Ген театра

Моя мама   - режиссер, дед тоже был режиссером.  Мой дядя был известным актером . Я обладаю специфическим геном  - геном театра.   Это привело меня в ГИТИС, на театроведческий факультет:  было понятно, что актера из меня не получится. Было это в 1982 году
Однако спокойно учиться не удалось. Отменили отсрочку от призыва в армию для студентов дневных отделений.
К счастью служить меня взяли в Театр Советской армии в команду актеров военнослужащих. С городского сборочного пункта меня и еще трех солдат забирал Старший прапорщик Анатолий Андреевич Двойников - отец командир и «Главный прапорщик Советского Союза», как его называли. Садиться на шею командиру не рекомендовалось. Как-то раз рядовой команды Серов не явился на построение. Двойников позвонил ему домой, и прогнусавил:
- Алло, Серов?
- Да Анатолий Андреевич!
- У тебя дома веник есть? Так вот засунь его себе в жопу, и павлином в театр, павлином!
Еще Анатолий Андреевич не любил когда кто-нибудь заболевал:
- Грузку к швабре привяжи и полы помой, с потом вся хворь выйдет, - советовал он заболевшему бойцу.
Меня командир не очень жаловал, называл «тихоней». К тому же,  за меня все время просили, стараясь облегчить мое существование. Так меня из монтировщиков перевели в мебельщики – это было сущее избавление, иначе я бы надорвал пупок.
У мебельщиков было свое представление о том, какой спектакль хороший, какой плохой.
Например «Лес» Островского плохой, в нем много тяжелой старинной мебели, а спектакль «Часы без стрелок», или как его называли в Команде «Весы без гирек» хороший, там всего шесть оранжевых стульев.
На сцене руководил всеми процессами старый монтировщик Александр Федорович Жуков. Он все время бормотал себе под нос что-то вроде: «Люди, люди, зуи на блюде. Опять разобрали декорацию как французы! Ну еж твою не мать…».
Под стать Жукову была и старая монтировщица Клавдия Ивановна Боровкова.  Она раньше всех приходила в театр и что-нибудь шила и чинила. А еще следила за тем, чтобы с ней все здоровались, а не поздороваетесь, обязательно нажалуется командиру. Мы с Клавдией Ивановной ездили в магазин «Тысяча мелочей» чтобы купить большой пакет мочалок, из которых героическая женщина Боровкова потом сшила для спектакля стог сена.
Общалась она сурово:
«Так, ты давай, иди ко мне! Иди ко мне! Не спорь со мной!» и всегда заставляла сделать то, что она считала нужным.
Из-за кулис спектакли и репетиции смотрелись совсем не так, как из зрительного зала.  Интересно было наблюдать,  готов ли актер к выходу на сцену, или он «пустой» и получит нагоняй от режиссера. Некоторые даже не могли выучить текст роли. Им требовалась «скорая помощь» в виде суфлера.
Мне тоже приходилось выходить на сцену в массовках. Особенно запомнились роли английского и шотландского солдат в «Макбете». Мы пытались изобразить, как говорил режиссер-постановщик Ион Унгуряну «Готическую фреску на готической фурке». Фреска не задалась. Меня чуть не пристукнул Макбет своим двуручным мечом, а один из шотландских солдат с грохотом свалился в оркестровую яму. И еще я любил роль знаменосца в спектакле «Осенняя компания 1799 года».

Главным режиссером ЦАТСА был тогда режиссер Юрий Еремин. На репетициях спектакля «Рядовые» он ругал монтировщиков: «Центрее катите стену, теперь бочее. Кто это там наверху с интеллектом жирафа? Фашистее толкайте, еще фашистее! А тут будут металлоидные стулья! А здесь у нас будет набом!
- Что, Юрий Иванович?
- Набом! Ну колокольчик! Ну!
Да,  и еще, на сцене появиться в шапке - большой грех. Один раз какой то несчастный человек из ремстройгруппы прошел по сцене в ушанке.
- Солдаты! Задержите его! – тонким голосом завизжал режиссер Еремин. Раздался топот десятка ног и дяденьку доставили ему на расправу…
Ну, что же снимем шапку пред людьми театра. Это не ирония, это правда. Они этого заслуживают. Я до сих пор ощущаю запах пыльных кулис и кирзы, которой была обита огромная сцена театра.