Нам нужно танцевать фокстрот!

Из книги ЖЗЛ недавно сплошь зачитанной

"Андрей Белый", написанной   Валерием Деминым(докто ист наук. автор уникальных книг о Гиперборее и русском Севере)
Книга здана в 2000-е

В ниже следующей главе о берлинском периоде жизни Андрея Белого(Борис Николаевич Бугаев) повествуется о сложном и противоречивом(как все периоды судьбы Белого)берлинском трёхлетии, первой волне русской эмиграции после революции. Берлин был наводнен русскими. В том числе почти всей русской писательской братией. 200 тыс русских было в те годы 20-е 20в. в Берлине, в Германии. А еще были Париж, Харбин, Бессарабия...

На катаклизмы социальные наложились личные неурядицы. Андрей Белый в Берлине спустя несколько лет наконец встретил свою супругу Асю Тургеневу(невенчанный брак. как было принято тогда в среде эмансипанток, к которм относилась Ася, запрещавшая знакомым даже говорит:"Бугаевы":Я Ася Тургенева!).

Но Ася встретила его "холодная и чужая". А ведь Белый не был виноват в разлуке, в 1914 он вынужден был уехать из Германии, где они с Асей слушали лекции Рудольфа Штейнера и участвовали в строительстве "Гётеанума", ссоружения Штейнера "храма всех религий". Бугаева призвали из России:шла всеобщая мобилизация на фронт. Невозвращение приравнивалось к военному дезертирству. Так он и остался на долгие и очень тяжелом в матеральном плане годы в Советской России. На фронт его не послали, по здоровью был комиссован и пристроен на работу в архивы. А Ася осталась в Германии. Будучи художником, она продолжала росписи Гётеанума.
Когда отчаявшийся Белый вымолил у Луначарского поездку в Германию для встречи с женой и волокита длилась два года, но вот наконец... Но Ася забыла его.
А тут еще Штейнер, на котром Белый молился, как на божество, охладел к нему.
Учитель. Гуру. Пророк для Белого.

Одновременно потеряв Родину, Любимую и Учителя - Белый впал в тяжелый невроз. Как же он выходил из него? Об этом ниже.

Он и сам пишет об этом в воспоминаниях о том времени, советую читать.
Он стал ...танцевать. Фокстрот. Чем произвел сенсацию в узкой прослойке русской эмиграции в Берлине. "Белый танцует фокстрот!" - неслось по русской общине.
В.Демин очень интересно рассказывает об этом эпизоде, не жалея художественно-философских красок.
Он преодолел Кризис.
И вот я заинтересовавшись, набрала на ю тьюб:фокстрот(как он выглядит, смутно помнила из фильмов). Первый ролик вдохновил:

Учимся танцевать фокстрот за 20 минут

ведут Екатерина и Дмитрий, руководитель и худ. рук, учитель танцев Севастопольского офицерского бала.
Екатерина в платье в горошек стиля 30-х и туфлях на шпильках, лучистая и раостная. объясняет с учителем танцев как это танцуется. Ничего сложного! И точно за 20 минут. Под божественную "Риориту".
Несколько па. Разучить, и всё. дальше музыка и подсознание(фильмы) напомнят этот чудный танец.
Да, но а если нет партнера? Что ж, не стоит за этим в танцполы и дискотеки, где никто уже сто лет не танцует фокстротов(хотя в другом ролике дру мужчниа предлагает выучить фокстрот с своей дамой и произвести фурор в дискотеке, где все "переминаются с ноги на ногу").
На сей счет подсказку дала  младшая дочка Аллы Пугачевой, Лизанька Галкина(!). Даром что в артистической среде растет. В свои 8 лет раскована и даже больше, чем можно ждать от ребенка.
Лизанька в одном из роликов(а ее и братика бессчетно показывают в ютуб каналах) схватив куртку пошла кружиться по тропинкам двора перед своим домом в живописном месте и весело приговаривая:"если у вас нет партнёра для танцев, то вот вам как надо учиться танцевать. Надо взять старую куртку или свитер и..." И она очень живо и изящно стала кружить с курткой по тропинке.

Одним словом, если вас бросила Ася Тургенева, из конкурентной ревности отставил Рудольф Штейнер, и вам одиноко и тоскливо, то включаете фокстрот...и ритмы 20-30х унесут вас в очарованную даль. "И вижу берег очарованный, и очарованную даль.."(А. Блок. лучший друг и муж любимо-ненавистной  Андреем Белым мучительной Любы Менделеевой, котрую он называет  в своем романе "Зверихой").

 Лучше без тряпки! Просто двигаться под ритм танца. Сразу станет светлей на душе!
------------

Из книги Андрей Белый" В.Демина ЖЗЛ.


Гл. 8 На три года (с 1921 по 1924 год, именно когда здесь появился А. Белый) Берлин превратился в Мекку русской эмиграции. Потом будут Париж, восточноевропейские страны, Америка и пр. Но начиналось все с Берлина – столицы еще недавно главного города самого ненавистного военного противника. Однако все изменилось в одночасье. В столицу бывшей Германской империи, а теперь – Веймарской республики, хлынули тысячи и тысячи подданных бывшей Российской империи и нынешней РСФСР . По подсчетам исследователей, в разные из упомянутых выше лет русское население Берлина насчитывало от 200 до 400 тысяч человек. Здесь окопались политики всех оттенков, сумевшие выскользнуть из-под пресса пролетарской диктатуры – от меньшевиков и кадетов до белогвардейцев и монархистов. Новая экономическая политика (нэп) советской России приоткрыла также двери для разного рода дельцов и предпринимателей, которые не в последнюю очередь пытались преуспеть в сфере издательского бизнеса. Потому-то в Берлине начала 20-х годов ХХ века и существовало такое великое множество газет, журналов, издательств, печатавших на русском языке статьи и книги авторов с диаметрально противоположными убеждениями. Тут же обосновались многие русские писатели и поэты: Максим Горький (жил и лечился в Саарове под Берлином), Алексей Толстой, Алексей Ремизов, Марина Цветаева, Борис Зайцев, Михаил Осоргин, Владислав Ходасевич, Виктор Шкловский, Илья Эренбург и др. Проездами останавливались Сергей Есенин, Владимир Маяковский, Борис Пастернак (некоторые задерживались надолго). В ноябре 1921 года к разношерстной берлинской колонии русских писателей присоединился и Андрей Белый.

Говорить он мог без перерыва сколько угодно, без того, чтобы когда-либо запнуться, бесконечно, теряя понятие о продолжительности, о времени, о той аудитории, к которой он обращается. Его выступления были всегда подобны бурному – грохочущему – горному потоку. То беспокойство, во власти которого он неизменно пребывал, бросало его из одной крайности в другую. Но главное, к чему Белый так стремился всё это время, – долгожданная встреча с Асей. Она приехала холодная и чужая. Сразу же заявила: их дальнейшая совместная жизнь невозможна. Трудно понять причины столь резко изменившегося отношения к человеку, искренне ее любившему и формально (по швейцарским и немецким законам) остававшемуся ее мужем. Быть может, она разлюбила его (нельзя ведь сказать, что никогда не любила!)? Быть может, не могла простить дорнахского увлечения Белого Наташей Поццо – своей сестрой? Быть может, до нее дошли слухи, что в жизни Белого появилась другая женщина – хорошо известная им обоим по Дорнаху Клава Васильева? А быть может, Ася сама полюбила другого? Действительно, Асю все чаще видели в сопровождении поэта-имажиниста Александра Кусикова (настоящая фамилия – Кусикян) (1896–1977), что вызывало у Белого прилив бешеной ярости и ревности. Выбор Аси можно назвать по меньшей мере странным: как вполне резонно выразилась одна знакомая А. Белого: променяла гения на «абсолютное ничтожество». Личная интимная драма дополнилась охлаждением к нему и Рудольфа Штейнера, с которым Белый встречался в Берлине. В ноябре Ася пробыла в немецкой столице недолго, но спустя три месяца вернулась туда опять. И снова ее всюду сопровождал Кусиков.[49] Андрею Белому она объявила об окончательном разрыве их отношений. (Вообще же, положа руку на сердце, приходится констатировать, что судьба жестоко отомстила Белому: как он некогда без тени сострадания расстался с Ниной Петровской, любившей его без памяти, так теперь Ася Тургенева отвернулась от мужа решительно и бесповоротно.[50]) Однако сам А. Белый воспринял случившееся не иначе как предательский удар ножом в спину. Случившееся поразило его в самое сердце и привело к опасному психическому надлому. Он пристрастился к алкоголю – причем в больших дозах – и начал вести себя неадекватно. В таком непотребном виде он запомнился многим мемуаристам. Одни описывали из ряда вон выходящее поведение Белого со злорадством, другие – с сочувствием. Предоставим слово Владиславу Ходасевичу, вместе
со своей гражданской женой Ниной Берберовой (1903–1991) оказавшемуся в то время в Берлине и часто общавшемуся с А. Белым в этот сложнейший для того период: «Весь русский Берлин стал любопытным и злым свидетелем его истерики. Ее видели, ей радовались, над ней насмехались слишком многие. Скажу о ней покороче. Выражалась она главным образом в пьяных танцах, которым он предавался в разных берлинских Dielen (танцевальных залах. – нем.). Не в том дело, что танцевал он плохо, а в том, что он танцевал страшно. В однообразную толчею фокстротов вносил свои „вариации“ – искаженный отсвет неизменного своеобразия, которое он проявлял во всем, за что бы ни брался. Танец в его исполнении превращался в чудовищную мимодраму, порой даже и непристойную. Он приглашал незнакомых дам. Те, которые были посмелее, шли, чтобы позабавиться и позабавить своих спутников. Другие отказывались – в Берлине это почти оскорбление. Третьим запрещали мужья, отцы. То был не просто танец пьяного человека: то было, конечно, символическое попрание лучшего в самом себе, кощунство над собой, дьявольская гримаса себе самому… <…>» Другой очевидец – Вадим Андреев дополняет рассказ В. Ходасевича, не сгущая, однако, черные тона: «<…> Андрей Белый, сидевший за столиком, заставленным пивными кружками, в компании сильно подвыпивших немцев, выскочил на середину залы, подхватив по дороге проходившую мимо женщину, и пустился в пляс. То, что он выделывал на танцевальной площадке, не было ни фокстротом, ни шимми, ни вообще танцем: его белый летний костюм превратился в язык огня, вокруг которого обвивалось платье плясавшей с ним женщины. Мне вспомнились его слова о том, что „жесты огня повторяют себя в лепестках цветов“ и что цветы – „напоминания об огнях космической сферы“». Нина Берберова не менее обстоятельна в описании тогдашних встреч с Белым, но по-женски более участлива и жалостлива: «Андрей Белый был в тот период своей жизни – 1921–1923 гг. – в глубоком кризисе. Будучи со дня своего рождения „сыном своей матери“, но не „сыном своего отца“, он провел всю свою молодость в поисках отца, и отца он нашел в антропософе Рудольфе Штейнере перед первой мировой войной. Вернувшись на Запад в 1921 году, после голодных лет военного коммунизма, он встал перед трагическим фактом: Штейнер отверг его, и Белый, потрясенный раскрывшимся перед ним одиночеством, возвращенный в свою исконную беззащитность, не мог ни преодолеть их, ни вырасти из них, ни примириться с ними. <…> Я видела его однажды играющим на старом пианино „Карнавал“
Шумана. Никто не слушал его, все были заняты своим, собой, то есть „свирепейшей имманенцией“. На следующий день он не поверил мне, когда я сказала, что он играл Шумана, а я с удовольствием слушала его, – он ничего не помнил. В другой вечер он два раза рассказывал Ходасевичу и мне, в мельчайших подробностях, всю драму своей любви к Л. Д. Блок и свою ссору с А. А. Блоком, и, когда, без передышки, начал ее рассказывать в третий раз, я увидела, что Ходасевич скользит со стула на пол в глубоком обмороке. В ту ночь Белый шумно ломился в дверь ко мне, чтобы что-то досказать, и Ходасевич в холодном поту шепотом умолял меня не открывать, не отвечать, – он боялся, что опять начнется этот дикий, страшный, не имеющий, в сущности, ни смысла, ни конца рассказ. <… > А параллельно с этим он писал, иногда целыми днями, иногда – ночами. Это было время „Воспоминаний о Блоке“, которые печатались в „Эпопее“. Зимой мы жили в Саарове, под Берлином, где жил и Горький с семьей. Борис Николаевич гостил у нас часто и писал, а вечерами читал нам вслух написанное. Да, я слышала в его чтении эти страницы воспоминаний о Блоке и имела это высокое, незабываемое счастье. Бывало, до двух часов ночи он читал нам, сидя за столом, в своей комнате, по черновику, а мы сидели по обеим сторонам его и слушали. <… > Между тем он беспрерывно носил на лице улыбку дурака-безумца. <… > Эта улыбка была на нем как маскарадная маска или детская гримаса, – он не снимал ее, боялся, что будет еще хуже. С этой улыбкой, в которой как бы отлито было его лицо, он пытался (особенно выпив) переосмыслить Космос, перекроить его смысл по новому фасону. <… > Но сила его гения была такова, что, несмотря на все его тягостные юродства, ежевечернее пьянство, его предательства, истерическую возню со своим прошлым, которое все никак не хотело перегореть, несмотря на все не только „сочащиеся“, но и „гноящиеся“ раны, каждая встреча с ним была озаряющим, обогащающим жизнь событием». Кто бы ни общался в ту берлинскую пору с А. Белым – всех поражала наряду с экстравагантными выходками его поразительная работоспособность и феноменальная творческая плодовитость. Вспоминает литератор-эмигрант Александр Бахрах (1902–1986): «Можно только удивляться его здоровью и его небывалой выносливости, когда после таких бессонных и почти безумных ночей – иной раз он не мог отыскать дорогу к своему дому или открыть дверь ключом – он уже с утра, как ни в чем не бывало, усаживался за свой письменный стол перед горкой листов с желтоватым отливом и строчил, строчил, строчил своим характерным почерком. Он писал почти без помарок, редко когда перечитывая
написанное. У своего стола он сидел чуть ли не до самого вечера, ведя теперь бой с тенями прошлого и точно дожидаясь, когда наступит час, позволяющий ему снова окунуться в эту облюбованную им сомнительную „стихию“». Результат – налицо: за неполных два года пребывания в Берлине Андрей Белый издал 16 книг – семь переизданных и девять новых (и это, не считая многочисленных статей и рецензий, опубликованных в зарубежной и отечественной периодике).
* * *
В ком в ком почувствовал А. Белый родственную душу, так это в Марине Цветаевой, приехавшей на некоторое время в Берлин из Праги.

конец цитаты
 31/10/2022



http://stihi.ru/2022/02/24/7405
С разбором:
Творческая лаборатория-мастерская:
Турнир. Золото в лазури Андрея Белого и моя версия

http://stihi.ru/2022/02/24/7396
Книжная полка. В. Демин. Андрей Белый. С портретом А.Белого кисти Льва Бакста.



https://zera-cherkesov.livejournal.com/283943.html

https://zera-cherkesov.livejournal.com/676474.html