Собака со стрижкой подо льва

Все так и было - приврал немножко.

   Пес, стоявший на дороге, озирал пустынную деревню, поскуливал, время, от времени проглатывая слюну: то ли от голода то ли от воспоминаний.
Ах, какая у нее пушистая, колечками шерсть. На голове пышная прическа, а ушки, какие чудные, белые ушки! Как ждал Полкан выходного дня. С каким напряжением всматривался, вдаль силясь увидеть знакомый силуэт автомобиля и ее, в окне. Вечно улыбающуюся кокетку, с чуть свисающим розовым язычком, между двух остреньких клыков. И как она перебирала чистыми лапками, когда открывалась дверца. И как она вертела головкой и повизгивала, пытаясь осторожно вступить на грязную дорогу.
   Век не грызть Полкану косточек! Если бы он не видел, чтоб к собакам так ласково относились. Ну, бывает, потреплет за уши хозяин, или вытащит колючку из шерсти. Тут же, сколько ласки источали приезжающие на лето и осень дачники: – Лялечка наша, блондиночка наша голубоглазая. Да что там – блондиночка: эти толстые, неуклюжие горожане даже целовали свою любимицу в нос – чем очень шокировали простого деревенского пса. Конечно же, избалованная краля и не думала заводить роман с простой дворнягой. Хотя вислоухий пес украдкой поглядывал на кудрявое создание и вздыхал.
   На дворе уже осень. Самая нелюбимая собачья пора: сиди в будке, вспоминая теплое лето, думай о приближении зимы. Пока-то тепло, вот только голодно. Впрочем, Полкану всегда голодно: что с хозяина беспутного возьмешь, к тому же и пьяницы, который жил в дому ветхом и запущенном. Вправду, сколь ни изба была стара, сколь – хозяин ленив. И что удивительно: кроме собаки он держал свинью.
   Сколько арий перепела она перед пустым корытом, и какая у нее фигура была, после этого: хоть в дом мод на подиум. А, ведь, свинье талия ни к чему: замуж – не выдадут, а съесть – съедят!
   Полкан долго стоял в нерешительности, раздумывая: куда бы ему податься, пока не увидел своего друга, мерина Тихоню. Тихоня, единственная лошадь на весь район, по крайней мере – так казалось псу.
Тихоня очень любил мечтать, стоя в полуразвалившейся конюшне. Жевать сено и мечтать. И, конечно, он представлял себя не старым, обессиленным мерином: он видел себя гордым, сильным конем, вольно летящим по бесконечным просторам степи вместе с табуном таких же свободных лошадей. Под ногами – степь, впереди – простор, а над ними – звезды! Иногда, сквозь дырявую крышу, Тихоня видел звезды. Лошади редко смотрят в небо: до звезд ли, когда вся жизнь в труде. Это люди придумали коней с крыльями, которые могут летать. – И я рад бы взлететь, – думал Тихоня в такие минуты. – Только в место крыльев у меня оглобли, и под ногами пыльная, бесконечная дорога.
   И вот сейчас Тихоня плелся по дороге и тащил за собою телегу, в телеге сидел человек, это дядя Костя, – конюх и кучер при одной лошади. Они оба были мечтателями и философами: старый конь и старый мужик. Оба понимали друг друга, соглашались, почти во всем. Говорил, конечно, носатый дядя Костя, конь молчал, но мысленно, он беседовал с человеком.
   – Ну, как дела? – не обращая внимания на дядю, Костю спросила собака.
   – Дела... – неопределенно фыркнул конь. В телеге лежали несколько пузатых мешков и, Тихоня притомился. Ему не очень-то хотелось говорить, да еще голова болела, и суставы ломило невыносимо. – Какие тут дела, хорошо – что ноги несут. А как увидят, что заболел, – сразу на колбасу, а ты эту колбасу – ам! И нет больше Тихони.
   – Ну что ты! – обиделся пес.– Я и колбасы-то не помню, когда ел, а, если, тебя... – я ее вообще никогда есть не стану.
   – Сожрешь, сожрешь! Звеня удилами, бормотал конь, – Голод – не тетка. Вон как бока провалились: не кормит тебя хозяин совсем. От людей ничего доброго сейчас не дождешься: вот бы им побывать в лошадиной шкуре добрее, наверно бы, стали.
   – Да, – неопределенно ответил пес. – Скучно стало в деревне жить, особенно осенью. Не люблю эту слякотную пору: придет кленовый лист на нос бросит, поджимай хвост и вой. Пока ветер не заглушит, или не пнут в ребра: доля собачья такая, – поплакать и то не дают. Ну ладно, пойду я обратно, – и Полкан повернул в сторону деревни. – Вечерком увидимся. Но вечером пес не пришел.
***
   Подбегая к дому, Полкан увидел странную троицу: Хозяина, которого кроме как Витька – рябой в деревне никак не называли. Он с пеной у рта доказывал что-то незнакомцу. Полкан не помнил запаха этого человека, – чужой. Но самым странным оказалось то, что третьей была свинья Машка. Она поводила своим рылом: то на хозяина, то на незнакомца, и от удовольствия похрюкивала.
   Со стороны это выглядело весьма забавно: то свинья хрюкнет, то Витька хрюкнет, то ворона откуда-то сверху свое надменное: – кар – бросит.
   – Смотри! – орал рябой, обращаясь к незнакомцу. А Машка ему, так нежно в самое лицо: – Хрю.
   – Эх, свинка ты моя! - сказал Виктор и  ласково потрепал животное за ухом.
   Свинья тихо взвизгнула и попыталась встать, но это у нее не получилось.
   – Кар! – послышалось с тополя.
   – Во! – беспалый мотнул головой в сторону дерева.– Мы как эта ворона, сидим на сухом дереве, каркаем и представляем себя райскими птичками на раскидистой и цветущей кроне. Ворона, она нас умнее: клюнет раз-другой, сухую ветку и улетит. На мертвом дереве и гнезда не совьешь.
   Рябой, тем временем, поймал пса, задрал его морду вверх и пытался вылить из бутылки ему в пасть, какую-то гадость.
Пес вырывался. Хозяин злился. Свинья-Машка была безучастна. Незнакомец ходил вокруг тополя и повторял: – Я – ворона, я – ворона. Я живу на сухом тополе, а рядом огромный лес. Я – ворона.
   Полкан не вытерпел, изловчился и укусил обидчика.
   – Ну, я тебе! – погрозил кулаком хозяин, сходил в дом и принес ножницы, затем, загнал в угол пса и, зажав собаку между ног, стал состригать с него шерсть.
   – Я из тебя льва сделаю, – говорил рябой, – хватит простой дворнягой по деревне шастать.
   Пес извивался, скулил, ему было больно и обидно, голова кружилась от голода и бессилия.
   Все перемешалось: пела частушки Машка человеческим голосом, хозяин хрюкал.
   Полкан взвыл, собрал все собачьи силы и вырвался. Он бежал по дороге, ему было невыносимо стыдно: казалось, все на него смотрят, и даже глупые куры надсмехаются.
   Он бежал, и ему хотелось забраться в такое место, где никто не мог бы его увидеть, и там уснуть или лучше – умереть.
   Но надо же было такому случиться: что пса плачущего и обстриженного, голодного и несчастного, встретила его любимая избалованная, городская краля.
  – Ах! – взвизгнула она. – Какой причесон! Стрижен не мастером. Но как экстравагантно. – Песик! – позвала она Полкана и заскулила, перебирая передними лапками.
   Но Полкан еще ниже опустил морду от стыда и злости и, поджав хвост, припустил мимо, унося свою поруганную собачью шкуру. Он и сам не знал куда бежать, лишь бы подальше.
***
   Неласково принял лес собаку, и хотя псу несладко приходилось с людьми, лесная свобода его тяготила.
   Осенний лес был уныл и неуютен, лишь изредка выпадал хороший денек. И Полкан, в такие минуты, сидел обласканный солнцем и наблюдал в прищуренные глаза, как ветер носит стаи листвы.
   Ярок и великолепен этот полет, но, сколько грусти навевает он своим падением. Вот так: неведомая рука выхватывает из теплого, пахнущего молоком живота матери и выбрасывает во взрослую жизнь, которая пинает, как человек, зло и сильно, просто так.
   Проходила осень, поднимая с деревьев стаи запоздавших птиц, за ней – зима. И если, на непокрытой снегом земле Полкану удавалось находить что-то съедобное, то зима для домашнего животного в лесу, равносильна смерти. И пес был готов к смерти.
   Вокруг тихо падал снег. Отвыкший от земли, он не спеша, примерялся, куда бы удобнее и мягче лечь.
   Полкан завыл, задрав морду в небо. Одна из звезд задрожала и соскользнула в низ, на перебинтованную снегом землю. Звезда упала, и пес подумал: что это он так громко воет, что даже звезда, как лист обломанный слетела, и еще громче завыл он. Пусть падают звезды, может их, увидят люди и вспомнят о несчастной собаке.
   Шли дни. Череп издохшей коровы, вырытый из-под снега, стал единственной нитью, связывающей Полкана с миром живых. Другой мир – неизведанный уже звал, и смерть не страшила пса, он не знал ее, и это неизведанное представлялось концом всех мучений. Пес решил умирать с достоинством: он не приползет в деревню, и не будет вертеть хвостом перед хозяином. Он уснет, и сну этому нет конца – это вечность. А жизнь – косточка, брошенная из небытия, и она изглодана.
   Полкан вышел из лесу, чтобы напоследок, втянуть ноздрями запахи деревни.
Светила луна, светился снег, светились огни в маленьких окнах. Из труб выходил дым.
   Собачье чутье улавливало ароматы, исходящие от дыма, от запаха кружилась голова. Из глаз собаки выкатилась слеза, упала в снег и не топила его. Кто сказал: что собаки не плачут?! Они же живые и им, наверно, так же не хочется умирать.
   Полкан умирал, он смотрел на деревню, положив морду на лапы, и медленно засыпал.
   Мир исчезал – слышались чьи-то торопливые шаги и частое дыхание. Так дышат не люди и не собаки, кто же? И Полкан силился вспомнить, приоткрывая тяжелые веки. Волки!
   Они шли след в след. Ветер дул со стороны умирающего пса, и звери не замечали его.
   Полкан следил за цепочкой матерых хищников, и он понял: волки спешили в сторону конюшни. А там его друг, такой старый и добрый, такой беззащитный. Ему и невдомек, что вот она гибель крадется.
   «Вставай!» – сказал себе пес. – «Друзей надо выручать». И он поднялся из снега, стряхнув с себя сон, у которого нет конца. Сон, который уже убаюкивал и звал в мир, бесконечный, чем сама вселенная.
   Тихоня стоял с закрытыми глазами. Он не спал в этом холодном сарае – думал, пережевывая стертыми зубами сено, от которого пахло мышами и гнилью. Мерин по-стариковски ежился и вздрагивал, тяжело кашляя.
   – Не, не летать мне по небу, как тому пегасу с крыльями, – думал Тихоня. И Полкан там не нужен, поскольку на небо с собою нажитое богатство люди не берут, и собакам там охранять нечего, а звезд ведь так много, что они наверно, ничего не стоят. Конь задремал, но ненадолго, ибо страх которого он долго не ведал, встряхнул его дряхлое тело и заставил слушать и видеть сердцем.
Этот страх приобретается лошадьми еще в утробе матери. Это волки и они уже рядом и Тихоня чувствует их запах.
   Волки рыли лапами снег из под ворот конюшни, пытаясь просунуть свои морды в щели.
   В это время, вышел пес, и, собрав последние силы, хрипло залаял. Тихоня услышал лай собаки заметался, и выбив копытами ворота влетел в волчью стаю
   Волки разорвали собаку, но есть ее не стали: добыча важнее была впереди.
   Полкан даже не визжал: силы его покинули.
   Тихоня сопротивлялся недолго. Славным пиром окончилась охота.
   Конь был сожран волками, и его предсмертное ржание неслось где-то во вселенной.
   Утром дядя Костя увидел последствия ночного разбоя. Он походил, посмотрел на следы, на то, что осталось от Тихони, достал сигарету, закурил и задумался.
Долго стоял конюх, мусоля губами уже потухшую сигарету, пока не услышал со стороны распластанной собаки стон. Старик подошел и присмотрелся.
   – Матушки, никак живой! – ахнул он и покачал носатой головой. –  Кряхтя и что-то бормоча, старик поднял Полкана и, держа его на руках, понес домой.
***
   Как сука лижет своего еще слепого щенка теплым, влажным языком и тот пытается приоткрыть глаза, медленно просыпаясь, тянется к соску. Так и солнце весеннее, по-собачьи, облизывает языком землю, и она потихонечку освобождается из белой дремы и льнет ростками и почками к теплу. Весна – пора надежд, весна – это жизнь, начало.
   Полкан выжил, отлежался в теплой избе за зиму. И, как только стало пригревать, дядя Костя открыл дверь, позвал: – Ну, иди.
   Пес неуклюже, на трех лапах, вывалился через порог. Принюхался: сколько запахов приносит весна, заскулил, посмотрел на спасителя.
   – Иди, – подтолкнул его дядя Костя тихонько, – похромай по деревне, люди и на одной ноге ходят, а у тебя – целых три.
 Ковылял Полкан по деревне, и все собаки смотрели ему в след. И собаки-то все, какие-то неухоженные: рождаются и живут – сами по себе: лохматые и грязные, всех мастей и размеров, рыщут на помойках, в глаза людям заглядывают – милостыню просят.
Среди разношерстной собачьей своры, ее, Полкан узнал сразу. Она стояла с Байкалом, забиякой и грозой кошек, и о чем-то хихикала. Байкал, увидев, с трудом ступающего пса, посторонился и дал ему дорогу. Полкан сурово пронес свое раненое тело мимо парочки, и мимо дома своего хозяина.
Полкан шел в сторону конюшни, где не было коня, но он шел и яркое, весеннее солнце слепило ему глаза и ему было приятно.
Собаке - собачья жизнь, а солнце для всех светит одинаково.

                Написано в прошлом веке.