Путешествие в жизнь. Часть вторая

                ЧАСТЬ  ВТОРАЯ.   ЮНОСТЬ

Когда кончается детство и начинается юность? На этот вопрос ответить трудно, потому что у разных людей,  процесс   перехода происходит по-разному и зависит от окружения человека,  от условий его жизни и  уровня  развития  каждой, отдельно взятой,  личности.   
Но   большинство  считает, что  детство  заканчивается с последним школьным звонком.  Так считали  и в моё время. Я навсегда запомнил ту тёплую июньскую ночь, когда мы, вместе с одноклассниками, до утра бродили по ночным улицам, делились планами на будущее и, с оглядкой, немного выпивали. Ещё бы. Ведь мы уже не дети. Завтрашний день виделся в розовых тонах, вся жизнь была впереди. Планы у всех были, конечно, грандиозные.

                - : -
Когда-то в юности далекой,
В один из теплых майских дней
Я повстречался с синеокой
Любовью первою моей.

Такое было ощущенье,
Что провалился в бездну я,
И бесконечное вращенье
На миг замедлила земля.

Я не лишился дара речи,
Смог объясниться, а потом
Как часты были наши встречи
У тихой речки за мостом!

Нам счастья открывались дали,
Была прекрасна эта новь,
Но мы еще не понимали,
Что жизнь длиннее, чем любовь.

Пришла весна, за нею лето,
И вот осенний листопад
Привел холодные рассветы
В наш опустевший, тихий сад.

Завяли веточки сирени,
Поникли астры головой,
Не слышно птичьих песнопений
Над пожелтевшею листвой.

Туман укрыл степные дали,
Свиданий потускнела новь...
Мы только осенью узнали,
Что жизнь длиннее, чем любовь.

    Я, после окончания школы, собирался поступить в Литературный институт им. Горького, написал туда письмо с просьбой выслать программу, но ответа не получил. Тогда  я послал запрос в  архивный  институт, получил правила приёма, стал готовиться. Но тут вышло постановление правительства о том, что для поступления в любой институт нужно  иметь  двухлетний трудовой стаж. Делать нечего. Работать, так работать. Через знакомых мама устроила меня  учеником слесаря на шпалопропиточный завод, где директором был Зайцев, а главным инженером Бегун.
   Работа была очень грязная, весь день приходилось возиться с деталями, вымазанными в креозоте  и мазуте. Конечно, нас,  учеников, в основном, использовали  в качестве  рабочих «на подхвате». Пойди, принеси, подай. Но, всё же, основам слесарного дела  я здесь научился.  Даже четвёртый разряд сумел получить. На работу и с работы нас возили на автобусе, но мы с ребятами часто задерживались на территории завода и, тогда,  домой приходилось добираться  пешком или на проходящих поездах. Тут я и научился садиться на поезд на ходу и   спрыгивать, когда он притормаживал на станции.
   Здесь же появились у меня новые друзья. Одним из них был Женя Шуршиков. Недоучка,  лодырь  и  хулиган, он очень быстро взял надо мной шефство и ввёл в круг своих знакомых, таких же  хулиганов и  жуликов, как и он. Помню фамилии некоторых из них. Шварь, Простак, Хомяк, Пива.   «Друзья» очень быстро научили меня выпивать и курить.  Собирались мы почти каждый вечер в столовой завода имени Воровского (на втором этаже), скидывались на пару бутылок водки и  выпивали. Сначала  компания  не брала  меня на свои «подвиги», потом,  постепенно, я начал жить их жизнью – начал воровать, участвовать в драках и разборках. В то время на  экранах царствовал «Тарзан». Билеты у касс брались с бою.  Мы втискивались в толпу, и в толчее обшаривали карманы  окружающих.
    Признание  в этой  компании   я получил после одного случая. Как сейчас помню: праздник 7 ноября, демонстрация, толпы нарядных людей. После окончания демонстрации люди ринулись в магазины – покупать спиртное.  Мы тоже зашли в один из центральных магазинов. Тут я заметил, что  внутренняя  рама двойных  окон  не замкнута, а  в промежутке стоят бутылки с водкой, вином, ликёром. Я приоткрыл  раму и начал передавать  бутылки кому-то из «друзей». Одну за другой. Витрину я опустошил почти полностью.  И никто нас не остановил. Постепенно я входил во вкус совершаемых «подвигов». Как-то Женька у одного из магазинов украл велосипед, передал его мне.
– Гони, - крикнул он. И я погнал. Велосипед  я привёл к Женьке домой и что с ним было дальше, не знаю.
    Все эти ребята плохо кончили. Одних посадили, других убили в разборках. Женя  Шуршиков через два года влюбился, но девушка не отвечала ему взаимностью. Тогда он ударил её ножом, его судили, дали 7 или 8 лет. Когда Женю  везли отбывать наказание, он попросился в туалет, засыпал табаком  глаза конвоиру, пытался бежать. Его поймали, увеличили срок. Не знаю, что он ещё натворил, но, в конце концов, его  приговорили к высшей мере. Больше о нём я ничего не слышал.
   Мама видела, что со мной происходит, но поделать ничего не могла. Ещё бы. Безотцовщина. Тогда она  уговорила меня   подать документы в Пятигорское медицинское училище, что я и сделал. Получив две  твёрдые тройки на вступительных экзаменах, я был зачислен в  военизированную фельдшерскую группу (хотя старался попасть на  зубоврачебное отделение). Общежития в училище не было,  и 2,5 года  я скитался по квартирам. Во время учёбы  я хорошо понял, что такое  настоящий голод. Ещё бы. Стипендия -16 рублей, мама присылала 12 -14 рублей. Итого 26-30. 15 рублей  приходилось платить за квартиру. Остальное – на питание и одежду. Были дни, когда неделями приходилось сидеть на голодном пайке – в  день булка хлеба и 100 г  конфет (горошка). Всё делилось на три части: завтрак, обед, ужин. Вода – бесплатно. Правда, к концу первого года обучения мы с напарником – Колей Тельновым,  придумали интересный вариант. У хозяйки в погребе была картошка, но погреб закрывался решёткой  и запирался. Мы сделали небольшую пику, привязали к ней бечеву и  бросали свою «снасть» в кучу картофеля. 5-6 картофелин нам хватало, чтобы соорудить суп или ещё какое-нибудь блюдо. Так мы промышляли почти месяц, но потом были пойманы с поличным и нас с позором выгнали с квартиры.   «Пиком» периода голодания  был следующий случай. В училище умерла одна  преподавательница, гроб с её телом был поставлен в актовом зале и мы, студенты,  по 30 минут стояли в карауле у этого гроба.  Когда подошла моя очередь, я простоял  всего  3-5 минут, у меня закружилась от голода голова, и я потерял сознание.
    Учиться в медицинском училище было нелегко. Анатомия, физиология и ещё десяток медицинских дисциплин  давались  мне с трудом. Я терпеть не могу зубрёжки, но латынь и анатомию без зубрёжки не одолеешь. И приходилось  целыми днями  сидеть над учебниками.  Больше мне нравились практические занятия.  Ночные дежурства, хождение по больницам, медицинские процедуры. В больнице  иногда можно было и пообедать. Но любимым  студенческим блюдом были пирожки с  печенью или ливером. Стоили они всего пять копеек, и три-четыре  пирожка часто заменяли  нам обед или ужин.
    Несмотря на   студенческий не уют, я полюбил город Пятигорск.  Много раз был в музее М. Ю. Лермонтова, ходил по лермонтовским местам, дважды ездил на место дуэли.  Вообще, город  Пятигорск весь пронизан  воспоминаниями о великом русском поэте и здесь сама обстановка  способствует развитию в человеке поэтической жилки. А если уж сюда попадает поэт, то он  получает здесь  такой заряд поэтической энергии, которого порою  хватает ему на всю жизнь. Так, наверное, случилось и со мной. В Пятигорске я много писал. Стихи были несовершенные, полудетские  и  наивные, часто неуклюжие и смешные. Но это была тренировка, это был этап врастания в поэзию. От тех стихов у меня  остались, только отдельные строчки, но роль трамплина в моей литературной судьбе,  стихи тех лет всё же выполнили.
    Медицинское училище, в котором я учился, находилось в центре города. Рядом был Цветник, лермонтовская галерея, музей Лермонтова, Эолова арфа. Всё это создавало обстановку какого-то постоянного праздника. Появлялось желание сделать для своей Родины что-то большое и великое. Тем более мы были молоды, полны юношеского задора  и считали, что весь мир принадлежит нам, молодым.  Здесь  же, в Пятигорске, я в очередной раз влюбился.  Девушку  звали Таей. Училась она в параллельной группе на  сестринском  отделении. В моём альбоме сохранилось много фотографий того периода. Здесь виды г. Пятигорска, Тая,  её подруги, и мои друзья. А друзей у меня было много. Это  Петя Остроумов,  Петя Серкин,  Гена Лемещенко,  Толик Фомичёв. Впоследствии  они почти все стали врачами.
    Прежде чем выдать  дипломы, нас послали на практику  в одно из сёл Ставрополья. В течение месяца   мы работали в больницах под присмотром врачей. Вечерами гуляли по улицам, пели песни. Особенно полюбился нам «Сиреневый туман». Здесь же, в селе, я впервые  в   жизни попробовал такую вкуснятину, как сметана с сахаром. Помню, что  стакан этого счастья стоил 50 копеек.
     После получения диплома меня направили в село Дивное  на Ставрополье. Два месяца работал я в какой-то лаборатории по исследованию бруцеллёза, жил на квартире. Потом мне всё  это надоело, и я сбежал домой,  в Тихорецк. Когда я трясся  в общем вагоне, со мной произошёл случай перевернувший мою жизнь. Я ВСТРЕТИЛ ЕЁ, свою  главную любовь.   Звали её Света.  Училась она в Ростове на Дону в техникуме связи. Мы как-то сразу   потянулись  друг  к другу, проговорили всю ночь. Расставаться не хотелось, но…  Света дала мне свой адрес, подписала фотографию. Я вышел на перрон в  своём городе, потом вернулся – оставалась ещё минута  до отхода поезда, и поцеловал Свету. Для меня это был  первый настоящий поцелуй. С каким нетерпением я ждал её письма!  Наконец оно пришло, и этот момент был одним из самых счастливых моментов моей юности.
      В родном городе Центральная районная больница взяла меня под своё крылышко, и я был направлен в  посёлок Челбас в качестве заведующего  фельдшерским пунктом. Здесь, в деревне, я по-настоящему понял всю красоту и прелесть  нашей кубанской природы. В дальнейшем, в одном  из  своих очерков, я попытался нарисовать картину  летнего  дня на родной Кубани.
      «Утро, тихое и прохладное мягко опустилось с небес на землю. Легкий туман пробрался сквозь густые ветви деревьев и окутал траву и цветы. Только на Кубани утреннее солнце бывает таким ласковым и теплым. Оно щедро дарит свет земле Кубанской, и под его живительным действием, словно сахар,  тает  роса  на широких листьях винограда. Утренние слезы неба застыли в душистых кистях сирени, на нежных лепестках роз и ночных фиалок. А там, где-то в прохладном и темном погребе бродит кубанское вино, насыщенное солнцем и теплом юга. В этом вине и смех ребенка, и усталость старика, и вся любовь и тепло сердец человеческих. А без всего этого  оно кислое.
     Мне кажется, что только на Кубани небо может быть таким голубым и бездонным. Хочется дотянуться до жемчужных облаков, разбросанных по небу в виде каких-то таинственных знаков. Прошло всего несколько минут от начала восхода и видно как края облаков наливаются розовым светом. Кажется, что на небе не одно Солнце, а несколько. Свет от них растекается по воздуху и оседает на изумрудных листьях вишен, груш и яблонь. Все оживает. Приветствуя утро, птицы порхают над пробуждающейся землей, завораживая пением окружающие сады и степи.
Станица просыпается. Хозяйки с шумом и криками гонят буренок в стадо. Пшеничные поля пробудились от звучного мычания мирно пасущихся коров. Белые, черные, красные и рыжие они медленно и сонно плетутся навстречу солнцу, останавливаясь, чтобы пощипать траву. Вот стадо в сборе и седой, бойкий старичок, пришпоривая лошадь, гонит гурт туда, где васильки клонят свои лиловые головки к востоку. Стадо мирно пасется и, предчувствуя дневной зной, ложится на прохладную траву. Пастух остановился возле кургана, соскочил с седла и скинул с голову папаху. Он задумчиво смотрит вдаль на курган и наверно перед его мысленным взором оживает образ его друга-казака, погибшего в этих местах. Постояв несколько минут, он вскочил на лошадь и погнал стадо к реке.
Солнце все выше поднимается над горизонтом, протягивая к земле жгучие лучи. Птицы укрылись в огромных кронах тополей и затихли. Жара утомляет. Все живое стремится в тень. Путник, попавший под сень деревьев, всегда может отведать сочные плоды вишни и абрикоса.
    А рядом, на полях, под жгучими солнечными лучами работают люди. До посёлка постоянно доносится  звук моторов, работающих машин и тракторов. Здесь, на наших кубанских  полях рождается хлеб, сладкие сдобные булочки и румяные батоны.
Постепенно земля накаляется, словно металл, и духота разливается в воздухе. Возле реки уже не видно стрекоз и только мошки суетливо вьются возле плакучей ивы. Тишина, изредка прерываемая треском кузнечиков, стоит над всей кубанской землей.
Но вот, наконец,  солнечные лучи утрачивают свою силу. День подходит к концу. Тени деревьев начинают  расти, и  кажется, что они уползают,  словно змеи, все дальше от стволов. Голубое небо постепенно теряет свою яркость и превращается в неж¬но-розовые крылья огромной птицы. Солнце становится оранжевым и все ближе приближается к черте, отделяющей землю от неба. Наконец оно скрывается за горизонтом, и небосвод постепенно наливается темной голубизной. На лиловом бархате разбросаны алмазные и рубиновые точки звезд. Звездная ночь укрыла кубанскую землю. Вдалеке слышна чья-то протяжная песня. Задумчивая и печальная она льется над спящими полями и перелесками. Луна роняет свои бледные лучи на сумрачную землю, а песня все льется и льется над прекрасным южным краем».
   В посёлке Челбас, где мне пришлось работать в течение двух лет,  была своя интеллигенция.  Это заведующий почтой Рыжеволов Николай Васильевич, Глотов Пётр и я. Как-то так получилось, что мы, трое,  сразу же крепко сдружились. Часто  выпивали. Если  кому – то из читателей приходилось хоть раз в жизни  попробовать «самогон из бураков», тот на всю жизнь запомнит, что это за гадость. А мы привыкли.
   Два раза в неделю в посёлок привозили кинопередвижку. Для селян это был праздник. Вообще в деревне клуб  – это и Большой театр, и цирк, и  оперетта. Так как света в те времена в Челбасе не было, то для показа фильмов пользовались какой-то старинной динамо-машиной, которая гудела и рычала в течение всего показа фильма. После кино по традиции были танцы.
   Мой медпункт  по дряхлости мог соперничать с моим тихорецким домом. Тот же саман, те же низкие окна, та же старая-престарая печка, которая гасила и дымила, и которую  приходилось топить каждый день. Фельдшерский пункт занимал одну небольшую комнату (3 на 3,5 м). Электричества не было, шприцы и прочий инструментарий кипятился на печке, вечерами зажигалась керосиновая лампа. Вода – в колонке во дворе, удобства – на  улице. За лекарствами приходилось ходить в станицу Ново-Рождественскую. Автобусы в то время здесь не ходили, и приходилось добираться  до аптеки пешком (7 километров) по жаре или слякоти. Но я был молод, здоров, любил свою работу. Поэтому трудности меня не пугали.
      Большой радостью для меня были письма, которые я получал от Светланы   из  Ростова, где она заканчивала учёбу в  техникуме связи.  Как-то она даже приехала ко мне в Челбас на  целых два дня. Какой это был волнующий момент – фигурка девушки, идущей от вокзала. Я бросился к ней навстречу. Мне кажется, что счастье наше было бесконечным. Эх, молодость, молодость. С того момента прошло больше пятидесяти лет, но все письма  Светы я храню до сих пор.
     В это же время в 1960 году я близко сошёлся с  талантливым  поэтом  Валерием Горским. Он   ввел меня в литературное объединение  нашего города, редактировал первые мои стихи, опубликованные в местной газете.

Мелкий дождик моросит,
Скрыта даль туманом,
Вечер жалобно свистит
По степным курганам.

Вишня в низкое окно
Смотрит сиротливо,
В шесть часов уже темно,
Грустно и тоскливо.

От дождя на стеклах след
Провожаю взглядом,
Плохо, если друга нет,
Нет любимой рядом...

В семье Горских я был частым гостем, и мы подолгу говорили с Валерой о литературе, поэзии и жизни.  Иногда  к нам присоединялся и Юра Кузнецов,  гостивший в то время у своих тихорецких родственников. Юра  в то время уже учился в институте, и в Краснодаре  был довольно известным поэтом.
   В Челбасе у меня появились новые друзья – Жора Арефин, Витя Куликов и др. Мы вместе ходили на рыбалку, охоту, проводили свободное время.

http://stihi.ru/2022/11/04/6738