Четвертьфинал Турнира Поэтов, подборка

Илья Рейм, четвертьфинальная подборка

Второй участник — замечательная Ира Кабачкова, с которой мы дружны.
Смотрите, выбирайте.
http://stihi.ru/tv/turnir2022/17

ИЗ «СТИХОВ К N.»
Полнится чаша осенних тризн
Влагой земли сырой...
Крон золотистых пуантилизм,
Красок шершавый рой...

Время отбросить ненужный хлам,
Ясности горькой срок.
Время искать по лесным углам
Тайну своих дорог.

Гулко-древесный встаёт рассвет,
Ночи коптит свеча...
По истечении дней и лет
Поздно рубить сплеча.

Поздно надежду искать вовне,
Поздно не быть собой.
Поздно грустить об ушедшем дне,
Вверенном нам судьбой.

Как на поверхности молока,
В сонной воде реки
Плавают листья и облака,
Медленны и легки.

Воздух прозрачней и холодней.
Кружатся жернова —
Мелют неспешные зёрна дней.
Эта любовь мертва...


КЛАДБИЩЕ 9-ГО ЯНВАРЯ
       Еврейское кладбище около Ленинграда.
       Кривой забор из гнилой фанеры.
       Бродский *

*) Кладбище 9-го января (полностью — «кладбище памяти жертв 9-го января») — одно из кладбищ Петербурга, и упоминаемое в эпиграфе еврейское кладбище является его частью.

За окнами тихо кончался век,
напомнить не торопясь
о тысячелетнести скреп и вех,
и было мне двадцать пять.

Я верил, судьба пряма, как столб,
а мир безмятежно прост.
Но жил у кладбища — близ крестов
и шестиконечных звёзд.

Там делал автобус, скрипуч и ветх,
к метро «Пролетарской» рейс,
и был там путепровод поверх
железнодорожных рельс.

Гнилую фанеру сменил тогда
не новый уже бетон.
А время капало, как вода
(что я осознал потом).

Я был одинок и бессмертен был,
отвергнув любой расчёт.
Я верил в стихи, но не верил в быт
и жить не спешил ещё…

Но быть бессмертным легко, когда
твой мир до предела сжат:
бессмертны — без пользы и навсегда —
кто в сонной земле лежат.

А тот, кто жив, тот ещё умрёт,
и, глядя за горизонт,
навеки слеп, как последний крот,
не ведая, в чём резон.

И были года, и были дни.
Жизнь можно перетерпеть,
но время идёт — и душа саднит
о тех, кто в земле теперь.

Расширен проспект и путепровод.
Цветы у меня в руках.
Автобус над линией рельс ползёт,
и прошлое шепчет, как

за окнами тихо кончался век,
напомнить не торопясь
о тысячелетнести скреп и вех,
и было мне двадцать пять.

Я верил, судьба пряма, как столб,
а мир безмятежно прост.
Но жил у кладбища — близ крестов
и шестиконечных звёзд.


ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ
В рыдании струнных
Оркестр строг,
И скорби скупы
Слова.

Открытая рана.
Осколки строк —
Как снежная пыль.
Жива

Душа, меж Харибд
И Сцилл пройдя,
Меж тем, что страшней
И тем,

Что горше. Лишь скрипки
Тебе твердят,
Что это — во сне.
Ты нем.


СОНЕТ ДЛЯ ДАНТЕ
Уходит день, и свет закатный льётся
По скатам крыш. Небесные края
Горят огнём. И во дворы-колодцы
Спустились тени, контуры кроя.

Ночь своего торопит иноходца...
Ушедшая крупица бытия,
Чем этот день в грядущем отзовётся?
Что из него забыть хотел бы я?

Я говорю: былые дни, восстаньте —
Я вижу вас, как тени видел Данте,
И отпускаю: бьёт заветный час!

Впервые я свободен от разлада...
И завтра утром, в новый день стучась,
Я позабуду все глубины ада.


ЧЕЙНАВОЛОК
время тут поставила на колени
памяти гнетущая глубина.
новых и разрушившихся селений
вепсские диковинны имена.

сумрачно и голо под ржавой крышей
церкви, что не рухнула, постарев.
я гляжу в оконные дыры, слыша
ласточек, что мечутся в алтаре.

вьющаяся грейдерная дорога.
пыль от самосвалов и легковых.
всё здесь восхитительно и убого,
дальше лучше двигаться на своих.

выйду узкой тропкою за деревню,
осыпи, завалы пересеку.
волны бьются медленно и напевно,
пусто и просторно на берегу.

небо тут безоблачно-голубое.
около растрескавшейся скалы
камешки, обкатанные прибоем,
аспидны, и розовы, и белы.

берег на востоке едва заметен
в дымке, что прозрачна и далека.
солнце опускающееся светит.
вот и мыс у старого маяка.

сяду. там приятно смотреть на волны.
стебли шелестящего камыша
шепчутся чуть слышно, почти безмолвно.
день истает плавно и не спеша.

можно отдыхать — почти до заката.
даже не печалиться о судьбе —
вспомнить годы, канувшие куда-то,
и молчать — о времени и себе.


ПРЕОБРАЖЕНИЕ
Под резцом бытия истончается бренное слово,
И в изгибах стиха проступает рисунок иной —
Дух, сошедший во плоть... Мироздания суть и основа...
Все скрещенья путей, что отныне лежат предо мной...

Все ответы и тайны, дороги и дальние страны.
Все небесные звуки, и с ними — земные слова.
Всё, что было — и есть, всё, что вечно — и непостоянно.
Вся нежданная радость, что древней печалью жива.

Вся тоска о былом, что изведано, прожито, спето,
Все мечты о грядущем, сокрытом от взоров моих.
И за пологом тьмы — отдалённые всполохи света.
И рыданья о мёртвых, и тщетность надежды живых.

Смерти тёмный прибой. Откровенье немыслимой боли.
И в последней печали, надежде людской вопреки,
Разверзается ад. О, Господь мой, скажи мне, доколе?
Где ты? Слышишь ли наше «Спаси, сохрани, сбереги»?

Где ты, проблеск мечты посреди бесконечного страха?
В нашей вечной покорности, в нашей предсмертной тоске —
Что душа изберёт? Если прах возвращается к праху,
Что назначено нам? Что скрывается там, вдалеке —

За пределом всего, что привычно и слышится нами,
За границей всего, что я видел, узнал, пережил?
Кто стоит за плечом? И какими забудется снами
Дух, что скован с Землёю цепями натянутых жил?

Но из сонной земли, как трава после тёплого ливня,
Словно скрытая память, как неба хрустального звон —
Пробуждается жизнь — бьётся сердце полней и надрывней.
Я стою на вершине, сияньем земным ослеплён...

Нет, не царствует смерть! Не кружит вороньё над полями!
Не коснётся души иссушённых равнин пустота!
Лишь горит на вершине Фавора незримое пламя,
И раскинулась даль, глубока и прозрачно-чиста.