Ближний

а  я  не  значусь  в  списках  живых,
а  я  не  значусь  в  списках  мёртвых,
не  вписали  боги  в  свои  дневники: –
родился  рабом  или  вольным,
и  я  не  видим  среди  гостей
мира,  который  вскрыли,
и  я  не  видим   среди  гостей
мира,  который  скрыли…

а  когда  отражения  вышли  вон,
зеркала  посекла  осока,
дыхание  звёзд  рвотно  кануло  вниз,
накрыв  вдребезги  ровно  и  больно,
и  скорее  всего  осколки  примет  асфальт,
а  земля  горсть  ладонью  подбросит,
на  том  перекрёстке,  где  паузой  я: –
никакой,
не  плохой,
не  хороший…

в  голенище  изнанки  расфасованных  правил
мусолили  пальцы  своды  по  локоть,
искали  законы  в  иероглифах  трещин,
не  понимая,  куда  смотрят  боги,
глаза, – это  пыль  на  поверхности  трений,
мне  за  честь  смотреть  сразу  в  оба,
в  той  паузе  перехода,
на  том  перекрёстке  без  светофора…

как  заповедь,
как  плешь  омута,
засосало  снизу,  сверху  не  тронуло,
и  мало  выбрать,  и  не  отказаться,
попробовать  вновь  в  зеркалах  отражаться,
пройти  мимо  изгиба  поступью  планов,
с  паузы  снять  трёхмерный  умысел,
хоть  в  какой - нибудь  список  ввалиться,
почувствовать  кожей  живое  значимо…

а  я  манекен,
манекен… –  и  по  залу  эхо,
в  пластмассовой  коже,
с  пластмассовой  рожей…
а  я  манекен, 
всегда  манекен,
голый,  пластмассовый,  бездомный,  бесполый,
я  вижу,  как  люди,  почти  манекены,
с  пластмассовым  взглядом  не  числятся  в  списках,
а  я  за  витриной,  а  я  не  для  мира,
и  они  за  витриной,  и  они  мимо  мира.