Люди. Милан Есих. Жизнь и

.







ЖИЗНЬ И...............

Автор: Милан ЕСИХ
Перевод со словенского Жанна ПЕРКОВСКАЯ


…………………………………….Тридцать лет назад сборник «Сонеты» Милана Есиха
……………………………………..(1991) был воспринят не только в литературных и
…………………………………….окололитературных кругах, но и широкой публикой как
…………………………………….пришествие «современного Прешерна».



СОДЕРЖАНИЕ:

- Уж виноград поспел, и день, ленясь
- Вот если б я во цвете лет почил
- За крупом бронзовой скульптуры конной
- Беспечно я сидел на кромке дня
- Вечерняя заря с небес светила
- Весь день проездив, к вечеру домой
- Я часто вспоминаю эпизод
- Сияет солнце, ветер перестал
- Я, славно пообедав и в саду
- В ненастный час, когда друзья ушли
- Повеяло в окно, журнал раскрыло
- С любовницей, приснилось мне вчера


===================================_ld_====




***
Уж виноград поспел, и день, ленясь,
все раньше на покой уходит – осень.
Бродя по бездорожью, месишь грязь
и чувствуешь: тебя к одной из сосен

влечет повеситься. Не торопись.
Послушай над откосом каменистым
павлиний крик, взвивающийся ввысь
из-за ограды; посмотри, как листья
               
в гигантском слаломе летят к земле,
и маленькая тучка над деревней
спешит догнать сестер, чтоб скинуть бремя

под ноги надвигающейся мгле...
Постой хоть миг, замри хоть на чуть-чуть…
Помедли, отдышись и снова – в путь!

***
Вот если б я во цвете лет почил!..
Все так же зрело бы вино, и ветер
под плачущими звездами под вечер
по скверам листья желтые кружил.

Давно могила поросла б травой,
и метрики поблекшие чернила
(рожденье, смерть – две записи унылых) –
звучали б поэтической  строфой.

И та, что девочкой меня любила,
с полуулыбкой в грезы погрузясь,
мешала бы некрепкий чай,  дивясь,

что сны с годами ярче, теребила
седую прядь артритною рукой
и горевала: "Был бы он живой!.."

***
За крупом бронзовой скульптуры конной,
где площадь упирается в тупик,
под вывеской неброской, невелик,
стоит трактир; напротив – лик мадонны.

Она глядит прямехонько на дверь,
как будто караулит терпеливо
Иосифа, забредшего на пиво
и загулявшего в кругу друзей,

забыв о доме, о жене и сыне,
что так знакомо каждому из нас:
сидишь, о кружку кружка звонко бьется,

и спор кипит, и песня раздается …
Все как всегда, и нет такой причины,
чтоб не прийти сюда в урочный час!

***
Беспечно я сидел на кромке дня,
попыхивал душистой сигаретой
и слушал птиц, их мастерство ценя:
хвалил con brio, хаял alegretto…

Подмигивал скоплениям седым
прогуливающихся облаков,
кивал судьбе, чьей волей жив-здоров
и с наслажденьем пил вирджинский дым –

разумно тратил время, так сказать,
вовсю гордясь своим же «know-how».
Вдруг ветерок принес из-за дубравы

колоколов нестройное гуденье
и нарастающее опасенье:
еще чуть-чуть – и всем несдобровать!

***
Вечерняя заря с небес светила.
Прогулку завершив, я подходил,
влекомый непреодолимой силой,
к корчме (я часто жертва темных сил), -
 
а очутился в церкви небогатой,
обескуражен, со свинцом в ногах:
там за органом деревенский Бах
жал на педаль, и ширилась токката.

Она росла, как дивный пышный цвет,
как роза на куртине благодатной,
грозя мне, как растенье-людоед,

накидываясь чудищем косматым,
чтобы сожрать и выплюнуть ошметки
все в тот же сумрак безмятежно-кроткий.

***
Весь день проездив, к вечеру домой
добрался я усталый: всю дорогу
казалось мне – отец сидит со мной...
Он, как живой, меня за локоть трогал,

болтал и ждал моих ответных слов,
шутил, смеялся, я ж в ответ – ни слова,
смотрел вперед, серьезен и суров,
гордясь блестящим мерседесом новым.

Смеркается. Галдят шальные птицы,
сдуваемые ветром на зимовье.
Есть у меня в заначке сливовица -

Пусть я один не пью, но долг сыновний
мне за тебя, отец, велит испить
хоть чарку – и немедля повторить!


***
Я часто вспоминаю эпизод:
Как сверстница, хоть все еще красива,
с ребенком, мальчиком, неторопливо
навстречу мне по улице идет,

а взгляд исполнен затаенной боли
(ей скрыть ее недоставало сил –
так смотрит раб, не свыкшийся с неволей).
Стояла осень, дождик моросил,

она уже из виду исчезала,
а в воздухе висел бестактным словом
след неутешных глаз, и ветер снова

трепал тот взгляд с застывшею тоской.
Но жалость постепенно затихала,
как будто обрастая скорлупой.


***
Сияет солнце, ветер перестал;
сосед тепло приветствует соседа;
обжора-кот мурлычет, отобедав;
я рукава рубашки закатал,

надел любимый фартук для труда,
но после стопки (хоть и с сигаретой)
проголодался, ел, читал газету,
над ней заснул, и снилась ерунда.

И вот залюбовался вдруг руками,
что столько совершить еще должны.
Их покрывает время письменами

нерезких черт умеренной длины.
Гляжу на борозды, на семена я –
о Боже! я все только начинаю!

***
С любовницей, приснилось мне вчера,
мы сняли номер в лучшем пансионе.
Луна всю ночь плясала на балконе
и рокотало море до утра.

Жасмин благоухал. Старинный вальс
звучал в саду томительно, как будто
играл самозабвенно лишь для нас
хозяйкой нанятый оркестр лилипутов.

Проснулся – где я? Жжет нутро сушняк,
знакомый всем, хоть раз во сне трезвевшим.
Нет одеяла, с ложа я тюфяк

столкнул и вот, в момент осиротевший –
ни ласк, ни дамы, никого – нагой –
лежу – ни там ни сям и сам не свой...


***
Повеяло в окно, журнал раскрыло,
и я, казалось, фразу прочитал:
"Уж мертвый – мертвую – ее любил он..."
Но тщетно я впоследствии искал

строку, что огорошила меня:
продравшись через приторное чтиво,
потратил драгоценные полдня, -
и вот себе внушаю незлобиво,

что память любит отыскать вовне
нелепицы, живущие во мне,
что это – прах, ничто, останки бренны

любовей – всех и самой незабвенной.
Что было, то прошло – о чем жалеть?
Так думая, успел я протрезветь.

***
В ненастный час, когда друзья ушли,
под лампой, окруженной мотыльками,
я, стопка и графин (и полночь с нами):
я из него в нее отраву лил,

расплескивая, и внимал угрюмо
порывам ветра, треплющим кусты,
и размышлял, и пил, и пил, и думал.
Рассвет застал меня больным: желты

от дыма сигарет по локоть руки,
во рту – дерьмо, отрыжка, дрожь, изжога…
Явись я Ей в обличье столь убогом -

пьян вдрызг, во всей красе стыда и муки -
вдруг не побрезговала б мне помочь
мою тоску и страхи превозмочь?


***
Я, славно пообедав и в саду
геройски растянувшись под навесом
сердечно и с живейшим интересом
с бутылкой лобызаясь, ужин жду.

Пусть, если я засну, премудрый Бог
устроит так, чтоб позвала негромко
меня к себе в объятья незнакомка,
чтоб я ее во сне пощупать мог…

Так дней моих проходит череда,
подобно зову, брошенному низко
пронесшейся, не сознавая риска,

беспечной птице: миг – и нет следа.
И надо мной недвижным небо склонит
главу и в глубине своей схоронит.



__________________________
Стиховедение в его нынешнем виде в общих чертах сформировалось в 10-х - 20-х годах прошлого века, главным образом благодаря трудам Андрея Белого и русских формалистов. За истекшее с тех пор время предложенные ими методики были многократно использованы, уточнены, усовершенствованы, а в чем-то даже исчерпаны; на нынешнем этапе развития стиховедения с новой силой встает вопрос о взаимоотношении стиха и всех остальных уровней поэтического текста (синтаксиса, семантики, тропики и т.д.). В то же время для многих литератур, и в том числе югославянских, «черновая» стиховедческая работа, в значительной мере уже проведенная на материале русского стиха, еще только начинается.
…………………………………………..Виктор СОНЬКИН (Институт славяноведения
…………………………………………..Российской Академии наук)