Мария Юдина - из сети

Мария Юдина: "Я хочу показать людям, что можно прожить жизнь без ненависти" - из сети

https://youtu.be/UGaL4qXMmSU

«Я благодарю вас, Иосиф Виссарионович, за вашу помощь. Я буду молиться за вас днем и ночью и просить Господа простить ваши великие грехи перед людьми и страной. Господь милостив, и Он простит вас. Я отдам деньги церкви, в которую хожу».

Записку с такими словами, по свидетельству друга, композитора Дмитрия Шостаковича, пианистка Мария Вениаминовна Юдина передала Сталину незадолго до его смерти в 1953 году, после того, как советский вождь прислал ей фантастический по тем временам гонорар, 20 тысяч рублей, за пластинку с Концертом №23 Моцарта в ее исполнении.

… Однажды в Радиокомитет позвонил Сталин и спросил, есть ли у них запись концерта, который он услышал накануне. «В исполнении Юдиной», — добавил он. Пластинки не было, но сказать «нет» было равносильно подписанию себе смертного приговора — человеческая жизнь ничего не стоила. Впереди ночь. Вызвали Юдину, собрали музыкантов, стали записывать. «Все дрожали от страха, — рассказывал Шостакович. — За исключением Юдиной, естественно. Но она — особый случай, ей было море по колено». Дирижера пришлось отослать домой — он не смог справиться со своим страхом и спокойно настроиться на работу. Вызвали другого. С ним произошла точно такая же история. Только третий дирижер смог взять себя в руки и сосредоточиться на управлении музыкантами.

«Думаю, — заключает Шостакович, — это — уникальный случай в истории звукозаписи: я имею в виду то, что трижды за одну ночь пришлось менять дирижера. Так или иначе, запись к утру была готова. Сделали одну-единственную копию и послали ее Сталину. Да, это была рекордная запись. Рекорд по подхалимажу».

Говорят, что когда Сталин умер, на его патефоне стояла та самая пластинка.

Концерт №23 Моцарта в исполнении Марии Юдиной. На пластинке значилось: дирижер Александр Гаук. Так раскрылась тайна «третьего дирижера» в Доме Радио.

Александр Васильевич Гаук никогда не говорил об этом — ни родным, ни друзьями. Нет упоминаний о ночной записи Моцарта и в мемуарах. Гаука можно понять: как немец, он годами жил в вечном страхе перед арестом. Еще во время войны его отлучили от пульта дирижера, а потом разрешили лишь преподавать. Поэтому и молчал. До самой смерти в 1963 году. Но считается, что именно он дирижировал симфоническим оркестром, когда была сделана запись Юдиной для Сталина, одобрена им, а потом издана большим тиражом.

Эта история, да и сама биография Юдиной настолько не укладываются в страшный фон тогдашней жизни, что кажутся выдумкой. Как могло случиться, что ее, православную христианку, не скрывавшую своих убеждений — ездила в ссылку к репрессированным священникам, поддерживала опальных актеров, поэтов, музыкантов, правозащитников, произносила вслух запрещенные, оклеветанные имена — не тронули? Даже ни разу, по ее словам, не вызвали на допрос. Да, подвергали гонениями, увольняли из консерватории, из Гнесинского училища, где она преподавала, но разве можно сравнить это с судьбой Мейерхольда, его жены и многих других, с кем она дружила? Возможно, к ней относились как к юродивой и боялись связываться?

Мировая знаменитость, одна из лучших исполнительниц музыки Шуберта, Баха, Бетховена, Брамса и Моцарта, она ходила зимой в плаще и прохудившихся валенках. Единственная пианистка, которая могла себе позволить не думать о внешнем виде, — не без сарказма говорили о ней. Мария Вениаминовна выходила на сцену в неизменном черном длинном платье, с большим крестом на груди, в растоптанных кедах — это платье и обувь были и ее повседневной одеждой. Она не бросала вызов, не играла в чудаковатого гения перед публикой — просто мало задумывалась об условностях.

Юдина бесстрашно читала со сцены стихи Пастернака, «пробивала» возможность исполнить перед советскими слушателями Прокофьева, Стравинского, Мессиана, Хиндемита, Шёнберга. И — почти вступила в партию, когда разразилась Великая Отечественная война, страстно хотела попасть на фронт и защищать Родину. Пошла на курсы медсестер, но поняла, что не справится: «когда пришла в госпиталь … обливала тяжелораненых слезами и помощи от меня было никакой. Значит, надо искать другое себе применение». Лиловыми от холода руками играла людям, сидевшим в неотапливаемом зале в валенках и шубах. Ездила в блокадный Ленинград с концертами. В подпоясанной веревкой солдатской шинели развешивала на московских столбах объявления: «Лечу с концертами в Ленинград. Принимаю посылки весом до 1 кг».

У нее были сильные, почти мужские руки и за роялем она репетировала по восемь часов, сбивая пальцы в кровь, — добивалась высшего, подлинно духовного звучания. Даже в музыке «светской» Юдина не могла просто музицировать, играть для нее — значило тяжело работать, стремиться к высшему смыслу. Часто выходила на сцену с забинтованными руками и не могла отказать, если просили исполнить что-то на бис. На вопрос: «Как же можно играть больными пальцами?» возмущенно парировала: «Играют не пальцами!».

В Гнесинке на уроках музлитературы студентам говорили: пишите, Стравинский — это ужасная, реакционная музыка. А в классе Юдиной это именно и играли ее ученики… Власти ломают психику Шостаковича. Загоняют в страх. Угрозами вынуждают признаться: всё, что он до этого дня написал, — череда заблуждений. Включая даже Седьмую!.. Композитор замыкается, пишет в стол. А в классе профессора Юдиной разучивают Квартет Шостаковича. Она зовет его на репетицию. Он входит в консерваторию. Юдина, раскрыв двери класса, на полном серьезе кричит уборщицам: стелите красные дорожки! К нам идет гений!…

Юдина хорошо зарабатывала, но жила в крайней бедности, почти нищете. Получив гонорар, она раскладывала на столе стопочки. Вот это — на лечение сына консерваторской гардеробщицы, это — семье ссыльного священника, а это — рабочему сцены, которого она почти силком отправила в больницу, где выяснилось, что у него туберкулез. Для нее помощь другим — политзаключенным, друзьям и незнакомым людям — была не добродетелью, а нормой, всего лишь порядочностью. Она помогала всем, кто нуждался, отдавая все, что было и чего не было. За это ее многие осуждали — как это, занимать у одних, чтобы отдать другим?

Узнав о бедственном положении Марины Цветаевой, помчалась к ней, чтобы хоть чем-то помочь. «Вижу пожилую, надломленную, мне непонятную женщину, стараюсь быть почтительной, учтивой, любезной, – вспоминала она. — Мне бы к ногам ее броситься, целовать ее руки, облить их слезами… Трудно мне самой понять, почему была я так замкнута и даже как будто равнодушна… отчасти, быть может, потому, что на моих плечах тогда много лежало человеческих судеб, — старые, малые, больные, сорванные войной со своих гнезд, — всех прокормить, всех достичь, обо всех подумать. А раньше — ссылки… Но, как известно, «самооправдание — плохой советник»: то был грех недостатка любви». Всю жизнь она винила себя, что не смогла уберечь Цветаеву. Но эта внутренняя вина не сделала ее слабее. Пастернака исключают из Союза писателей, травят в прессе за присуждение Нобелевки. «Рабочие» пишут о нем гневные письма в газету. А Юдина на своих концертах выходит на авансцену с большим крестом на груди и читает стихи из «Доктора Живаго». Кстати, потом, она будет играть похоронах Пастернака. Умирает Ахматова – она заказывает панихиду в храме, о чем сообщает «Голос Америки»…

Юдина была известна среди друзей неспособностью сохранить что-либо ценное для себя. Вещи, которые ей дарили друзья, тут же передаривала или несла в ломбард. Злилась на зрителей за роскошные букеты: «Зачем вы? Лучше бы отдали деньгами и я бы N лекарства оплатила». Митрополит Ленинградский Антоний купил ей тёплую шубу на зиму – она принадлежала Марии Вениаминовне всего три часа. Шостакович вспоминает, как она обратилась к нему с просьбой одолжить немного денег — застеклить разбившееся окно, стояли морозы. Разумеется, он дал ей деньги — а навестив спустя какое-то время, увидел все то же разбитое окно, оно было заткнуто тряпкой. — «Как же так, Мария Вениаминовна? Мы дали вам деньги, чтобы починить окно. – Я отдала деньги на нужды церкви».

Доходило до смешного. Если гости приходя к Юдиной, оставались на ночь, она ложилась в ванну, грелась, напустив теплой воды, которая за ночь остывала, и тогда она просыпалась, выходила на кухню. — «Что за сон мне снился, Бог мой! Что за музыка! Надо бы записать...»

Святослав Рихтер был шокирован ее видом накануне совместного концерта в польском посольстве — она зашла за ним все в том же платье, сиротском платке, в кедах без шнурков и с драным портфелем, набитым нотами… «Машенька, умоляю, надень то креп-жоржетовое платье с пояском! — мягко пытался он настоять на более уместном обстановке наряде. Выяснилось, что это платье было взято напрокат в театре: «Слава, но ведь оно из Вахтангова, я давно вернула…»...

Ее интересовало многое и она во все глубоко погружалась. Брала уроки игры на органе, ударных инструментах, виолончели, изучала классическую филологию и историю Средних веков, любила петь, обожала поэзию и живопись, знала иностранные языки, много читала и переводила — и немецкоязычные труды по теории музыки, и вокальную классику. Изучала философию — от древних греков до Канта и Гегеля и, конечно, русских философов. Дружила с величайшими людьми ХХ века — музыкантами Дмитрием Шостаковичем, Святославом Рихтером, философом Михаилом Бахтиным, поэтом Борисом Пастернаком — после нее осталось несколько томов переписки.

Лев Пумпянский, литературовед и музыкальный критик, делал ей предложение, но по настоянию отца (он заявил, что Лев не от мира сего и не сможет быть хорошим мужем), Мария его отвергла. Бахтин, друживший с Юдиной всю жизнь, рассказывал, что уже в зрелом возрасте Мария Вениаминовна была помолвлена, но так и не вышла замуж. Ее нареченный жених Кирилл Салтыков, молодой пианист и композитор, ученик Юдиной, на 15 лет ее моложе, разбился в горах накануне свадьбы в альпинистском походе — целая группа сорвались с вершины. Мария приняла его мать как свою, ухаживала за ней долгие годы. Никаких личных отношений у нее больше не было. Хотя внимание со стороны мужчин было всегда, но всех их она отваживала, объясняя это верностью погибшему любимому. Она как-то пережила это горе, но не выжгла его из сердца, оставила зарубку в себе навечно, по гроб своей собственной жизни. Утешилась тем, что так нужно было Господу. Ее потом и похоронили под камнем, где лежит ее Кирилл…

В конце шестидесятых, в этом последнем акте своей жизни, она живет почти как нищая. Много времени проводит в храмах, за молитвой и беседами с друзьями-священниками, духовниками. Из-за этого в музыкальных кругах поговаривают, что Юдина готова уйти на послушание в монастырь. И очень редко играет концерты. Но на ее концертах люди слушают стоя, требуют еще. Юдина выходит на авансцену, показывает им пальцы, заклеенные пластырем.

https://youtu.be/rvX5Nmf5qzE