районных соревнованиях. Я не рвался догонять его в этих видах спорта, тогда я влюбился в волейбол и был в более интересных условиях для развития, тренируясь в спортивной школе. Видимо поэтому мы были всегда хорошими друзьями и единомышленниками. Лет в четырнадцать у нас с Владькой появилось одно общее увлечение. Гитара. Я тогда уже бросил музыкальную школу, но меня частенько дёргали в школьный хор и разные праздничные мероприятия, где я выказывал свои вокальные способности. Тогда было модно аккомпанировать себе на семиструнной гитаре, и я попросил мою маму показать мне то, что умела она. Для начала трёх аккордов хватило, чтобы подобрать простенькие,  порой приблатнённые песенки, но потом нам этого стало мало и мы стали осваивать шестиструнный строй. Освоив основы, мы стали петь советскую эстраду от Антонова до Пугачёвой. Мы не обременяли себя познанием техники игры на гитаре, были как все, без особых устремлений , но находили настоящее удовольствие от соприкосновения с поэзией и музыкой русской и советской песни. Конечно, мы пели и дворовые песенки нашей юности, привлекая к себе внимание гордых особей противоположного пола. Теперь наши костры и вечерние посиделки редко обходились без песен под гитару и заказов исполнить что-то популярное. Мы с Владькой трепетно хранили в нашей дружбе это состояние песенной романтики и тонкости взаимоотношений не присущих нашему окружению. Юность была прекрасна! И вдруг Владик исчез.. Его младший брат сказал, что он в краевой больнице, что скоро выпишут, что ничего особенного. К весне он появился, напугав меня непривычной полнотой. Но был такой же весёлый, подвижный и позитивный. Он стал меньше уделять внимание спорту, его стали больше волновать взаимоотношения с девушками. Он стал как-то торопиться во всём, спешил в компании, как будто бежал от самого себя. Мы продолжали разучивать новые песенки, летом так же играли в футбол, рыбачили, но теперь я ясно видел необъяснимую грусть в глазах Владьки. Потом он вновь исчез. В сентябре мы его хоронили. Я стоял в комнате возле его гроба, впервые, по настоящему осознавая всю несправедливость земного бытия. Белокровие не оставило шансов моему другу. В этот день я стал взрослым. Его мать, обнимая меня за плечи, сказала, что последними его словами было желание, чтобы я спел ему его любимую песню..

 
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Первый раз я влюбился в шестом классе. Каждое утро мы с моей сестрой ходили в школу по одной и той же дороге, на которую из калиток домов выходило много таких же, как мы учеников сельской средней школы. И каждый раз из  переулка появлялась Она. Звали её Наташа. Огромные чёрные глаза, правильные черты  лица очень напоминающие одну из популярных актрис того времени, обворожительная улыбка, приводили меня в непонятный мне до селе трепет, заставляя моё сердце колотиться с утроенной силой. Она была постарше меня на годок, чувствовала силу своей природной красоты, была взрослее меня в этом возрасте, как и положено девушкам. Она встречала мой распахнутый взгляд и всегда здоровалась со мной, слыша моё смущённое приветствие. Её считали первой красавицей нашей школы и на неё заглядывались все мальчишки и парни параллельных и старших классов. До меня долетали иногда подробности её частной жизни, убивая во мне последние надежды, приблизится к этому созданию. Вскоре я увидел её на пляже в компании самых отвязных парней и девиц, где она весёлая и счастливая с сигаретой и стаканом в руке, выказывала свою взрослую независимую красоту, становясь от этого не менее желанной. Время летело, и я продолжал здороваться с ней, сталкиваясь на улице и в школе. Она так же приветливо отвечала мне, вызывая в моей душе смятение и неверие в её искренность. Время и спорт сделали из меня крепкого и резвого юнца, уверенного в своих силах и желаниях. И поэтому, когда через пару лет в нашей пляжной тусовке на берегу реки появилась  стройная загорелая блондинка Оля, я, помня уроки моей первой платонической любви, не стал откладывать свои желания в долгий ящик. Оля приехала из столицы Киргизии Фрунзе в гости к своей тётушке, что жила на соседней от меня улице. Прекрасный загар, огромные голубые глаза, точёная фигурка с великолепной грудью, сделали её персоной номер один на наших пляжах и танцевальных площадках. Почувствовав столько внимания от мужского населения нашего села, Оля приготовилась открывать свои взрослые таланты на поприще покорения провинциальных сердец сильного пола. И именно в этот момент на её пути появилась моя неискушённая плотской любовью персона. Она была тоже постарше меня, поэтому с ней было легко и свободно говорить о том, что меня интересовало тогда больше всего. Как то в один из летних дней, когда мои родители были на работе, а сестра в спортивной школе, я пригласил Олю в гости к себе домой, не скрывая в моих глазах своих намерений. Оля  весело приняла моё приглашение, прохаживаясь по огороду тётки среди грядок гороха и лука. Зайдя в наш дом, она сразу поняла мою неискушённость в главном вопросе молодости и, не говоря не слова, скинула всё с себя, оставив меня один на один с великолепием  молодого загорелого тела свободной девушки. Упав спиною на диван, она распахнула мне свои разведённые руки и ноги, приглашая меня в свои красивые объятия, чем я непременно воспользовался, забыв про смущение, условности и положенные всему этому ритуалы. Всё было так естественно, легко и красиво, без пошлости и притворства, по зову природы и молодости, что мы не заметили, как пролетело время, и во дворе забрехала собака, оповещая о чьём то приходе. Оля накинула на себя халатик, рассовав остальное по карманам, а я заскочил в трико и футболку, когда в дверях показалась моя мать с продуктами в руках. Мы стояли перед ней, как школьники перед классным руководителем. Отличие было только в том, что у нас были слишком довольные и смеющиеся лица, поэтому сразу поняв ситуацию, мать хитрой улыбкой поздоровалась с южной красавицей, попутно спрашивая её имя. Назвав себя, Ольга лисой прошмыгнула на улицу, пообещав позвонить когда-нибудь. Я её не задерживал. Мать  стала готовить ужин, философски улыбаясь в мою сторону. За ужином они с отцом оба улыбались, поглядывая на меня и не задавая мне никаких вопросов.
 Через неделю, моя старшая сестра, студентка педагогического института, вернувшись из стройотряда, сидела после бани за столом и чаем, когда я после тренировки вошёл в дом. Сходил бы ты братик в баньку – посоветовала она мне – народу мало и пар отличный! Ты знаешь, я там сегодня такую девку видела блондинистую, мордашка, фигура, загар – как в кино! Хороша! Бабы её Олей звали. Как она такая в нашей деревне очутилась!  И тут мать молча показала рукой на стоящий в углу комнаты диван, улыбаясь знакомой мне улыбкой. Я отвернулся от оторопелого  взгляда моей сестры и молча вышел на улицу.