В подражание В. П. Катаеву

Я приду на заре в твой Луганск с неспокойной водой,
неспокойный солдат, сибиряк, виноват, безоружен,
и, вернувшись к тебе, незлопамятной и молодой,
через этот Акрополь, что полностью мною разрушен,
эту общую даль до краёв растяну, рассмотрю,
не задаром я сам изнывал от дремучей латыни
и железом провёл по живому её словарю,
и блуждал наугад в шароварах по здешней Хатыни.
Пусть алеет закат, пусть шрапнели неистово бьют
по твоим городам, где жила ты коричневой жизнью,
всё равно из Днепра эти люди сегодня не пьют
и живут по слогам, и не знают другую отчизну.
Я и сам горевал, я и сам ничего не знавал,
по учебникам жил, разрисованным на половину,
потому-то у нас и по всем направлениям – провал,
и полмира глядит и галдит нам озлобленно в спину.
«Я не помню тебя, не иди ко мне, русский солдат,
возвращайся назад, возвращайся, тебе здесь не рады –
Мариуполь в огне, и в окрестностях Харькова – ад,
и на приступ взошли по мостам ледяные бригады».
Ничего – впереди будет новый еловый восток,
на сухое плечо автомат осторожно закинув,
я покину тебя и отправлюсь кружить, как листок
на коротком ветру, и забуду, как звать Украину.
А когда тишина в эту нищую степь на коне
спозаранку войдёт и расколется надвое Припять,
ты сама прибежишь босиком под террасу ко мне,
соль вчерашней земли спрятав в пригоршни, рану присыпать.
«Приголубь, – закричишь, – милый мой, загради меня, спрячь,
покажи, как суглинку толочь, что ж ты душу курочишь?
Я сорвалась, зарвалась, завралась, и лоб мой горяч,
и стоят под Карпатами сотни языческих полчищ».
И тогда – тишина и последние нотки пшена.
«Не беда, – говоришь, – Бог пришёл и придумал Гостомель».
Ёлки-палки в огне, и хромая сирень сожжена,
и не слышно того, кто всю братию нашу рассорил.
А ведь был же народ, как-то был, как-то верил до нас
пять подробных столетий на этой чужбине прекрасной,
и весёлый отец мой с кликухою Лёва-Донбасс,
что приехал в Москву в девяностом году из Попасной.

2022