***

Сошедшие с полотен - обрастают тенью, как волосяным покровом. Он не был готов к твёрдости земли, так отличающейся от мягкого сукна, с коим схоже была его картина - в ногах правды нет, и Он опёрся коленями в молитвенном предлежании перед материей, коя раньше была для него лишь идеей. А всё идеальное - достижимо, всему есть предел, и Он переступил через свой. Песок и щебень уткнулись в Его ладони, а портняжная мышца от корня прорезалась, превосходя коренные зубы. Неужели воздух здесь имеет вес? - мысль прыгала по вспыхивающим нейронам, боясь задержаться, обжечь свежую кожу. Он был едва легче кислорода, поэтому ощущал как тяжесть склоняет его грудь к земле с каждым вздохом. Мир пахнет хлебным мякишем, хотя по ощущениям и жестче чёрной горбушки, может, это из-за белого света, коим крещено было небо? Ступая, ему приходилось то вытягивать, то сворачивать себе шею, чтобы не столкнуться с чужими тенями. Он думал, если задеть одну из них - она сразу расползётся, как капля масляной краски в воде, и заполнит своей темнотой весь свет. А ведь так и было - ночь в этом мире - это тень, раздутая самолётами сначала до уровня комнаты, а потом - до самого мироздания. Да и люди здесь были не как все, Он был не схож с ними, Его писали по чужому образу и подобию давно ушедшей эпохи, Бога, потерявшего интерес и заснувшего в подворотне с пустым бокалом. Ныне времена опущенных лиц, словно человечество рождается, чтобы стыдиться этого. А с эволюцией всё ненужное редуцируется, и на лицах не остаётся ничего, кроме сожаления. Но Он выше, Он видит макушки проходящих мимо и, сдувая с них белый осадок, выплёскивает на давящий кислород едкий углекислый газ, но, кроме химических реакций в этом мире ничего не меняется. Люди словно проходят мимо него, человека из другой эпохи, по венозной, донорской крови художника завещанного им. Переливание, срочное, безотлагательное переливание крови, не совпадающей по группе ни с одним из ныне живущих. Плутающее сквозь анатомические скелеты разочарование. А птицы, а цветы? Его охватывает невероятное стремление оседлать пытливый Хронос, не спасти ни младенцев, ни женщин, ни Цезаря, но хотя бы цветы, засыхающие под ногами слепых прохожих. И Он слышит шорох, тонкий привкус направленности, словно кто-то кашляет Ему в спину, стараясь запереть именно в Его клетках свой патогенез. Почему человек невидимка, став видимым, лишь сильнее почувствовал одиночества? - прилетает в Него женским басом со стороны третьего позвонка. Товарищ Муза, застрявшая подбородком в петле, заставляет подойти, купить за вдохновение двадцатого века Её ответ.