Неоконченный портрет - избранное. Октябрь 2022 г

Река моя, длиною в жизнь, через вчера, сегодня, завтра,
что лань стремительная, рысь –  сказать бы ей не торопись,
без остановок и возврата, вздымаясь вверх, спадая вниз, –
путь от восхода до заката.


МАДАМ

                За любовь! – я выпью стоя –
                Если только настоящая, –
                Лишь она чего-то стоит,
                Остальное – преходящее.

ПРИ СВЕЧАХ В УЮТНОМ ДОМЕ...

При свечах в уютном доме,
В старой комнате с гардинами,
Вопреки шальной погоде
Льется музыка каминная.

В змейках пламени поленце,
Прыснув огненными искрами,
Выдаст па или коленце,
Веселясь с восторгом искренним.

Не страшна седая вьюга,
Пусть, свирепая, беснуется.
Если рядом есть подруга,
Сердце вьюгой не остудится.

Если б вьюга эта знала,
То не стала бы упорствовать.
В узких плещется бокалах
Неспроста вино заморское.

А не выпить ли, родная,
Нам за жизнь, ведь живы вроде бы,
Чтоб в сердцах, зимы не зная,
До конца хранилась оттепель.

За любовь! – я выпью стоя –
Если только настоящая, –
Лишь она чего-то стоит,
Остальное – преходящее.


МЫ С ТОБОЮ НАШЛИСЬ...

Мы с тобою нашлись
          в суете убывающих буден,
Раны первой любви
          скоротечностью лет залечив.
В перекрестье сошлись
          подуставшие линии судеб
В неслучайной ночи,
          в неслучайном потоке причин.

Посидим, помолчим,
          пусть за нас говорят эти свечи.
Ты горячим плечом
          к моему прикоснулась плечу.
Не пойму, почему
          я сегодня смущен и застенчив,
Нет охоты к речам.
          Может быть, показаться врачу?

– Счастлив, – думалось, – тот,
          кто еще на этапе начальном
В беге жизненных строк
          заприметил счастливый итог.
– Успокойся, мой друг, –
          ты сказала, нарушив молчанье, –
Я простила тебя,
          ты тогда по-другому не мог.

Мне б на это сказать:
          пока возраст еще не просрочен,
Все сначала начать
          я с тобой, безусловно, не прочь, –
Предпочел промолчать,
          ни к чему и пытаться пророчить,
Пусть гадает о том
          на свечах неслучайная ночь.


ГРАНАТОВАЯ ЛОЖЬ
 
Душистое амбре, вздыхая виновато,
Спешило источать дрожащее «Бордо»,
Окрашивая в цвет кровавого граната
Последний встречи час и всё, что было до.

Ажур ненужных слов звучит как откровенье.
За золото любви фальшивый выдан грош.
Я слушаю тебя и пью без сожаленья
С гранатовым «Бордо» гранатовую ложь.

Последняя строка последнего свиданья...
Вершит последний слог усталое перо.
Тому, чему не быть, не нужно оправданий,
В игре остывших чувств не выпадет зеро.

– Прости меня, мой друг… и я тебя прощаю...
С измученным «прощай!» раскручена праща.
Портретик в серебре я молча возвращаю,
Им радость первых встреч зачем отягощать.

Растаяли шаги твои в ночной прохладе.
Кровавое вино разлито на столе.
Оставлен влажный след коралловой помады –
Коралловым колье – на тонком хрустале.


КРУЖИТ ВЕТЕР ЛИСТВУ...

Кружит ветер листву над зеркальностью луж,
Осторожно и робко – застенчив.
– Что, ответь мне, добавит родству наших душ
С грузом лет запоздалая встреча?   

Впрочем, нам ли с тобой в них закаты впускать
И бежать от сезонного гриппа,
Коль бокалы теснит золотистый «Мускат» –
Нежный запах акации с липой?

Не тряхнуть ли, подруга моя, стариной?   
Было б странным мне выглядеть старым.
Если двадцать в душе, пусть мальчишка дрянной,
Мне плевать на увечья и раны.

Да – морщины уже, да – уже седина…
Украшают почтенные годы.
А давай-ка – за встречу, до самого дна –
Я, как прежде, еще и негодный.

Над зеркальностью луж ветер кружит листву…
Не «Мускат», а вода колдовская.         
Я, как прежде, тебя и женой назову,
И еще, как тогда, заласкаю.

Где мерцание свеч довершает сюжет,
Были б лишними чьи-то вопросы.
Лишь один: как связать со степенностью лет   
Шепот твой: «Ты еще и несносный»?


КАШНЕ

Вздыхая, плавилась свеча,
«Мускат» в бокале золотился...
В кашне, растерянной, ничья,
Вошла осенняя царица.

В лице – тревога и печаль.
– Прости, мой друг, я так устала.
Мне так тебя не доставало.
Нет-нет, не надо отвечать.

Волос причудливый янтарь –
Прожилки красной меди с бронзой.
Царицы Осени нектар –
Как власть поэзии над прозой.

– Не стоит грусть в себя впускать.
– Спокойно тут, тепло, уютно...
– Мадам, опять на сердце смута?
Согрейтесь. Вот он Ваш «Мускат».

Идет Вам этот красный цвет.
Вы в нем по-прежнему прелестны.
Я ведь закончил Ваш портрет.
Как Вам сидится в новом кресле?

Предпочитаете «Шанель?»
Да Вы дрожите, Андромеда!
Я Вас сейчас укрою пледом.
Снимите чертово кашне!


ГОСТЬЯ

Улыбалось свече «Каберне Совиньон»:
 – Не спеши, а иначе пропустим.
– Не вините, мадам, я уже обвинен:
Дал когда–то Вам повод для грусти.

Успокойтесь! Вина? Да, конечно же, рад.
Вы же гостья, к тому ж издалёка.
Вам позволено все. Виноват. Виноват.
Никакого, простите, намека.   

Вы и в гневе своем так прекрасны, мадам!
Как развеять сомнения Ваши?
Вам сегодня причин для упреков не дам –
Пусть останутся  там – во вчерашнем.

Так–то лучше. Мадам, пригубите вина...
Вам к лицу улыбаться, поверьте.
Даже если нам встреча осталась одна,
Жизнь, поверьте, прекраснее смерти.

Да какие года? Хороши, как всегда.
И всегда соблазнительны в красном.
Так легко и приятно мне с Вами, когда
Вы со мною хоть в чем-то согласны.

Не спешите, мадам... Предпочтенье парче?
Из чего палантин? Из шиншиллы?
«Каберне Совиньон» догоравшей свече:
– Вот! Опять, как всегда, поспешили.


БЕСПУТНАЯ

Ветер, вздорный до слез, на осеннем дворе
Спорит с лужами.
На оконном стекле, до прожилок замерз,
Лист простуженный.

Ты вошла: – Это я! Пряди мокрых волос
Ветром спутаны.
Упреждая вопрос: – Не сердись на меня.
Я беспутная.

– Не сержусь, и давно. У камина, мадам,
Отогреетесь.
И примите бальзам. Ваш халат кимоно.
Заболеете.

– Так устала, поверь. Тяжело на душе.
Я в отчаяньи.
– Но не стоит теперь, раз вернулись уже,
Так печалиться.

– Неужели простил? Вся промокла, дрожу...
Носом хлюпаю…
Отдохну – расскажу... Жалюзи опусти...
Да, я глупая...

– Слышу те же духи... Ваш любимый «Жасмин»?
– Им я верная.
Поперхнулся камин: – Влипли вновь, лопухи,
В дело скверное.


У ТЕБЯ... У МЕНЯ...

Не хочу говорить про кому что дано,
Но у слов не бывает простоя:
У тебя за окном на картине одно,
У меня – совершенно иное.

У тебя – не пейзаж – бутики да бистро,
У меня – хоть пиши акварели.
У тебя – визг чумных электричек метро,
У меня – соловьиные трели.

У тебя – дом, одетый в железный бетон,
У меня – у калитки березы,
У тебя – красоту отложи на потом,
У меня – распускаются розы.

У тебя – день и ночь по часам, на весах,
У меня – рыжий пес на рогоже.
У тебя – синева на тревожных устах,
У меня – цвет загара на коже.

Кто составил, скажи, наш с тобою рассказ?
То ль судьба, то ли воля Господня?
«У тебя», «у меня» стать заветным «у нас»
Не спешат почему-то сегодня.


ГОСТЬЯ ИЗ ШКАТУЛКИ

Дождь – осенний старик, обезумевший зверь,
Бил по кровле титановой тростью.
И зачем мне судьба из шкатулки потерь
Вновь достала внезапную гостью?

Тушь на мокром лице, на глазах пелена.
– Снова греки разрушили Трою?
– Я продрогла... несчастна... налей мне вина...
– Быть красивой непросто, не спорю.

– Я прошу, не язви. Растопил бы камин.
Да, я дура, я злая Гингема.
– У меня на гингем есть осиновый клин.
Про гингем мною пройдена тема.

– Не простишь? Или мне указал на порог?
– Нет, мадам, просто пали Помпеи.
Сожалею о том, но, увы, я не Бог
И любовь воскрешать не умею.

Дождь по кровле все бил – обезумевший зверь...
– Что ж, прощай, несмотря на погоду.
Гостья гордо нырнула в шкатулку потерь.
Сколько ж в этой шкатулке народу!


КАШЕМИРОВЫЙ ПЛЕД

Серый вечер мрачнел, обещая ночную прохладу.
Нежно плечи твои обнимал кашемировый плед.
«Каберне Совиньон» легким бархатом южного сада
На губах оставляло дразнящий рябиновый след.

Свеч лавандовый дух окружал колдовским фимиамом,
Их таинственный свет отражали жемчужины бус.
А привет из Бордо – тонкий запах фиалки с сафьяном –
Источал аромат, вызывая смятение чувств.

Слух ласкала до боли знакомая песня Дассена.
Увлекал за собою в Париж баритон шансонье.
Мы кружились с тобой, словно утлая лодочка в Сене,
В танце родственных душ, и казалось, что это во сне.

Слов опасных клубок распустил искуситель лукавый,
Усыпил на мгновенье защитное чувство стыда
И запретное «нет», осторожности нити ослабив,
Без большого труда заменил на заветное «да».

Ночь усталую вскоре сменил на посту день погожий.
Ты, окончив визит, окунулась в привычное «нет».
Запах матовых плеч и тепло восхитительной кожи
Еще долго хранил для меня кашемировый плед.


ЧУЖАЯ

Судьба в своей текучести беспечной
Вдруг удивит чредою перемен:
Привез ее в морозный серый вечер
Спортивный серебристый ситроен.

В лице мадам – корабль сел на рифы,
Ночная хмурь, сместившая зарю.
– Простите, друг, но в Вас волшебной нимфы,
Как прежде, я уже не узнаю.

Сошла на нет кудесница лесная.
Впитали сталь зеленые глаза.
– Чужая Вы, я Вас такой не знаю,
Ушла от Вас девчонка–егоза.

– Мне плохо! – тихим голосом, печально.
Устала я. – Устали быть собой?
– Молчи, молчи... Устала и скучаю,
Но так слаба, чтоб ссориться с судьбой.

Похоже, явь стократ печальней были.
С чего бы вдруг морщинки на губе?
– Замечу, что не мне Вы изменили,
Вы изменили верности себе.

Ей на лицо упала тень густая.
– Казни меня, но только не гони.
– Я не гоню Вас, что Вы, – отпускаю.
Идите с миром. – Милый, обними.

– Побудь со мной еще немного рядом.
– Мадам, Вы не устали от измен?
Чужая Вы. Чужого мне не надо.
Вас ждет – адью! – спортивный ситроен.


ГОРНОСТАЙ

Мы расстались с тобой в день весенний – последний,
А увиделись вновь в первый вечер зимы.
В то, что прежде казалось, исчезло бесследно,
Не судьбой ли опять были втянуты мы?

Ты все прятала личико в нежную шубку.
Стройный стан, не стесняясь, ласкал горностай.
– Повезло горностаю, – заметил я в шутку.
– Мне совсем не до шуток, мой друг. Перестань!

– Извини... Ты меня ненавидишь, наверно?
Вечер стал на себя примерять полумрак.
– Не сердись, дорогой, это, кажется, нервы.
– Понимаю.
– Прости... Без тебя мне никак.

Тут и там светлячки – по небес покрывалу.
– Я устала... Глупа... Никому не нужна.
– Успокойся... Не плачь... Мы начнем все сначала,
Будем вместе умнеть – в этом ты не одна...

Гроздья звезд, словно птиц бесконечные стаи,
Мириадами свеч прорастали в ночи...
Может быть, до сих пор и везло горностаю,
Но теперь мне придется его огорчить.


ОСЕННИЙ РОМАНС

Старый парк берендеем лихим заколдован:
Пруд, ограда, скамья – будто в сказочном сне.
Ты в боа Айседоры сошла с фаэтона
И с улыбкой Джоконды подсела ко мне.

Вновь в усталой душе, вызывая тревогу,
Прежних чувств принялась пробуждаться волна.
– Как живешь, дорогой? – Ничего. Слава Богу.
– Всё один? – Как и прежде. А ты? – Не одна.

– Вышла замуж? – Заметно? – На сей раз удачно?
– Всё язвишь? Не кусайся. Какой листопад!
– Любишь мужа? – Конечно. – А он? – Однозначно.
Поздравляю. – Спасибо. – Ну что же, я рад.

– Но, как видишь, тебя я еще не забыла.
– Ты как будто все та же и все же не та.
– Помню нашу любовь. – Да когда это было?
– Мне пора. – Понимаю. – Я так занята.

Под осенний романс опадающих листьев
И печальные вздохи редеющих крон –
«Не хандри, монсеньор» – мягкой поступью лисьей
С легким шлейфом «Диор» отошел фаэтон.


ОТЧЕГО НА ДУШЕ...

Отчего на душе непонятная грусть?
Видно, жизнь приближается к устью.
Со злодейкой судьбой я уже не борюсь,
А сама все никак не отпустит.

Неужели я с нею навек обручен,
В обруч взят и веревками скручен?
Скажет кто-то в ответ: мол, судьба ни при чем –
Сам сгущаешь небесные тучи.

Может так, только времени струйка течет,
Несмотря на невзгоды погоды,
А кукушка, ведя свой кукушечий  счет, –
Все считать да отсчитывать годы.

Дни – как капли воды. То ли жив, то ли мертв.
Птицы раненой крылья простерты.
Образ твой на холсте и размыт, и растерт,
Да и холст сам безвременно свернут.

Пусть к тебе, как и прежде, бегут поезда,
Задыхаясь в движении частом,
Нет охоты моей возвращаться туда,
Где когда-то был весел и счастлив.

Часто в гости ко мне ты приходишь во сне,
В нем я нежен с тобою, как прежде.
Может, все же приедешь ко мне по весне?
А во сне приходила бы реже.

Побежим босиком по траве на заре,
Задохнемся от запахов луга.
Утопая в росе, на цветочном ковре
Утолим все печали друг друга.


ПУСТЬ ГОВОРЯТ, ЧТО...

Пусть говорят, что зрелый возраст
Порою с памятью не дружит,
Но надо мной твой светлый образ,
Куда б ни шел, парит и кружит.

Все то, что так неудержимо
Влекло когда-то нас друг к другу,
До сей поры свежо и живо
И дарит сладостную муку.

Я помню все: и платья шелест,
И сад хмельной в объятьях лета,
И запах кожи – пряный вереск
Лилово-розового цвета;

В саду, под птиц задорный щебет –
Девичий лепет, еле слышный,
Смущенный взгляд, ресничек трепет
И в поцелуе привкус вишни.

В жабо узорных георгины
Едва плеча касались нежно,
А мы с тобой, во всем наивны,
Купались в радости безбрежной.

Однако… к нам, когда не просим,
Приходит вдруг на смену лету
Совсем не ласковая осень,
Вокруг меняя то и это…

И все ж, не глядя на усталость,
Еще хранит святая зрелость
От встречи той былую радость
И грусть о том, что не успелось.
               

ТРАМВАЙ НОМЕР 6

Пускай не часто, но подчас
С судьбой случается, бывает:
В вечерний час увидел Вас
Шесть лет спустя в шестом трамвае.

На Вас в трамвайной суете
Смотрел сквозь толщу лиц усталых
И сожалел о встречах тех,
Которых нам не доставало.

Вы та же будто... но не та –
Не избежать коросты прозы:
В чертах лица... лета, лета!..
Уже и Ваш заметен возраст...

С годами, вижу я, сбылось
И даже то, что не хотите:
По глади бронзовых волос
Пошли серебряные нити...

И не предъявите судьбе...
На все всегда своя причина...
Морщины вижу на губе...
– Вы не выходите, мужчина?

Кому теперь вменять в вину?..
Мы все не сделаны из стали.
Вы, головой прильнув к окну,
Дремали, видимо, устали.

Что мне бы в Вас еще прочесть?..
Я на часы взглянул – бывает:
Они показывали шесть,
Шесть лет спустя в шестом трамвае.

Не буду женщину будить,
Судьба ведь та еще плутовка.
– Простите, мне тут выходить,
Чуть не проехал остановку.


АУТОДАФЕ

Зачем зашел я в старое кафе?
Красе мадам, без всяких реквизитов,
Я огласил бы аутодафе,
Когда бы был Великий инквизитор.

И снова рок объятия простер.
Я им уже до чертиков запуган.
Определенно: сразу на костер!
Вот только жаль почтенного супруга.

Солиден... лыс... хотя и не маркиз,
Не финансист, но, думаю, в обойме.
Он ей достался, видимо, как приз,
Она ему досталась как обои.

Да, славно поработала фреза:
Она все та же, стала даже краше.
Тут наши с нею встретились глаза.
Супруг-то Ваш годится Вам в папаши.

Я стал ее рассматривать в упор...
Что с Вами? Вы краснее помидора...
Довольно, отменяю приговор:
Должна же быть у женщины опора.

Бежали мысли путанной строкой...
Я не сержусь и даже не ревную.
Зачем мне нарушать чужой покой,
Вас лучше с той строкою зарифмую.

Адью! Желаю ветра в паруса.
– Вина! Гарсон! Держи свою монету!
Костер – чертям! Да здравствует краса!
Чем жить еще бродячему поэту?


Я ПРИПЛЫВУ К ТЕБЕ В КАНОЭ...

Гонимый ветром непокоя,
Не кутюрье и не рантье,
Я приплыву к тебе в каноэ –
Мадам, приученной к ладье.

Украв тебя у жизни броской,
От надоевших красных роз
Я увезу к себе на остров –
В страну левкоев и мимоз.

Туда, где просто все и мудро,
Где ни упреков, ни вины,
Где перламутровое утро
В объятьях ласковой волны.

В страну тобой забытой были,
Без суеты и кутерьмы,
Где мы уже однажды были
И где недолюбили мы.

В тебе, одетую в юбчонку,
Пускай совсем не по годам,
Узнаю прежнюю девчонку,
А не холодную мадам.

Где в тихой радости покоя
Вновь станет гимном красоте
Цветок лилового левкоя
На желтой шляпке канотье.
               
               
ДУШИ ЛИМОННОЕ ГОФРЕ

Как много к памяти вопросов.
Бегу от жизненных засад
Туда, где пруд – седой философ
И шаловливый летний сад.

Туда, где лотос белоснежный
Пьянит божественным амбре,
А гладиолус, тонкий, нежный,
Одет в лимонное гофре.

Где в легком розовом виссоне,
Купаясь в солнечной любви,
Пионы в сладостной истоме
С мольбой к прохожему: – Сорви.

Где мы с тобой – какое лето! –
В резной беседке у пруда;
Где ты в объятиях поэта,
Дрожа, в ответ прошепчешь: – Да!

Конечно, «да!» А как иначе?
Рука на девичьем плече...
Когда счет памятью оплачен,
Не надо спрашивать «зачем?»

Как много к памяти вопросов...
Любви несбывшейся – виват!
Я ныне зрел, как пруд–философ,
Но вот душой, что летний сад.

В ней живы лотос белоснежный
С его божественным амбре
И гладиолус, тонкий, нежный,
В лимонном девственном гофре.
               

ПОД СЕНЬЮ РОЗОВЫХ МАГНОЛИЙ...

Под сенью розовых магнолий,
В саду японском, у пруда,
В одной из дам признал едва
Из прошлых лет красотку Олю.               

И, верно, было бы ошибкой
Вам досаждать в который раз,
Когда б ни зелень редких глаз
С неподражаемой улыбкой.

Однако, что же с нею сталось?!
Красотки внешность, не трубя,
Уж подминала под себя
Лисой крадущаяся старость.

Да… годы к нам не знают ласки –
Сошла на нет былая стать.
Когда бы нам моложе стать,
Себя не прятали б под маски.

Что старость? – лист осенний с ветки.
Подобно древнему холсту,
С годами прячем красоту
Мы под морщин густые сетки.

Зачем все той же тропкой к драме
Веду тебя, читатель мой?
Не лучше ль старости святой
Мне обнажить иные грани?

Довольно прежних лет ошибок.
Я к милой даме слишком строг.
Она, держа в руке цветок,
В пруду рассматривала рыбок.

Мы все живем под Бога оком.
Нет, не состарилась она.
Быть может, чуточку грустна
И ей немного одиноко.

Совсем не старость, просто зрелость.
Она все так же хороша.
И верно, та же в ней душа.
Но где в тебе былая смелость?

Ну что ж, вперед! Была бы воля.
– Не правда ль милые цветы?
Она в ответ мне: – Это ты?
Едва узнала.
–  Здравствуй, Оля!

               
В АЛМАЗАХ РОС КУПАЛСЯ КУСТ...

Уж первый луч входил во вкус,
С зарей сплетаясь в чудный вензель.
В алмазах рос купался куст
Огромных розовых гортензий.

Вползал в раскрытое окно
Авроры летний дух из сада.
В уютном кресле в кимоно,
Устав, спала Шахерезада.

Историй сказочная нить
Вела ее тропою длинной.
Устал и я, чего таить,
От сказки долгой и наивной;

Устал от сложной вязи слов,
От арабесок оправданий,
От покаяния клубков
И от ажура обещаний.

От бесконечности речей,
От многоточий, междометий,
От невиновности ничьей
И неизвестности соцветий.

Довольно! Все! Пора казнить!
Нить сказки слишком долго вьется.
Я обрубаю эту нить!
Вот только пусть она проснется.

А под окном, широк и густ,
К Шахерезаде без претензий,
В лучах зари купался куст
Огромных розовых гортензий.
               

ПРОФИЛЬ

У злой судьбы, как мага–чародея,
Для нас в запасе множество идей:
Увидел Вас, одну, в оранжерее
Среди цветущих белых орхидей.

Как не узнать точеный тонкий профиль?
Он словно был один на миллион.
Его Вам подарил не Мефистофель,
А сам Творец, и с ним – Пигмалион.

Пигмалион – в мечту влюбленный мастер –
Уж не сыскать сегодня таковых, –
Резцом своим, во всем ему подвластным,
Создал себе подобную, как Вы.

Конечно, Вы совсем не Галатея,
А из меня плохой Пигмалион,
И все ж, как он, от радости хмелея,
Я в Вас, мадам, безумно был влюблен.

Но, к сожаленью, наша карта бита.
Любовь – удел, скорее, лебедей.
Ушла, не обернувшись, Афродита,
А вслед за ней ушел и Гименей.

Однако, Вы меня не замечали,
Хоть были рядом – руку протяни...
Как Вы бледны и, видимо, в печали...
Но тут заметил: Вы же не одни.

Судьба, скажу вам, скверная подруга,
За просто так ты с нею не шали.
Вы взяли под руку, наверное, супруга
И по дорожке медленно пошли.

Нет-нет, не мне мешать чужому счастью.
Я на него беды не навлеку.
Но чтобы быть к событию причастным,
Я помещу Вас с профилем в строку.

А мне, скажу, и большего не надо.
Ведь жизнь давно на радости скупа.
И, проводив точеный профиль взглядом,
Сказал судьбе: – Прости, но не судьба!


КАЛЛЫ

Закатом вышитый узор
Уже ласкался с небом алым.
А мой с утра ласкают взор
Вот эти розовые каллы.

Их крыльев шелковый атлас
Своей красою безупречной
Подви’г меня  в который раз
Поразмышлять о теме вечной.

Ведь люди, верно, неспроста –
И те, кто сведущ, и невежды –
Твердят: любовь и красота
Спасают мир и нас, как прежде?

Тут, как кому ни прекословь,
Услышишь много мнений диких.
Я ж на вопросы про любовь,
Всех отсылаю к Эвридике.

Мы все со страхом не успеть,
Спешим испить любви иссопа,
Забыв, что надобно иметь
К тому же верность Пенелопы.

Или другой пример: Лейли.
Пусть я далек от званья мэтра,
Уверен в том, что для любви
Важна еще, как воздух, жертва.

А красоту на свой аршин
Я отмечаю мненьем едким:
Она в отсутствие души
Сродни блестящей этикетке.

Что на пиру фужер пустой,
Хоть и  красив с любого бока?
Обремененным красотой
Всегда в итоге одиноко.

Еще не сделались больны?
Мол, он опять запел про душу.
Но в этом нет моей вины,
Ведь вы вольны меня не слушать.

Во всем, к чему ни призови,
Я остаюсь доволен малым.
Вам больше скажут о любви
Вот эти розовые каллы.


ТАНГО

Бокал с «Бордо» украсил ломтик манго.
Мелькнула грусть в улыбке визави.
– Я Вас, мадам, хочу позвать на танго –
Еще до окончания любви.

Что предложить мадам, влюбленной в глянец,
Наложнице гламурной суеты?
Еще один, увы, прощальный, танец
И эти надоевшие цветы.

Сюжетный ряд всего, что было с нами,
За дымкой лет уже неразличим.
Напрасный труд искать между словами
Следы неубедительных причин.

Меня уже, как прежде, не тревожат –
Не раз ее хотевшего спасти –
Ни страстный взгляд, ни сладкий запах кожи,
Ни даже неуклюжее «прости...»

Утихла боль с последним шагом танго.
– За Вас, мадам! Прощайте! Селяви!
Пусть Вам «Бордо» и этот ломтик манго
Напомнят о несбывшейся любви.


НОЧЬ В СТО ТЫСЯЧ ПОЦЕЛУЕВ

Судьба – назойливый диспетчер,
Уж и не знаю, с чем в связи,
В одну связала две стези,
А с ними – нас в июльский вечер.

К чему нам гнет дурных известий?
Исчерпан глупостей лимит.
Давно ни злости, ни обид
Во мне, лишенным чувства мести.

Давай в одну уложим строки,
С пера сошедшие вчера,
С тобой хотя бы до утра
Оставим ревность и упреки.

Сколь ни плоди заботы будней,
Как ни вертись, а жизнь одна.
С глотком душистого вина
Ее, надеюсь, не убудет.

И раз судьбы мы не минуем,
Друг другу можем мы помочь:
У нас с тобой в запасе ночь
Длиной в сто тысяч поцелуев.


ПРОЩАЛЬНАЯ МЕЛОДИЯ

Осенний цвет ее волос,
Предвидя зиму, кутал плечи.
В глазах свечи немой вопрос
Был расставания предтечей.

Седой ручей из зыбких струй
Теней, прозрачных и печальных,
Сопровождая поцелуй,
Журчал мелодией прощальной.

Не в силах вслух произнести,
В ночи едва, почти неслышно,
С губ полушепотом: – Прости.
Прости, что так нелепо вышло.

Свеча – метаться и мерцать,
Не уставая возмущаться:
– Когда б любви не отрицать,
Тогда б не стоило прощаться!

Вином наполненный фужер:
– Вы что такое говорите?
Не осуждайте их, ма шер,
Уж сами скоро догорите!

Свечи последний тяжкий вздох
Фужеру был немым ответом:
– Я догорю, но видит Бог,
Их согревала до рассвета.


ВЫ ЛЕТОМ БАБЬИМ...
 
Вы летом бабьим вновь ворвались в осень.
К лицу мадам осенний кардиган,
Лишь не идет быть с дамской папиросой,
Ведь я уже давно не хулиган.

Позвольте мне с волос убрать листочек,
Позвольте ручку Вам поцеловать.
От редких встреч и частых многоточий
И Вам, и мне придется отвыкать.

Такая жизнь. Устали. Понимаю.
От важных дел попробуй откажись.
А я устал быть в ней все время с краю
И повторять за Вами: это жизнь.

Еще листок... пора готовить грабли –
Прибрать в душе, с душою не шали...
Пришли вчера ко мне Вы с летом бабьим,
Сегодня с бабьим летом отошли.


СКАЖИ – И Я К ТЕБЕ ПРИМЧУСЬ...
               
Сгорая в пламени огня,
От вожделенья плачут свечи...
Теченье времени меня
Своим дыханием не лечит.

Что мне до слез капризных свеч?
Судьба роман уже сверстала,
А в нем страниц нечастых встреч
Нам так с тобой недоставало.

Скажи – и я к тебе примчусь   
С клубком несбывшихся мечтаний
Из невостребованных чувств
И нерастраченных желаний.

У мирозданья на виду,
Судьбу избавив от недуга,
Мы утолим, к ее стыду,
Всю недолюбленность друг друга.


ПРИТЯЖЕНИЕ ДУШ

У судьбы про запас много улочек тесных.
На одной из таких в неприглядной глуши
Чей–то росчерк пера неких сфер поднебесных
Двум сердцам обнаружить себя разрешил.

Дождь апрельский, лаская капризные лужи,
Торопился исполнить торжественный туш.
Как бы встречу сердец ни назвали кликуши,
Я ее бы назвал притяжением душ.

И десницей судьбы провидения Гений
Бросил к нашим ногам подходящий резон:
Я тебя, взяв за локоть, без тени сомнений
Пригласил, не спросив, под спасительный зонт.

Шли мы к белому храму по мокрой тропинке.
Теплый дождь, веселясь, омывал купола.
Ты, ладошкой смахнув незаметно слезинку:
– Как же долго, – сказала, – тебя, я ждала.

         
 ЕЖАСЬ, КУТАЕТСЯ ВЕЧЕР...

Ежась, кутается вечер
В кашемировую шаль.
Несговорчивые свечи
Льют с горячих плеч печаль.

По зеркальному безбрежью
Свет растерянный скользит,
Пряча лучики надежды
В тонких складках жалюзи.

От сирени в красной вазе
Тени вьются по стене.
Недосказанные фразы
Тают в розовом вине.

В мыслях грешных кто-то тайный
Чертит дуги и круги,
А в тревожности случайной
Чьи-то слышатся шаги.

Где-то скрипнет половица,
Ей – вторая отвечать.
Впору, видно, помолиться,
Чтоб стряхнуть с души печаль.


В БЕГЕ ДНЕЙ И НОЧЕЙ ВЕРЕНИЦ...

В беге дней и ночей верениц,
Не осудишь ведь суетность буден,
В вечном шелесте жизни страниц
Нас столкнули капризные судьбы.

Мы, спустившись с гордыни вершин,
От небес получили по плюсу,
Заплатив глубиною морщин
И еще сединою по вкусу.

То ль с годами пожухла трава,
То ль сбывается чье-то пророчество,
Разгораться, как прежде, дровам
Почему-то в камине не хочется.

Видно, мы на вершок подросли.
Ни к чему нам ключи и отмычки.
Не пришлись: в нас уже проросли
Обойтись друг без друга привычки.


ТЫ МЕНЯ ОТЫЩИ...

Ты меня отыщи в бесконечности серой,
В бирюзовый рассвет за собой позови,
В край березовых грез, неутраченной веры,
В мир оживших надежд и небесной любви.

Из замерзшей души прогони злую стужу,
Словно птицу в ладонях, дыханьем согрей.
Я тебе прошепчу: ты мне дорог и нужен,
Лишь меня отыщи, умоляю, скорей.

Из ромашек браслет мне надень на запястье,
За печали потерянных лет не взыщи.
Я тебе возвращу васильковое счастье,
Только ты не забудь и меня отыщи.


В ГУСТОЙ ТОЛПЕ, БЕГУЩЕЙ В НЕБЫЛЬ...

В густой толпе, бегущей в небыль,
В потоке ветреной судьбы –
Как нам сойти с ее тропы? –
Увидеть Вас готов я не был.

На миг в людских фигур просветах
Я Ваш поймал случайный взгляд –
И вновь взлетела вверх монета,
И вновь желанием объят.

Себя, пусть Вами не был узнан,
Хотел заставить: позови!
Но встрепенулся в сердце узник
Не мной отвергнутой любви.

Заложник вечного сюжета
Судьбу о встрече не просил.
Прервав падение монеты,
Он Вас с толпою отпустил.


УВЫ...

Увы, у жизни скорый бег,
А мы зачем-то с Вами медлим...
Мне очень жаль, что первый снег
Для нас становится последним.

Увы, но кто непогрешим?
Не с Вами нам поют осанны.
А, впрочем, кто чужой души
Считал бесчисленные раны?

Увы, но в ней теперь не Вы,
Не Вы и раны исцелите.
Я Ваш, простите мне, увы,
Плохой, наверное, ценитель.

Снежинки хлесткой полосой
В атаку шли – пора прощаться.
Увы, мне с Вашей красотой
Не научиться обращаться.


НОЧЬ. ЛУНА. БУТЫЛКА  «КЬЯНТИ»...

Ночь. Луна. Бутылка «Кьянти» –
В желтой юбке из соломы.
По ребру бокала – кантик,
Полный чувственной истомы.

Предвкушая радость встречи,
От волненья плавя жабры,
Без конца роняют свечи
Воск на плечи канделябра.

Тот ворчит, но все же терпит
Капель восковые грозди,
А бокал: – И где же черти
Носят ветреную гостью?

Вдруг, за отблеском зарницы,
Ночи сумраку контрастом,
Гостья в дом впорхнет как птица
И с улыбкой скажет: – Здравствуй!

– Аллилуйя! – вскрикнет «Кьянти»,
Чревом радостно ликуя.
И замрет, волнуясь, кантик
В предвкушеньи поцелуя.


ТАЕТ ВЕЧЕР В ОСЕННЕМ ВИНЕ...

Тает вечер в осеннем вине...
Медь заката морщинит гардины.
От увядших цветов на стене
Тени горбят усталые спины.

От свечи расползается свет
По расщелинам мрачного дома.
Над холодным камином портрет
Проступает фигуркой знакомой.

И лицо – мне знакомо оно,
Взгляд с улыбкой знакомы – и что же?
Не скажу, что уже все равно,
Но как будто на это похоже.

Может быть, возрастная пора
С каждым шагом утраты врачует:
То, что вдруг приглянулось вчера,
Нас сегодня, увы, не чарует.

Отчего? – не спросить у свечи,
И сама уже скоро не спросит,
Просто скуку с тоскою к ночи
Мне навеяла поздняя осень.


МАРТИНИ

Под сладкий запах алых лилий
Мы с Вами пили до рассвета
Мартини с привкусом ванили –
Вино соломенного цвета.

Свечам безумным плавя плечи,
Лихая ночь, огнем пылая,
Быть может, ради этой встречи
Украла Вас у Менелая.

Вы, ночи следуя капризу,
Что златокудрая Елена,
Дарили пылкому Парису
Всю сладость царственного плена.

В ночи блестел немым упреком
Чужой браслетик на запястье.
Между любовью и пороком
Легло украденное счастье.

Нет счастья там, где будут трое:
Небесных сфер законы строги.
Не потому ль на участь Трои
Прямой намек ложится в строки?

Воровка ночь, расправив брови,
Сошла главою с гильотины –
И не ваниль, а привкус крови
Я вдруг почувствовал в Мартини.


ВЕЧЕР. ВЕТЕР, ЗЛОБНЫЙ, СКЛОЧНЫЙ...

Вечер. Ветер, злобный, склочный,
В лапах путается сосен.
Дождь стеною многоточий
С полотна смывает осень.
Вновь на сердце тяжкий груз,
Вновь к стеклу окна прижмусь.
Кто к ночи в мой дом приносит
Вновь тоску, печаль и грусть?

Мрачно все вокруг и серо,
Вечер скукой изувечен.
Вязнут мысли, ноют нервы,
У свечи худеют плечи.
Шепчет голос – тайный зверь:
– Ты слезам ее не верь.
Может, это время лечит
Боль и раны от потерь?

Отвратительная мука –
Бесконечность дум напрасных.
И кого еще без стука
В дом приносит в час ненастный?
– Это я, – с щелчком ключа. –
Есть кто в доме? Отвечай.
Ты не рад?
– Ну что же, здравствуй.
– Я продрогла. Срочно – чай.


ОСЕННИЙ ПОРТРЕТ

Любуясь осени портретом,
Ни в чем хозяйке не переча,
С тобой, ее укрывшись пледом,
Как дети, радуемся встрече.

Теперь, когда мы снова рядом,
Печали прошлых лет отпустим
И поцелуя шоколадом
Навек излечимся от грусти.

И ни чему плохие вести!
Гляди, как живо пишет осень!
Давай ее с тобою вместе
О нашем счастье вновь попросим.

Когда она волшебной кистью
Однажды примется за кровли,               
Пускай и нам портрет из листьев
На год оставит в изголовье.


ДВА ОТРАЖЕНЬЯ

Вместе и врозь, и опять притяженье...
В зеркало Я смотрит зеркало ТЫ.
Ты – всех пороков моих отраженье,
Я – отраженье твоей чистоты.

В поле любовном за гладью зеркальной,
И отторгая, и снова маня,
Борется страсть с чистотою сакральной,               
Вечно меняя тебя на меня.

Двух отражений по кругу движенье –
Вечно друг другом полны и пусты.
Я – всех пороков твоих отраженье,
Ты – отраженье моей чистоты.


НЕ РУГАЙ ПОЛОСУ НЕУДАЧ...

Не ругай полосу неудач.
Не волнуйся, немного терпенья.
Я с тобою – поэт или врач,
Ты со мною – мое вдохновенье.

Оливиновых глаз не печаль.
Ни к чему переносице складки.
Твой любовью наполню хрусталь
И в душе устраню неполадки.

И, подобно поэту-врачу,
Усмиряя сердечные ритмы,
Я твою красоту заключу
В светлый терем восторженной рифмы.


СОНЕТЫ


СУДЬБА ТВОЯ СЛЕПА, МОЯ – НЕЛЕПА...

Судьба твоя слепа, моя – нелепа,
К сочувствию обеих не зови:
Нет дела им до жалкой горстки пепла
От нашей несложившейся любви.

Куда, зачем? – вели своей дорогой –
На ощупь та, а эта – во хмелю –
Нас за собой от первого восторга
До эпилога, равному нулю.

По воле их, покорно, словно слуги,
Не ведая печального конца,
Слепой любви отдались на поруки,
Хмельные, позабыли про Творца.   

Когда в любви не думаешь о Вышнем,
Ищи ее затем на пепелище.


ТОНКА СЕРДЕЦ СВЯЗУЮЩАЯ НИТЬ...

Тонка сердец связующая нить.
Твоей душе не стал я отраженьем,
Не смог ее от ран я исцелить,
Полученных в тяжелых пораженьях.

Но знаю я, в себе лелея грусть,
Что тот целитель все-таки найдется,
Чьи гамма и соцветье нежных чувств
В душе твоей любовью отзовется.

И снова в ней распустится эдем,
Залечит раны прежнего бунтарства,
А мне – увы, опять мириться с тем,
Что я ошибся в выборе лекарства.

Не нужно вслед рассерженных речей,
Я просто был не лучшим из врачей.


НЕ ПЛАЧЬ! В ТЕБЕ СЕГОДНЯШНЯЯ СВЕЖЕСТЬ...

Не плачь! В тебе сегодняшняя свежесть –   
Осенней дамы красочный наряд.
Твою теперь магическую прелесть
Мои стихи потомкам сохранят.

И стать твоя, и твой душевный облик
Строкой моей возвысятся на пик.
Твоя краса – красы небесной отклик,
А светлый лик – он святостью велик.

Не говори, что время горше перца
И в сердце птиц печали не зови,
Ведь милой мне прекрасной дамы сердцу
Дано служить вместилищем любви.

Не плачь! Гляди: еще не кончен вечер,
А образ твой уже увековечен.


ИХ ИМЕНА ПОЭТЫ ВОЗНЕСЛИ...

Их имена поэты вознесли,
Ваятели из гипса и гранита:
Тамара, Анна, Мона и Лейли,
Лаура, Дульсинея, Маргарита...

О них ломали перья и резцы,
Кистей не счесть истерли живописцы;
Не обошли их даже мудрецы
Со всех мастей искателями истин.

Нам сохранила летопись времен
Глаза, улыбки, волосы и лица,
Но ни одна из тысячи имен
По красоте с тобою не сравнится.

Всех дам прекрасных милые черты
В себе одной теперь имеешь ты.


ДАВАЙ НЕ БУДЕМ ССОРИТЬСЯ С СУДЬБОЙ...

Давай не будем ссориться с судьбой
Из-за того, что ей так захотелось
Однажды вдруг смешать меня с тобой
В любви бокале – молодость и зрелость.

Ведь сумма лет не возраст для души.
Союз сердец – не это ли дороже?
Не обвиняя зеркало во лжи,
С твоей красой я делаюсь моложе.

И становясь богаче всех стократ,
Храню тебя, что бабочку в ладони.
Твоей улыбкой красится закат,
Твой нежный взгляд – заря на небосклоне.

Теперь у птицы счастья два крыла:
Одно – мое, второе – ты дала.


НЕ ДЛЯ ТОГО РАЗЛУКА НАМ ДАНА...

Не для того разлука нам дана,
Чтоб в нас с тобой прибавились седины.
Разлуки чаша горького вина –
Чтоб осознать, насколько мы едины.

Не потому ль так долго были врозь
И всякий час развязывали войны,
Чтоб наконец понять нам довелось,
Насколько мы большой любви достойны.

На плечи был положен этот гнет,
Чтоб мы любить таланта не зарыли
И, вырвавшись из гордости тенёт,
Души своей могли расправить крылья;

Чтоб я, пройдя разлуки полосу,
Стократ сильней воспел твою красу.


В ЛЮБВИ К ТЕБЕ Я ПАЛ, КАК КАРФАГЕН...

Как не воюют с солнцем и луной,
Так я, с любви смиряясь неизбежностью,
С твоею не сражаюсь красотой
И не борюсь с твоей безмерной нежностью.

Когда твоею лаской окружен,
Во мне найдешь ли воина достойного?
Твоей улыбкой в сердце поражен,
От глаз твоих в груди моей пробоина.

Пусть языков бесчисленная рать
Хитра на ложь и домыслы досужие,
И с нею мне не нужно воевать:
Я пред тобой уже сложил оружие.

В любви к тебе я пал, как Карфаген,
И, признаюсь, мне сладок этот плен.


ТЫ ГОВОРИШЬ, Я ГРЕШЕН ПРЕД ТОБОЙ...

В твоей душе я слышу непокой,
Другими, может быть, неразличимый.
Ряды причин, придуманных тобой,
Проявлены строкой красноречивой.

О, как прекрасен твой великий гнев!
Какая благозвучность оправданий!
Но так трагичен жалостный напев,
Что вызывает чувство состраданья.

Зачем в тебе бунтует естество
На мною незаслуженное слово?
Случайная провинность одного
Есть лишь проверка верности другого.

Ты говоришь, я грешен пред тобой,
Но отчего в моей душе покой?


ПРИЗНАТЬСЯ ВАМ, И Я ДРУГОЙ ТЕПЕРЬ...

Не прячьте глаз под темную вуаль,
Уже заметил в них оттенок стали.
Устали. Да. С чего бы вдруг печаль?
Не оттого ль, что многих целовали?

Вас слишком часто радовал успех.
А осень – вот, уже не за горами.
Служить прекрасной дамой для утех –
Опасный путь, подчас ведущий к драме.

Приходит срок – и тают миражи.
Не Вам одной мириться с листопадом.
Я Вас любил, но Вы спешили жить,
Быть с Вами позволяя где–то рядом.

Признаться Вам, и я другой теперь.
Не обретают мудрость без потерь.

               
МЕНЯ ТВОЯ НЕ РАДУЕТ ПЕЧАЛЬ...

Меня твоя не радует печаль.
В пучине глаз, пропитанных обидой,
Найду ли я раскаянье? – Едва ль,
Скорей, угрозу мстительной Харибды.*

Пугают фраз – острей карандаша –
И дерзость, и уверенность с апломбом.
Куда девалась нежная душа?
В каких сырых блуждает катакомбах?

Я знаю боль. Возьми мою ладонь.
И успокойся, мы не на помосте.
Поведай про несчастную любовь –
Теперь уже непрошенному гостю.

Все хорошо, и нет уже грозы –
Одной хватило – искренней – слезы.

* Харибда (др.-греч.) – морское чудище из греческой мифологии.
Харибда в древнегреческом эпосе – олицетворённое представление
всепоглощающей
морской пучины.


ЛЮБВИ МОСТЫ ЕЩЕ НЕ СОЖЖЕНЫ...

Пусть у судьбы кривые зеркала,
Блуждая в переходах лабиринта,
Моя любовь к тебе не умерла,
Твоя ко мне – разлукой не убита.

Ее мосты еще не сожжены,
И нам еще шагать дорогой длинной.
Не знаю я, чьей больше в том вины,
Заранее смиряюсь с долей львиной.

И пусть пока мы видимся во сне,
Не век идти по замкнутому кругу.
Я вижу, как с тобою по весне
Бросаемся в объятия друг к другу.

Я пред тобой паду, счастливый, ниц
В любви к тебе, не знающей границ.


МЫ С ВАМИ ДВЕ ИСТОРИИ ЛЮБВИ...

Мы с вами две истории любви,
Сюжета два – поэмы и романа.
Мне так хотелось видеть в Вас Лейли,*
А Вы искали, видимо, Тристана.*

Увы, в сюжетах что-то не срослось:
Разбит кувшин, лежит в осколках ваза.
Сойдясь на миг, опять шагают врозь
Мой страстный пыл и Ваш холодный разум.

Но все ж прошу не звать любовь игрой –
Игрой, в которой оба проиграли;
В которой Ваш, теперь антигерой,
Вас так любил, а Вы его – едва ли.

Мы просто с вами запад и восток,
Два антипода: лед и кипяток.


ПУСТЬ МЫ ДРУГ ДРУГУ БОЛЬШЕ НЕ НУЖНЫ...
 
Пусть мы друг другу больше не нужны,
Я всё ж любви не опускаю флага
И, как сторонник мира, не войны,
Вам всякий раз желаю только блага.

Вот и теперь, когда совсем не мил
И числюсь в длинном списке виноватых,
Я, кто бы что о Вас ни говорил,
Один из верных Ваших адвокатов.

Ведь Вы-то мне по-прежнему милы.
Что мне толпы стоустой дерзкий шепот!
Кому хула не хуже похвалы,
Тому на пользу даже горький опыт.

В чьем сердце мир, ему не до обид:
Он в это время с небом говорит.


ЖИВЕТ ТАКАЯ ГДЕ–ТО НА ЗЕМЛЕ...

Раскосых глаз загадочная зелень
Таит в себе такую глубину!
Ее любовь сродни хмельному зелью,
В котором с обреченностью тону.

В ней красота и гибкость стройной лани
Сплелись в один причудливый узор.
Мой идеал, предел моих желаний –
В ней дух долин и свежесть диких гор.

Нежна как пух, с душою непорочной,
Светило – днем, порой ночной – луна,
И, обладая мудростью восточной,
Податлива, послушна и скромна.

Живет такая где-то на земле,
Давно судьбой обещанная мне.


ТЕБЕ

Когда что-либо слышу о судьбе,
То стерегусь баталии словесной.
Навек с тобой и всё одной тебе –
И в этом вижу промысел небесный.

Нам радость и мучительная боль
Ниспосланы святою благодатью.
И верю, что к тебе моя любовь
Отмечена бессмертия печатью.

К тебе одной ведет раздумий путь,
К тебе стремлюсь я светлыми мечтами;
Покину мир и сам когда-нибудь,
Но в нем к тебе останусь я стихами.

И в них неугасимою звездой
Сиять тебе над грешностью земной.


ЗАЧЕМ СВОЮ РУГАЕШЬ СЕДИНУ...

Зачем свою ругаешь седину
И каждой удивляешься морщине?
С тобой, подобной доброму вину,
Не до морщин влюбленному мужчине.

И на глаза ворчать ты не спеши,
Они совсем не гаснущие звёзды.
В глазах твоих, как зеркале души,
Я вижу распустившиеся розы.

Ты с каждым днем являешь новизну,
Красива до, еще красивей – после.
В тебе вчерашней – я любил весну,
В тебе теперь – люблю златую осень.

На сердце чьем лежит любви печать,
В том нет желанья годы замечать.


ТЫ ПОСМОТРИ, КАК РАДУЕТСЯ САД...

Ты посмотри, как радуется сад!
Встречая нас пленительным нарядом,
Он источает дивный аромат –
Не оттого ль, что мы с тобою рядом?

В нем как–то сразу стали, согласись,
И цвет и запах ярче и острее;
Кричат без слов: прекрасна эта жизнь,
Спешите с нею делаться мудрее!

И пусть она – что скорый дилижанс,
О черных днях не нам с тобою слушать.
А этот сад нам дарит верный шанс
Через любовь свои очистить души.

Как не спасется мир без красоты,
Так без любви погибнем я и ты.


НЕ ПОТОМУ ЛИ, ВГЛЯДЫВАЯСЬ В ЛИЦА...

Не потому ли, вглядываясь в лица,
Пытаемся задобрить зеркала,
Что старость, своенравная царица,
Не всякому приятна и мила?

То привередлива, то вдруг крутого нрава,
Лишь успевай закрашивать следы.
Не зря за ней дурная ходит слава
Предтечи неминуемой беды.

И всё ж, как ни печальна неизбежность –
Да, сеть морщин, седая прядь уже, –
Мы в горний мир несем совсем не внешность,
А то, что нами скоплено в душе.

Смотреться б нам в себя, как в зеркала,
И видеть там лишь добрые дела.


МНЕ НЕ ПИСАТЬ ТОРЖЕСТВЕННЫЕ ОДЫ...

Мне не писать торжественные оды,
Когда со мной предел моей мечты –
Как образец божественной природы,
Как идеал извечной красоты.

Мне суждено писать тебе сонеты,
Созвездью душ, поющих в унисон;
Встречать с тобой закаты и рассветы
И вопрошать: – А может, это сон?

Когда любовь, причем, скажите, возраст?
Мой постулат – проверен мною – прост:
Пусть жизнь сложна, ее не стоит проза
И лепестка одной из красных роз.

Не потому ль я в пику каждой драме
Вяжу венок сонетов милой даме?


МЕНЯ ВИНЯТ ЗА СТРОКИ О ЛЮБВИ...
 
Меня винят за строки о любви
И всякий раз мне ставят в укоризну,
Что возношу прекрасных визави,
Едва ль которых встретишь в этой жизни.

Да, жизнь груба, она в объятьях зла
И далека еще от идеала,
И все ж смотреться, словно в зеркала,
В свои сердца нам чаще не мешало б.

Строкой своей зову я в мир мечты –
В тот – горний – мир блаженных духом нищих,
Где без добра, любви и красоты
Нам предстоять позорным пепелищем.

Где лишь любовью полные сердца
Войдут без мук в обители Творца.


ВО ДНИ НЕВЗГОД У ЗЛОЙ ТОСКИ В ПЛЕНУ...

Во дни невзгод у злой тоски в плену,
Когда душа мне кажется пустыней,
В отчаяньи судьбу свою кляну
И предаюсь безмерному унынью.

Почувствую, что где-то надо мной
Уже кружится ангел чернокрылый...
Но тут возникнет образ твой родной
И вспомнится, как ты меня любила.

И тотчас, словно делаясь мудрей,
Забудешь про потери и невзгоды,
И, устыдившись слабости своей,
Душою обратишься к небосводу.

Как можно недовольным быть судьбой,
Имея то, что я познал с тобой?!


АЗ и Я ИЛИ ОЧАРОВАННЫЙ ВЕРБЛЮД

                Певец любви и нежных чувств фанатик,
                Идеалист, наивный донкихот;
                Не звездочет – мечтатель и романтик,
                Не признающий рыночный расчет.

АЗЪ и Я

Под негасимым солнца оком
В златых лучах я рос, сияя.
Я славянин и сын Востока,
Я азиат, я россиянин.

Взращенный духом междуречья –
Долины духом с духом горным,
Весь соткан из противоречий,
Во мне цвет белый бьется с черным.

В кувшин мой тайною рукою
Налит бальзам и яд от кобры.
Подобен я волне прибоя,
То лют и зол, то очень добрый.

Педант во всем, во всем небрежный,
То господин, то раб презренный,
Циничен, груб и сердцем нежный,
С душой мятежной и смиренной.

То я пророк, то я иуда,
То помрачен, то осиянный,
Живу то бедно, то не худо,
То ль азиат, то ль россиянин.


ВЕРБЛЮД

Когда к строкам желание – до зуда,
От пальцев рук к седеющим вискам,
Я становлюсь похожим на верблюда –
Романтиком, идущим по пескам.

А мне кричат: – Наш мир давно расцвечен.
Зачем творить второе колесо?
– Наш мир, – в ответ, – страстями изувечен,
А про «расцвечен» – это к Пикассо.

Причем, давно, но разве это ново?
Он по-другому, видимо, не мог.
Идет калека радостный в оковах.
С петлей на шее в вечности острог.

– Да, он таков – кривой и колченогий,
Ему идти сподручнее с петлей.
Иди и ты протоптанной дорогой,
Проторенной страстями колеей.

А я в своей наивности безбрежной
Иду вперед, пускай меня побьют,
Иным путем: за верой и надеждой –
Мечтою очарованный верблюд.


НЕ НУТРО, А ПОЛЕ СЕЧИ...

Не нутро, а поле сечи,
Сам себе и друг и враг –
Соткан из противоречий,
Глупый малый не дурак.

Я к себе не строгий цензор,
Но порой бываю крут:   
То во мне диктатор Цезарь,
То его товарищ Брут.

И хотя я не тщеславен,
Жуткой завистью налит,
И во мне невинный Авель
Часто Каином убит.

Забирайте миску риса,
Но не троньте мой кларнет.
То во мне Парис* прописан,
То прописан Филоктет.*

То безумствуют ацтеки,
То Кортес наводит страх,
То веронские Монтекки
С Капулетти на ножах.

От себя мне нет покоя,
«На войне как на войне»,
А душе, устав от боя,
Отдохнуть бы в тишине.

Хватит вам друг друга резать!
В рай упрямых не берут!
Ваш салат, диктатор Цезарь!
Ешь и ты, товарищ Брут!

*Парис – (также известен под именем Алаксандус или Александр),
царевич, похитивший Елену – жену критского правителя Менелая.
Этот поступок Париса послужил поводом к троянской войне.
*Филоктет – в древнегреческой мифологии один из женихов Елены
и участников Троянской войны. Убил Париса выстрелом из лука
отравленной стрелой.


ЭХ, ВРЕМЯ...

Эх, время – перечная соль! –
Летит сквозь колкие мгновенья –
В улыбке спрятанная боль –
От озаренья до забвенья.

В рассвет рожденные мечты,
Вину почувствовав к закату,
От непомерной суеты –
К Экклезиасту и Сократу.

Душа моя из пекла – в лед –
Планета, сбитая с орбиты, –
Смертельно раненый койот
Из лука скифа или бритта.

А ей так хочется туда,
Где боли нет, не знают горя,
Туда, где просто, без вреда,
С душой другою в разговоре.

Где не завидуют, не врут,
Монтекки ладят с Капулети,
Где другу снова верен Брут,
Где в дружбе все – и те, и эти.

Эх, время, время... Что за жизнь!
Бредешь кругами Алигьери...
– Отстань, Кассандра, отвяжись!
Налей вина мне, друг Сальери!


ГАСКОНЕЦ

Я не сторонник эпатажа,
На мне романтика печать.
Куда-то вдруг исчезла тяжесть,
И успокоилась печаль.

Во мне сегодня дух гасконца,
И глаз и дерзкая рука.
С утра целуюсь с летним солнцем
И обнимаю облака.

Неси меня, попутный ветер,
Влюбленной в истину строкой!
Мой дух гасконца чист и светел,
Восстал от пыли вековой.      
 
Адье, слепой молвы канальи!
Рабы картонного суда!
Я из абсурда зазеркалья,               
Воскресший, вновь лечу туда...

В страну любви и благородства,
Где, не меняя на гроши,
Не принимают за уродство
Открытость сердца и души.

Где не найдешь укора злого
В среде добра и чистоты,
Где хладнокровно скверным словом
Не очерняют красоты.

В тот мир, где царствует улыбка,
Где сон со страхом не знаком,
Где милосердия с избытком,
А справедливость – как закон.

Прости, читатель, замечтался...
И в облаках – не по годам.
А, впрочем, я еще не сдался...
– Согласны Вы со мной, мадам?

Мерси! Бонжур! Поправьте шляпку!
Так Вы одна? И я ничей!
А это – Вам: с небес охапку
Чудесных солнечных лучей!


ИДЕАЛИСТ

В минуты сладостных мгновений,
Когда сижу у ног твоих,
Очарованье вдохновений
Вдруг ни с того рождает стих.

Давай же мы не будем строги
К тому, что падает на лист:
Любовью сдобренные строки
Спешит дарить идеалист.

Ведь слог его направлен к небу,
А неподвластная уму
Святая призрачная небыль
Не просто кажется  ему.

Он знает: там на всё ответы,
Где вечно царствует Любовь
И где становится поэтом
Из нас, наверное, любой.

К цветам потерянного рая,
К подножью вечной чистоты
И поведу тебя, родная,
Строкой, в которой я и ты.


НЕ ИЗМЕНИЛИСЬ НИ НА ЙОТУ...

Не изменились ни на йоту   
Ни я, ни мой пилот – душа.   
Всего-то нужно для полета
Блокнот и полкарандаша.

Без указаний дирижера,
Хвали ты нас или хули,
Мы с нею в час беды и мора
Поем об искренней любви.

Для торжества и вдохновений
Летим туда, за горизонт –
В тот мир, где пушкинские дженни
Средь леонардовских джоконд.

Туда, за жизни скоротечность,   
Где не для пошлых эпиграмм   
Хранит для нас седая вечность
Примеры всех прекрасных дам.

Увы, любви на свете мало...
В тисках житейского ума
Без красоты и идеала
И зарождается чума,

В сетях которой глохнет лира
И постепенно слепнет мир,
Лишь похотливые сатиры
«Любви свободной» правят пир.

Готов назвать в пылу суждений
Любовь земную «птицей дронт»,*
Но... все же образ милой Дженни*
Еще хранит в душе Эдмонд.*

*Дронт, или додо; (лат. Raphus cucullatus) – вымерший вид нелетающей птицы.
*Эдмонд и Дженни – персонажи из песни Мери
в "Пире во время чумы" АСП.


ПОДЧАС УТРАЧЕННАЯ СВЕЖЕСТЬ...

Подчас утраченная свежесть
В страницы юности манИт,
Но между нами неизбежность –
Непробиваемый гранит.

Живешь без прежних обожаний,
Иные запахи и вкус;
Не торопясь за миражами,
Не принимаешь резвость чувств.

Скупой язык в ладу с рассудком,
Не до интриг, не до молвы,
И, придавая вес поступкам,
Ты не теряешь головы.

Спешит лелеять мудрый возраст
Вчерашний ветреный студент,
А дамы сердца дивный образ
Застыл в уме, что монумент.

Пусть плоть еще воюет с духом
И тешит свежесть юных дней,
Всей сутью, зрением и слухом
Срастаюсь с мудростью своей.

Виват тебе, моя обитель!
Надежный щит от глупых дел!
Свидетель мой и обвинитель,
Прости, вчера не разглядел.


СТАРОМОДЕН

Я – мул – поклажей перегружен,
Я – карта – тертая – в колоде:
Кажусь неловким, неуклюжим,
Но так горжусь, что старомоден.

Я – пузыри вчерашней лужи,
Я – лак, пожухший на комоде,
И, как объект молвы досужей,
Доволен тем, что старомоден.

В душе своей и сушь, и стужу
Я примирил – как рифмы в оде.
Пусть важен я или не нужен,
Но я горжусь, что старомоден.

Имею совесть, с честью дружен,
На «вы» и рад любой погоде.
Я – вязь платка шелкОвых кружев
И тем горжусь, что старомоден.

Пусть новым прежний мир разрушен,
Под ретро чувственных мелодий
Не говорю, что стало хуже,
Но лишь горжусь, что старомоден.


ВОРЧУН

Время, время...  всё иное...
В Лету – прелесть старины.
Отчего же пью вино я
С чувством собственной вины?

Но кого это волнует?
Жизнь – вперед на парусах –       
Без графини поцелуев
На гусаровых усах.

Где найти героев прежних?
Где былые типажи –
Сильных духом, сердцем нежных
И не ведающих лжи?

Ни один из кавалеров
Не посмел при дамах сесть.
На дуэлях у барьеров
Отдавали жизнь за честь.

Кто теперь тому обучен?
Изменился политес:
Не целуют дамам ручек,
Сразу лезут за разрез.

Обмельчало поколенье.
Нет причин кричать «Виват!»
Где те «чудные мгновенья»
В сотни, тысячи карат?

Сплошь компьютерные черви,
Не поймешь: она ли, он –
Хомосапиенс пещерный
Тычет пальчиком в смартфон.

Ни герой и ни романтик,
Пустоты не утаишь:
Не фантазия – а фантик,
Не мышление – а мышь.

Где ЛермОнт и Пушкин новый?
Где изысканность манер?
Ни стихов для Гончаровой,
Ни стихов для Анны Керн.

Где теперь отважный Эссекс?
Где безумный Дон Кихот?
Кто достанет полумесяц,
Раздвигая небосвод?

И ни Байрона, ни Грея,
И не тот Эдмон Дантес...
Где?.. Похоже, я старею.
Ладно, я на печь полез.


Я НЕ ПРОВИДЕЦ, НЕ ПРОРОК...

Я не провидец, не пророк,
Чтоб звать к спасению безумных.
На площадях, больших и шумных,
Давно уже бы изнемог.

И как меня ни объяви,
Не мне кричать, в толпе маяча.
Поэта скромная задача –
Писать об искренней любви.

И рад – моя ли в том вина? –
Что не умею горлом голым
Я «жечь сердца людей глаголом»,
А просто сею семена.

Слова любви в моих строках,
Пройдут, быть может, годы, годы,
Дадут когда-нибудь и всходы
В грехом окованных сердцах.


БЫТЬ МОЖЕТ, ВСЕ ЖЕ ЖИЛ НЕ ЗРЯ Я?..

Что жизнь? Ромашки стебель ломкий
На поле страсти и тоски.
Сегодня я уже негромкий,
Не рвусь, как прежде, на куски.

Любым гостям сегодня рад я:
Будь то измена иль обман,
Хмельной лозою виноградной
Потерь встречаю караван.

Бальзам ли, яд – их пил не раз я –
И роз шипов, и колких фраз.
Не умерев ни разу, разве
Я был бы тем, кем стал сейчас?

Быть может, все же жил не зря я?
Ведь подлецам не козырял,
А всякий раз, себя теряя,
Душою зрел. А может, зря?

– Что жизнь? Страстей поток безумный.
Хорошим годом станет тот,
Когда в моей душе распутной
Взрастет любви достойный плод!


УЧУСЬ НЕ БЫТЬ НА СКЛОНЕ ЛЕТ...

Тащусь сквозь суетность сует
И, приобщаясь к мудрости,
Учусь не быть на склоне лет
Таким, каким был в юности.

Учусь не быть звеном в молве,
В любви не быть неискренним,
Случайный ветер в голове
Не принимать за истины.

Учусь за слово не казнить,
Не быть в гостях невежливым,
Не помирившись уходить,
Не пить вина с невежами.

Не обрывать сирень в цвету,
Не спорить на ночь с женщиной
И не давать леща коту,
А за лещом – затрещину.

Еще учусь не быть скупым
И мотом расточительным,
Не быть упрямым (но прямым)
И слишком впечатлительным.

Учусь не быть, ни там ни тут,
В поступках опрометчивым,
Держаться дальше от иуд,
Предательством отмеченных.

Не быть глупцом, не верить снам,
Не увлекаться виршами,
Не быть сердитым по утрам,
Не быть жестоким с ближними.

В своем учении не быть
Учусь не быть неистовым,
Чтоб ненароком не забыть
Тропы, ведущей к истине.


Я НЕ ИЩУ НИ ПОЧЕСТЕЙ, НИ СЛАВЫ...

Я не ищу ни почестей, ни славы,
Куда важней порядочность и честь.
Нет для души смертельнее отравы,
Чем зависть, лицемерие и лесть.

Любовь с добром – вот мой надежный компас,
А совесть – и помощник, и судья.
А в том, что мне присущ  печальный образ,
Судьбы вина: ее несет ладья

По волнам сквозь бесчисленные драмы,
Ведомая неведомой звездой.
Но, признаюсь, портрет прекрасной дамы,
Куда б ни плыл, всегда беру с собой.
 
Певец любви и нежных чувств фанатик,
Идеалист, наивный донкихот;
Не звездочет – мечтатель и романтик,
Не признающий рыночный расчет.

Твоя душа, мне скажут, нараспашку,
Где всяк злодей легко найдет приют, –
Похожа на фарфоровую чашку:
Не разобьют, так просто наплюют.

Что ж, тем живу и делаюсь мудрее.
Когда душой у вечности в долгу,
Распните или вздерните на рею,
Простите, по-другому не могу.

Не нужно мне комфорта и уюта.
На небесах салютов не дают.
Боюсь лишиться горнего приюта,
Найдя себя в приюте для иуд.


КИРПИЧ

Жить – великое искусство.
Нет, родиться б кирпичом.
Между разумом и чувством
Я метаться обречен.

Кирпичом. А что? Удобно:
Ни мозгов, ни чувств – ничей.
Жил бы век среди подобных
Молчаливых кирпичей.

Ни тебе тоски и боли,
Ни болезней от ума.
В чем, скажите, прелесть воли,
Коли воля – кутерьма?

Кирпичом в стене наружной
Всё лежи себе, лежи...
Никуда спешить не нужно,
Нет ни сердца, ни души.

И без них ему неплохо:
Ни царапин, ни плевков,
Ни ее печальных вздохов,
Ни страданий от грехов.

Вот еще один из плюсов:
Ни к чему теперь любовь –
Ни соблазнов, ни искусов –
Позавидует любой.

Никаких трагедий личных
От предательств и измен.
Не писать душе кирпичной
Посвящений Анне Керн.

И без пташек златокудрых,
Их поэзии и лир
Я б с кирпичной массой мудрой   
Лишь взирал на внешний мир.

Всё, стена – мои чертоги.
Мудрость глины не постичь.
Я теперь один из многих,
И такой, как все – кирпич.

Не зовите психиатра,
Психиатры ни при чем,
Ведь за мною каждый завтра
Тоже станет кирпичом.


МАСКИ, МАСКИ... ИЛИ ЗАКОЛДОВАННЫЙ МИР

Я не мудрец и не философ,
Не проповедник, не оратор –
Слуга театра парадоксов,
Я беспристрастный регистратор.

И мой удел – холодным оком
Глядеть на мир из–за портьеры –
На мир, съедаемый пороком,
В последнем акте нашей эры.

И этот мир, нелепый, странный,
С абсурдной жизнью на подмостках,
Затем спешу строкою рваной   
Запечатлеть в своих набросках.

В своей работе, скучной, нудной,
Порою, кажется, ненужной,
Мне, признаюсь вам, очень трудно
Быть к парадоксам равнодушным.

О, как же мир заколдовали!
В нем люди – словно в страшной сказке,
И всюду, как на карнавале,
Мелькают маски, маски, маски...

На масках – честь и благородство,
И чистота, и добродетель,
Но не спеши принять уродство
За красоту, добра радетель.

Вот эта – мне бальзам на сердце –
Любовь... сейчас вам станет плохо –
В ней мед, настоенный на перце,
А в перце том разврат и похоть.

Другая – Зависть – в пудре белой –
Сияет дьявольской наградой.
А в третьей – прячется умело
Ложь, прикрываемая Правдой.

Еще одна, и всем известна –
Ей, как ни странно, Гордость имя –
За ней свое имеет место
Совсем не Гордость, а Гордыня.

А эта – Искренность. Прекрасно!
Пряма, душевна, без лукавства.
Вы мне поверили напрасно:
За ней – Измена и Коварство.

Быть может, я сгущаю краски,
А в масках этих – все же лица.
Пора по ходу страшной сказки
И мне на миг остановиться.

Ведь эти связки и цепочки
Перечислять – не хватит жизни.
Не довести рассказ до точки
Без осужденья с укоризной.

Плохой я, видно, регистратор,
Раз, слишком много замечая,
На внешний мир и мир обратный
Смотрю  с тоскою и печалью.

Ведь с ним и я грехами спутан.
Живу, как все, животным стайным,
Но только часто почему-то
Я вижу неким оком – тайным...

Как в день, когда желтеют клены,
Вдруг возмутится свод небесный –
И мир, внезапно удивленный,
Пред ним предстанет бессловесный.

И театральные подмостки
Нежданно станут эшафотом,
И все, что я вместил в наброски,   
Омоет Мастер кровью с потом.

Похоже, зря терзал бумагу.
Наверняка в тот день осенний
Под звуки труб и сам я лягу
Под меч карающий со всеми.

Довольно! Слышу запах серы.
Мир парадоксами расшатан.
Ступил на свет из-за портьеры
Не регистратор, а глашатай.

Отныне он с подмостков буден,
Пусть назовут его кликушей,
Взывать намерен к странным людям,
Пока не поздно, чистить души.

Скорее! Вон из страшной сказки! –
Теченье дней неумолимо! –
Творцу навстречу, сбросив маски,
Из тьмы на свет – пороков мимо!

            
АНТИГЕРОЙ

Жизнь не дает на ум гарантий
Ни на одном из виражей.
Пятьсот наград с приставкой «анти»
В моей коллекции уже.

Зато дает на глупость ордер.
Ошибок – хватит на века.
Не потому ль мой первый орден
«За горький опыт дурака»?

Не станет мыслями по древу
Пред вами течь антигерой.
Скажу как есть: «За службу чреву»
Мне орден выдали второй.

Летел букетом междометий
На страсть, как волки на овец –
И в результате орден третий:
«За разрушение сердец».

Четвертый выбит из гранита:   
«За поиск истины в вине»,
А пятый выдала Фемида
Мне «За любовь к чужой жене».

Что жизнь? – и горечь, и услада,
Ручей и сточный водоем...
А вот еще одна награда:
«За одиночество вдвоем».

За что их только ни давали.
Не знаю, как еще живу.
Когда ж придет черед медалям,
Я вам их все не назову –

Лишь две, навскидку, не готовясь,
В которых был весьма хорош:
«За убаюканную совесть»
И «За оправданную ложь».

В объятьях зла рассудок хрупок –
Всё антимир постичь спешил –
И вот итог: хрустальный кубок –
«За разрушение души».

Не разглядел за антиправдой
Я жизни подлинную суть.
Пора сдирать с себя награды,
Давно стесняющие грудь.

И, отделив от сути фантик,
На склоне жизни тороплюсь
Сменить все эти сотни «анти»
На антипод со знаком плюс.

 
ПАПИРУС

Бреду сквозь колкие мгновенья,
А на лице от пыли грим,
За утомленным поколеньем –
И сам усталый пилигрим.

Бреду, теряя счет потерям,
На правды свет из тени лжи
И кожей чувствую, как время
В папирус скручивает жизнь.

А в жизни той – то плюс, то минус,
То просветленье, то мигрень...
Я соглашаюсь на папирус,
Не соглашаясь на шагрень.

С последним шагом, равным вздоху,
Под грифом «Быль», а, может, «Миф»
И поколенье, и эпоху
Сдадут в музей или архив.

И стихнут там, как тихнет мудрость,
Приняв суровый приговор,
А с ними – наша безрассудность
И наши слава и позор.

Уснут без тени превосходства
На ткани писчего листа
И чье-то милое уродство,
И чья-то злая красота.

Пусть вас о том печаль не гложет,
Не скажешь времени: постой!
Кто знает, вспомнят нас, быть может,
Лет через двести или сто.

Когда-нибудь ученых двое,
Былое с мифами смешав,
Поднимут тост за нас с тобою
И выпьют пунш на брудершафт.

Что жизнь? – Обрывки киноленты.
Папирус  – так, нелепость, чушь,
Как чушь цветы, аплодисменты,
Награды, звания и туш.

Все вздор, а ваш слуга покорный
Совсем не то сказать хотел:
Жить надо так, чтоб в мире горнем
Попасть на свитки добрых дел.

И пусть уходят поколенья,
Покуда смерть не визави,
Встречайте каждое мгновенье
Как божью искорку любви.


КАКАЯ СТРАННАЯ ПРОХЛАДА...

Какая странная прохлада.
Какой невыспавшийся день.
Мне никуда спешить не надо
И за перо хвататься лень.

Я полусонными глазами
Гляжу на сад: туман в душе.
И даже чувственный розарий
Меня не трогает уже.

В душе ни радости, ни бунта –
Лишь подозрительный покой.
Все уголки ее как будто
Укрылись пылью вековой.

А вместе с ней молчит и память –
С утра пуста и холодна.
Какой злодей сумел заставить
Ее себя испить до дна?

Больны, наверно? – Непохоже. –
Или устали жить в борьбе?
К другим, скорее, стали строже
И сострадательней к  себе.

А может, стали с днем прохладным
(Душа для памяти – что мать),
Одолевая все преграды,
Друг друга лучше понимать.


ЧТО-ТО АНГЕЛ МОЙ...

Что-то ангел мой все чаще и с упорством
Стал про возраст отбивать мне телеграммы.
Мне же с возрастом милее всех помостов
Сад вишневый, где залечиваю раны.

Легче пишется и дальше от столицы.
Не до славы на природе, и нужна ли?
Нет желания быть спицей в колеснице,
Ожидая похвалы или медали.

Сам себе я здесь и барин, и прислуга.
Вот леща с реки принес, люблю леща я.
Где подруга, говоришь? да что подруга? –
И в саду меня нет–нет да навещает.

А сосед мой – тот, что справа, битый жизнью,
То и дело мне читает Мандельштама.
Я ж в ответ ему, без всякой укоризны,
Под вишневое цитирую Хайяма.

Не скажу, что от соседа жду подвоха,
Просто воздух здешний лучше чистит вены.
Мне, признаться, и в провинции неплохо –
Не заметны в ней столицы перемены.

Однокурсница, проездом будто с юга,
Навестить меня по осени грозится.
Не узнала бы о том моя подруга –
Не собрать потом потерянные лица.

Ни к чему в саду помпеи или трои.
Я планирую построить тут беседку.
А по осени, вот как ее построю,
Ту, что слева, приглашу в нее соседку.


ВИВАТ, ЗЛАТАЯ ОСЕНЬ!

Душа все ближе к неба своду –
Благой строкой осенней притчи.
А годы... что мне эти годы? –
К ним отношусь как к стае птичьей.

Пускай летят, теряя перья,
Мне тем полезнее, чем хуже.
Приму грядущие потери,
Как принимают дождь и лужи.

И пусть назойливая старость
Грозит осенним листопадом,
Ее и все, что мне осталось,      
Приму как высшую награду.

Окрасьте небо черным цветом,
Искать и в черном стану просинь.
И каждый раз, прощаясь с летом,
Кричу: – Виват, златая осень!


Я НЕ ПРИМУ БЕЗВЕТРЕННУЮ ЖИЗНЬ...

Я не приму безветренную жизнь,
Довольную застоем и рутиной,
Когда души цветные витражи
Затянуты противной паутиной.

Мне жаль ее, идущую в компост,
Где рвотный дух – сырой, туберкулезный.
А мне из пут заезженных борозд
Хотя б на миг взлететь к далеким звездам.

Туда – в поток струящихся флюид,
Где нет измен и где тебя не бросят;
Где встретишь свет божественной любви,
В котором нет ни зависти, ни злости.

Где нет обиды, горя и нужды;
Где ненависть с жестокостью в загоне;
Где нет вражды и войны не нужны
И где не нужно дань платить Мамоне.

Я не приму безветренную жизнь –
Над трупами хихикают гиены, –
Я призываю чистить витражи
И в храмах душ окрасить белым стены.


ВСЕ БОЛЬШЕ ТЕХ...

Все больше тех, с кем лишь на «вы»,
Все меньше в радость слово «новый»,
Все чаще мне среди листвы
По нраву красный лист кленовый.

Все меньше хочется наград,
Все реже вглядываюсь в завтра,
Все больше нравится Сократ
И чаще – яблоко на завтрак.

Все меньше лезу в интернет,
Все больше мудрости в рассветах,
Все реже «да» и чаще «нет»
В своих использую ответах.

Все больше плата по счетам,
Все меньше кухонной посуды,
Все чаще в качестве щита
Ношу с собой улыбку Будды.

Все меньше верится молве,
Все чаще шАрфом грудь прикрыта,
И меньше шума в голове:
В ней вместо рифм – слова молитвы.


ДВУЛИКИЙ ЯНУС

Живет во мне двуликий Янус.
Зачем? – ума не приложу:
С одним – с ушедшим не расстанусь,
С другим – в день завтрашний гляжу.

То глупым, ветреным мальчишкой
Несусь вперед, не уследишь,
То старичком, набившим шишки,
Ищу все смыслы в прошлом лишь.

Во мне то дерево, то семя,
Трухлявый пень – могучий клен.
Летит стремительное время –
За стаей чисел рой имен.

Еще вчера – пещерный ящер,
Сегодня – легкий мотылек.
Как жить, скажите, настоящим,
Когда оно – как ручеек?

Восход – закат, за входом – выход,
Нет ни начала, ни конца...
То чистый вдох, то грязный выдох,
В круговороте – два лица.

То стройный ряд, то жуткий хаос,
Воюют тело и душа.
Быть может, жизнь, двуликий Янус,
Собою тем и хороша?


ПОВОЗКА

Сквозь лет упрямый листопад
Моя повозка мчится.
Глядеть вперед, а не назад,
Успеть бы научиться.

Что ждет меня, вестей боюсь,
За мутною завесой?
Тяжелый рок? Печальный блюз?
Торжественная месса?

Юнцам не терпится бежать –
Дней завтрашних отведать,
А мне б поводья удержать,
Лошадок бег замедлить.

Поет безжалостная плеть,
Бока бедняжкам плавит...
А мне бы жизнь успеть воспеть,
Успеть любовь восславить.

Повозки скоростью смущен,
Листаю лет страницы...
Мне в них раскаяться б еще,
Во многом повиниться.

Успеть бы сбросить тяжкий груз
Ошибок жизни броской.
Не торопись! Слетел картуз!
Куда спешишь, повозка?


МЕЧТАТЕЛЬ

Судьба готова бичевать
И линчевать некстати.
А чем вас может врачевать
Романтик и мечтатель?

Ворчу: – Иные времена...
Смотрю все чаще в небо
Да вспоминаю имена
Уже ушедших в небыль.

Душа все также в неглиже,
По-прежнему ранима,
А сам на жизни витраже
Напоминаю мима.

Во сне – заброшенный перрон
Со ржавчиной на рельсах,
На нем стареющий Пьеро
Зачем-то ждет экспресса.

Все реже помнится «вчера»,
Зато строкой начальной
Все чаще просится с пера:
«Нет повести печальней...»

Постой. А что же о тебе
Подумает читатель?
Ведь ты сказал, что по судьбе
Романтик и мечтатель.

Довольно! Прочь от суеты!
«Нет повести прекрасней...»
Вперед к вершинам чистоты,
Где свет любви не гаснет!

Не жди, пока твое перо
«Затянет бурой тиной».
Сойди с перрона, друг Пьеро!
Вперед – за Буратино!


К ИСТИНЕ

                Что жизнь? Короче выстрела,
                Тонка, что пены кружево.
                Моя – грехами выстлана
                И ими перегружена.
                Но... все ж иду, расхристанный,
                Тропой навстречу истине.


УВЫ, ВО МНЕ НЕ ВСТРЕТИТЕ...

Увы, во мне не встретите
Былой сентиментальности,
А прежних чувств соцветия
Лишились вовсе радости.
Где раньше – междометия,
Теперь потерь отметины.

Уж всё одно: что холодно,
Что знойно –  всё не трогает.
А что не перемолото,
Исхожено дорогами.
Кимвал, звучащий смолоду,
Укрыт молчанья золотом.

Во мне, хлебнувшем глупостей,
Ни грубости, ни нежности,
Ни щедрости, ни скупости,
Ни пламени мятежности,
А рог желаний юности
Разбит о камень мудрости.

Что жизнь? Короче выстрела,
Тонка, что пены кружево.
Моя – грехами выстлана
И ими перегружена.
Но... все ж иду, расхристанный,
Тропой навстречу истине.


ОБРЕЧЕННОСТЬ ЖИТЬ В ЛЮБВИ...

На войне душа и тело.
Воля – слава и позор.
Правде – вправо, кривде – влево,
Царь – в душе, а в теле – вор.

«Аз воздам и Мне отмщенье...»
Эти – в тень, а те – на свет.
Оправданье – осужденье,
«Да», воюющее с «нет».

Просветленье – помраченье,
Обрученье.  С кем ты? чей?
В поле белого свеченья
Или вечности ночей?

Белым – белость, черным – черность.
Черным Неба не гневи!
Обрученным – обреченность –
Обреченность жить в любви.


ПОЗДНО... СОРВАНЫ ПЕЧАТИ...

Поздно – сорваны печати
Псом с рогами козьими.
Птицы черные печали –
Над землею гроздьями.

Дни – межа за полосою –
Язвами посечены.
Не спасти уже красою            
Мир расчеловеченный.

Мерзость Тьмы, Гоморры плесень,
Месиво содомское.
С Апокалипсиса лестниц
Слышно ржанье конское.

Черный Всадник ногу – в стремя,
За узду – уверенно.               
Сожалея, стонет время
О себе, потерянном.

Из пещер – геенны слуги –
С бритвами да косами.
Пустят всех, сгибая в дуги,
По Вселенной босыми.

Поднимите Вию вежды!..
Свита – в раже слитая.
А в Хоме еще надежда
На посты с молитвами.


УЖАСНЫЙ ВЕК, ЖЕСТОКИЙ ВЕК...

Ужасный век, жестокий век –
Наотмашь – в переносицу! –
В безумье свой торопит бег
И исподлобья косится.

Вгрызаясь датами в гранит,
Его, к душе  без жалости,
То в жар бросает, то знобит
От зависти и жадности.

За тщетной славой в суете
Спешит, желанья радуя,
И, пребывая в темноте,
Срастается с неправдами.

Что ждет за мутной пеленой?   
Тире ли, многоточие?
Ответы – в Книге Неземной –
В строках и междустрочиях.

Ужасный век – и глух, и слеп,
Ему что храм, что звонница.
А Жнец уже готовит серп –
К большой страде готовится.

Увы, не выучен урок.            
Сбываются пророчества.
Простите мне кричащий слог,
За веком вслед – не хочется.


ВРЕМЯ ЧЕРТИТ НА ЧЕЛЕ...

Время чертит на челе   
За морщиной трещину.
Человеку на земле
Рая не обещано.

Время... Разве это жизнь? –
От времен падения,
Словно ржа на поле ржи,
Без души радения.

Проживая день за днем,
Глухари с тетерями,      
Мы бредем своим путем –
Чащами да дебрями.

Всё одно чугунным лбам:      
Что столбы, что надолбы –
Обреченно – по кругам –
Алигьери адовым.

И не стоит нас манить
Поисками истины.
Вкусно есть и сладко пить –
В этом мы неистовы.

Справедливо ль отвечать
Нам за прародителей?
Да и Каина печать
Мы в глаза не видели.

И пугать про страшный ад
Ни к чему заранее,
И без адовых палат
Сплошь одно страдание.

В общем, этим не тревожь
Нас без разрешения!
Отчего же в теле дрожь
И в душе смущение?

Зря почем мозолить рот –
Только бесов радовать.
Я взглянул на небосвод –
И увидел радугу.


КАК ЧУДЕН МИР, КАК ОН НЕЛЕП...

Как чуден мир, как он нелеп,
Как озабочен, как беспечен!
А человек – и зряч, и слеп,
Красив и плотью изувечен.

И всяк живет на свой манер:
Один – в добре, другой – в злодействе,
А третий – тонкий лицемер –
Преуспевает в фарисействе.

Но... древо судят по плодам.
Овечки с волчьими зубами
Подобны крашенных гробам,
Кишащим мерзкими червями.

Вот если б жили не греша,
Не предавая то и дело,
То не страдала бы душа
От боли в теле оголтелом.

И все же будет спасена
Душа, не знающая лени,
Ведь торжествует сатана
Лишь там, где нет сопротивленья.            

Что в теле? –  гусеницы жизнь –
Тщета, плетение волокон.
Душа же бабочкою ввысь
Взлетит, оставив бренный кокон.

Берись за веры острый меч –
Отсечь преступную беспечность.
Нам души надобно сберечь,
Чтоб ими радовалась вечность.

Слова, сошедшие с пера,
Не знают в прошлое возврата.
Чтоб с нами ни было вчера,
Важнее, ГДЕ мы будем завтра.


ПУСТОЕ – ЖИЗНЬ ВИНИТЬ ВО ЛЖИ...

Пустое – жизнь винить во лжи,
Блажь!
Когда ты лжи в сто ртов и жил
Паж.

В сто сеешь рук и в сто жуешь
Рож.
И даже ложе и жилье –
Ложь.

Привык в сто глоток пить ее
Слизь,
А виноваты бытие,
Жизнь.

Какая жизнь, когда в ней сам
Плох?
Насколько – взвесит на весах
Бог.


БЕЗУМНЫЙ МИР, ПОРОЧНЫЙ, БЛУДНЫЙ...

Безумный мир, порочный, блудный,
С себя ответственность сложив,
Увяз, что в пьянстве беспробудном,
В трясине зависти и лжи.

Отцом дарованную волю
Он превратил в греховный гнет.
Давно рассорившись с любовью,
Уже не жив, еще не мертв.

Рабам страстей, утех рабыням,
Несущим похоти печать,
За вольность плоти и гордыни
В награду вечная печаль.

И пусть меня ругают люди:
Мол, про своё он всё твердит, –
Я знаю, праведные судьи
Уже свой вынесли вердикт.

На миг с усмешкой обреченной
В петле застынет жалкий мир –
И пригубит из чаши черной,
Что поднесет ему сатир.               

– Он наш! – из огненного чрева
Взорвется духов злобных хор –   
И проскрипит Иуды древо,
Приняв на плечи сей позор.

               
НЕ ДО ПРИЗЫВОВ СТРАСТОТЕРПЦА...

Не до призывов Страстотерпца:
Живем, страстями вороша.
В нас глохнет каменное сердце
И огорчается душа.

Не заманить непостижимой
Красой невиданных вершин.
В нас перевернуты вершины –
Грешим, а кто непогрешим?

Побольше в топку брюха корму!
В кумирах – пошлость и разврат.
Легко их приняли за норму,
А рвотный смрад – за аромат.

На пьедестале – дух корысти,
И дух страстей – среди владык.
У нас теперь в разряде истин               
И скудный ум, и злой язык.

Замрите князю тьмы в поклоне
И любодей, и скоморох!
Готовых дань платить Маммоне,
К себе потребует Молох.

Вопит болезненное эго:
Всё – мне, и это для меня.
И в чем призванье человека?
Себя ни в чем не изменять?

Не плачь, пророческая лира,
О временах грядущих бед.
Нет на земле любви и мира –
И оттого покоя нет.

И лишь призывы Страстотерпца   
Будить в нас истину спешат:
– Ау, ты где, живое сердце?
Где покаянная душа?


А МНЕ Б ВЛЮБИТЬСЯ В ОБЛАКА...

А мне б влюбиться в облака,
Все притяжения нарушив.
Пусть чувств неведомых река
Восторгом мне наполнит душу;

Взметнуться белой птицей ввысь
На звуки с неба: – Аллилуйя –
И по дороге – Улыбнись! –
Луну отметить поцелуем;

Затем коснуться сетки звёзд,
Увидеть в них родные лица
И лепестками красных роз
В чертах Вселенной раствориться.


СЕРДЦЕ

Людское сердце – это келья,
А келье вовсе не пристало
Ни быть подобием отеля,
Ни слыть подобием вокзала.

Не стройте в нем страстей насесты
Для птиц пороков или скверны.
Пусть остается чистым местом
Любви, добра и светлой веры.

И быть ему – эх, люди, люди! –
Не грязной урной для прохожих,
Не бесу завтраком на блюде,
Но лишь благим сосудом Божьим.


ЩЕДРЫМИ ГОРСТЯМИ...

Щедрыми горстями
Раздарю любовь
За монастырями
В суете дорог.               

И душою нищей
Утешая боль,
Стану перед Вышним
Тишиною строк.


ЗАЧЕМ?..

Вершит перо под зорким оком
Страницу сроков и времен,         
Ведя подсчет людских пороков
И человеческих имен.

Вопит к Творцу земное лоно.
Мозолят руки звонари.
К стопам блудницы Вавилона
Склоняют головы цари.

Ее великие соблазны,
Что ласки серного огня.
Беги скорей, чтоб девы язвы
Не пали тотчас на тебя.

Но горе тем, кто деве предан,
Услады принявшим ее!
Числа не будет многим бедам,
И будет каждому свое.

Где узаконено убийство
Детей в утробах матерей,
Там за безбожие с бесчинством
Из чаши бед сполна испей!

Не просто так грядут потери.
Народы, впавшие в разврат,
Пойдут кругами Алигьери
Тропой заслуженных наград.

В урочный час блеснет зарница,
Сожмется Вышнего ладонь –
И беззакония страница
Сойдет с блудницею в огонь.

Прервет перо свечи смятенье,
За точкой – прочерк, а затем...
Прошепчут тающие тени
С печальным выдохом: – Зачем?


ГОДЫ, ГОДЫ...

Годы, годы... спины горбят –
То невзгоды, то печали...
Годы нам приносят скорби,
Тяготят и удручают.

Годы – множатся запреты,
То грозят, то строят рожи.
Годы – словно злые ветры,
Ежат кожу нам и все же...

Годы – с глаз спадают шоры,
Нет борьбы огня и стужи.
Чаще к неба своду взоры,   
Тверже вера, чище души.

Годы – бедам настежь двери...
Сбросив мученика тогу,
Понимаешь, что потери
Обращают сердце к Богу.


ЧТО ЧЕЛОВЕК?..

Что человек? Нуждою стиснут,
Слугой бесчисленных желаний
Спешит уйти от вечных истин
В комфорт причин и оправданий.

То безразличен, то встревожен,
Живет духовным инвалидом:
В благих деяниях ничтожен,
Велик – в делах неблаговидных.

Не различая: черный, белый,
Любуясь с гордостью собою,
Готов шальную прихоть тела
Назвать ошибочно любовью.

Невзрачный – этот, тот – приметный,
В усах – один, другой – в бородке,
В угоду чреву, славе тщетной
Коротит век, и так короткий.

Как только жив еще, бедняга,
В тисках греховного недуга?
Хотя порой желает блага
В пространстве собственного круга.

А, впрочем, что я, в самом деле,
Когда других ничем не лучше?
Похоже, все мы в бренном теле
Обречены друг друга мучить?

А жизнь издерганною птицей
Летит к Творцу сквозь чащи терний.
И как, скажите, научиться
Любви большой, нелицемерной?


СЛЮНУ – НА ЯД!

– Слюну – на яд! – доволен аспид. –
Ничто – толпе распять Царя!   
И если ею ты не рАспят,
То только мне благодаря.

Здесь, на земле, мои законы!
Любовь подвешена на нить.
Коль воспевать не бросишь оной,
Тебе придется мне платить.

Оставь мотивы песен прежних!
Пой обо мне – не о любви.
И, прославляя дух мятежный,
К добру народ мой не зови.

– Ты можешь все, хозяин смуты,
Но мне ли быть твоим певцом?
Твои законы, знаю, люты,
А отвечать – перед Творцом.

Законам я не прекословлю,
Не выдаст Бог, свинья не съест.
Я ни с тобой и ни с толпою,
Мне за Царем идти на крест.      


ЖИЗНЬ С УПЕРТОСТЬЮ ВОЛОВЬЕЙ...

Жизнь с упертостью воловьей,
В грязь грехами вмятая,
Между страстью и любовью
Корчится, распятая.

Страсть-любовь извечным спором –
В ноги мне да под руку.
Всё иду то с розой – в гору,
То с навозом – под гору.

Брось, мне скажут, донкихотство!
Ты живи не думая.
Разделять их – сумасбродство
И затея глупая.

Мол, поэзия и проза
Вместе, что созвездие.   
– Нет! – в ответ. – Довольно! Поздно!
Мне милей поэзия!

Не желаю в преисподней
Разговоров с бесами!
В собеседниках сегодня
Ангелы небесные.

Прочь скорее от навоза!
Время – для прозрения.
Для души любовь и роза –
Ключик ко спасению.


ПЕПЕЛ К ПЕПЛУ, К ПЫЛИ ПЫЛЬ...

Тот же мир и мы все те же:
Любим злато-серебро,   
В нас меняются одежды,
Не меняется нутро.

Всё нам – зрелища да пищи.
О каком твердишь конце?
Пострашнее будет прыщик
На упитанном лице.

И все так же лживы, вздорны,
Сладострастны и горды.
Грех, возвышенный до нормы,
Ровно в шаге от беды.

И наступят глад и войны,
И придет в движенье твердь...
Может, мы того достойны,
Чтобы нас с нее стереть.

Лаву выплеснут вулканы,
И огонь растопит лед,
Возмутятся океаны –
И тогда беда придет.

После лет вселенской тризны,
Как беды растает след,
Вновь земля проснется к жизни,
Возвратив зеленый плед.

Тысяч этак через двести –
Пепел к пеплу, к пыли пыль –

В новом глиняном замесе
Мир начнет иную быль.

К пыли пыль и к пеплу пепел...
Зажурчит в садах ручей,
А из нас с тобою слепят
Миллионы кирпичей.


ЗА СУЕТОЙ ЛЮДСКОЙ – ДО ЗУДА...

За суетой людской – до зуда –
В миру густом
Теряем шанс увидеть чудо –
В простом.

Мы – на ладони мирозданья,
Но, жизнь губя,
Нам не найти за оправданьем
Себя.

Счетов, предъявленных к оплате,
Не оплатить,
Пока слабы хранить заклятье –   
Любить.


ТО ЛИ СТРАННИК, ТО ЛЬ ПРИШЕЛЕЦ...

То ли странник, то ль пришелец,
В одиночестве, что перст,
Я сквозь лет змеиный шелест
Волоку тяжелый крест.

За согбенными плечами
Лишь земная круговерть.
Не сумел за мелочами
Я великого узреть.

Шел по кочкам да ухабам,
Отдавая честь грехам,
Всю любовь разнес по бабам,
А добро – по кабакам.

Жизнь прошла как в подземелье,
В брюхе угли вороша.
От следов хмельного зелья
Стала нищая душа.

Не расстройство, так разруха,
Не кручина, так тоска.
Поднебесной злобы духов
Мерзкий шепот у виска.

Не желаю я, как прежде,
Груз страстей как крест нести!
И со слабою надеждой,
Глядя вверх, шепчу: – Прости!

То ли камнем, то ли колом
Вниз от самых от небес
Мне на крест спустился голубь –
И его утроил вес.


ОЧИЩЕНИЕ

Ветер злой терзает кровлю,
От дождя промокли стены.
Тяжкий грех, омытый кровью,
За волною сходит пеной.

Старый дом наполнен гулом,
Нет в нем страха перед ветром –
Освящен свечой сутулой
Каждый угол в доме этом.

Что ему до ветра стона?
Запах в комнате, разлитый
От лампадки у иконы,
Не спеша зовет к молитве.

От молитвы величальной,
Неприметно, с каждым словом,
Из души уйдут печали
И смятения былого.


Я НАУЧИЛ СЕБЯ НЕ ЖДАТЬ...

Я научил себя не ждать
Всех тех, кто был со мною нежен,
Чтоб лишний раз не возбуждать
В  себе несбыточной надежды.

Я научился не болеть
От ран, уколов и укусов
И ни о чем не сожалеть,
Ища в невзгодах только плюсы.

Я научился не желать,
Немодным быть, не быть угодным,
Напрасно копий не ломать
И не казаться благородным.

Я научился видеть свет,
Держась за правду, как за посох,
И отвечать лишь «да» и «нет»
На бесконечные вопросы.

Я научился не винить
Других за все свои потери
И небеса благодарить
За скорбный путь, ведущий к вере.

 
НЕ ПРИКАЗАТЬ ДУШЕ КРЫЛАТОЙ...

Не приказать душе крылатой
Себя в тугие рамки втиснуть
И в них беспомощно зависеть
От живота и звона злата.

Или в угоду власти царской
Петь дифирамбы, быть послушной
И каждый раз с отмашкой барской
Казаться шариком воздушным.

Ее, скупую на прикрасы,
Не восхитят гранит и бронза.
Свободы липовой гримасы
В ней вызывают только слезы.

Вкатай ее в бетон и пластик,
Она прорвется к неба своду.
Но жалко тех, кто в рабстве счастлив,
Кто прославляет несвободу.


ПУСТЬ НЕ ХОЖУ В ЛЮБИМЦАХ У СУДЬБЫ...

Пусть не хожу в любимцах у судьбы,
К ней у меня ни жалоб, ни претензий.
И что мне до безумия толпы? –
Я без ума от розовых гортензий.

Доволен всем, тщеславьем не объят,
Пусть говорят: наверно, неудачник.
Любителям излить змеиный яд
Найдется место в телепередаче.

Мне дела нет до хитростей льстецов,
Как и глупцов, с улыбкой севших в лужу.
Важней не потерять свое лицо
И сохранить на тесных тропках душу.

Куда судьба меня ни призови,
Не стану я стелить дорожки ложью.
Я жизнь люблю, желая всем любви,
И признаю одну лишь правду – Божью.

Нет у меня обиды на судьбу,
Пиши меня хоть прямо, хоть курсивом,
А суждено прибитым быть к столбу,
То и за это ей скажу спасибо.


БЕЗУМНЫЙ ВЕК

В тоске пирует мир опальный,
И человек
Влачит с покорностью печальной
Безумный век.

Гудят содомы и гоморры
На пире том,
Являя будущность позора
В кругу седьмом.

Кипит возмездием Везувий –
Нетерпелив,
Стереть готовый век безумный
С лица земли.

А с ним – и мир, и поколенья,
Что пыль с листа,
На полчаса оставив тени
И голоса.


ДУМЫ ЧЕРНЫЕ – ИЗРЕЧЕННЫЕ...

Бьется кровь в висок, ох, отчаянно.
Грусть-печаль моя неслучайная.
Думы лютые – болью в темечко:
Что за люди мы, что за времечко?

Ветры буйные, окаянные.
Не узреть греха оку пьяному.
Нет в нас робости, нет и кротости,
Переполнены духом гордости.

Души бедные злом низложены,
Им стреножены, покорежены.
Все в них доброе уж расхищено,
Стали тощими, стали нищими.

Пошлой похотью плоть испорчена,
Чрево сытостью озабочено.
И важнее нам не деяния,
А богатые одеяния.

Пусть себе звонит долго колокол,
Не до Бога нам, ходим около.
Ох, бедовые, бестолковые,
Ведь придем на Суд неготовые.

И сойдем в огонь – в пасть чудовищу,
Обреченные, диким скопищем.
Вот такие вдруг думы черные,
Мной зачем-то вслух изреченные.


ЖИЗНЬ БЕЗ БОГА – НИЧТОЖНАЯ ДРЯНЬ...

На земле – словно в стае пираний.
Жизнь без Бога – ничтожная дрянь –
В бесконечности плотских желаний
На закланье бегущая лань.

Пребывая без страха и веры
В кабале у нелепых химер,
Принимаем за истину скверну,
А порок – за достойный пример.

Всё нам кажется легким наброском –
Далеко до глубоких борозд, –
Но однажды фрагментом из Босха
Жизнь взойдет на последний помост.

Там, на лобном, крутом возвышеньи,
Ты мольбой палача не смеши:
Не дается ему разрешенья
Призывать ко спасенью души.
 
Подвернув тебе ворот рубахи,
Тлену – тленное, бренному – прах,
Прекратит  все желанья на плахе
Смерть с ухмылкой кривой на губах.

Приготовив не цепи, так крюки,
Под веселое ржанье и вой
Поведет твою душу на муки
Бесшабашный копытный конвой.


ЛАТЫ

В душе, усталой и залатанной,
Мне старый видится экран.
Скорей укрыть бы душу латами,
Чтоб избежать смертельных ран.

Быть может, так, в среде уродливой,
Уже одетую в броню,
В борьбе со злобой и невзгодами
Ее, бедняжку, сохраню.

– Что бронь твоя? Не толще лезвия.
– Опять, лукавый, в мысли влез?
– Ты мог со мною быть любезнее.
А влез... так я на то и бес.

– Не стоит сильно беспокоиться.
– А ты, гляжу, собрался в бой?
Под словом «бронь», конечно, кроется...
– Догадлив: вера и любовь.

– Любовь...
                поэтами воспетая...
Вы с нею путаете страсть –
Она, в чужой наряд одетая,
Над вами, друг, имеет власть.

– Прости, но я ручей от омута
Уже способен отличить.
Тут я тебя, хватает опыта,
Спешу скорее огорчить.

– Любовь, любовь...
                веками клятая...
Готов ли ты, нагой до пят,
К тому, что новыми пилатами
Однажды будешь и распят?

– Отстань!
– Тогда спрошу про веру я –
Она у вас любви сестра:
Готов ли ты за словом «верую!»
Сойти в объятия костра?

– Уйди!
Смутьян в одно мгновение
Вильнул хвостом – и был таков.
А мне теперь сидеть в сомнениях:
Готов я?.. Или не готов?..


ВЕШНИЙ МЕСЯЦ НИСАН...

Вешний месяц Нисан – словно свежая рана,
Кровь на лоне земли в царстве бешеной тьмы:
И вселенская боль, и вселенская драма.
Быть могли бы к той драме причастны и мы.

Мы, готовые вдруг в двух словах заблудиться,
За безумной толпой в окаянные дни
Точно так же могли бы легко превратиться   
Из поющих «Осанна!» в ревущих «Распни!»

Ты прости нас, Господь, лицедеев на сцене –
Нас, в угоду утробе меняющих грим,
За страданья Твои, за лихие измены
И за то, что не знаем того, что творим.

Да прозреют Твои неразумные дети.
Дай нам шанс еще здесь повиниться успеть,
Чтоб Тебе, уходя из земной круговерти,
Лишь осанну во славу великую петь.


НЕТ, НЕ ПРОРОК...

Нет, не пророк: страшусь при людях
Войти к тирану в тронный зал
И, бросив истину в глаза,
Главою лечь на царском блюде.

Я по навету в львиной яме
Не заграждал звериных уст.
И я представить не берусь
Себя, побитого камнями.

И не с меня, живого, кожу
Лихой палач сдирал долой.
И перепиленным пилой
Я, слава Богу, не был тоже.

Не знал гвоздей и глаз потери,
Не знал раздробленных костей
И мне посланий для людей
Не довелось писать в пещере.

Но, воздавая честь пророкам,
В час надвигающихся бед
Я лишь прилежно вторю вслед
Написанным не мною строкам.

И всех, пусть я пророком не был,
Хочу на трудном рубеже
Призвать подумать о душе
И обратиться взором к небу.


К ИСТИНЕ

В небе сказочно хрустальном, нежном иссиня,
Перезвоном величальным льется истина...
К ней бреду я, путь извилист, весь расхристанный.

Всё окольным да окольным, ночь ли, утро ли,
Я на зов на колокольный – больно путано,
Словно волк и сбитый с толку, – закоулками.

А дорожки – то по кругу, то вдруг в сторону,
То мешаются друг другу, то оборваны,
То вспугнут на косогоре стаю воронов.

Все плутаю да ругаюсь, растревоженный,
Сердце рву да убиваюсь: как же, Боже мой,
Так себя, и душу тоже, покорежил-то?

Жил делами, лоб дубовый, бестолковыми,
Бесшабашный да бедовый, неподкованный.
Кто сказал, что я путевый? Непутевый я.

Все горстями да горстями, да без устали,
Все мои стези страстями густо устланы.
Добрых дел совсем негусто –вот и грустно мне.

Жизнь – что пень через колоду – греховодная.
Пил не истинную воду, только рвотную,
Оттого у обормота жизнь негодная.

– Что ты плачешь, – ворон с кочки, – ведь не нищий же?
Что за истины источник вечно ищешь ты?
Нет ее ни здесь, ни выше, все, мол, лишнее.

Пей вон лучше из болотца, друг мой писаный,
Представляй, что из колодца пьешь ту истину.
Путь давно твой уж прописан, все бессмысленно.

– Не с тобой ли мертвечины, злая птичина,
Есть прикажешь дурачине – не по чину мне;
И к воде, тебе привычной, безразличный я.

И, пугнув шальную птицу, – прочь от ворога.
Заплатил за ту водицу слишком дорого.
Вновь – то в гору, то под гору – с прежним норовом.

Тут все стежки вышли в поле васильковое,
Переливы по раздолью колокольные…
Сколь еще брести, доколе из неволи мне?

Снова ворон, тают силы, кружит, каркает...
Уж ползу – невыносимо! – кровью харкаю.
Телу холодно и жарко… Что за кара мне!

Вижу стены в легкой дымке монастырские –
И из глаз моих слезинки – тотчас брызгами.
Мне рукой монах с улыбкой машет издали.

Подползаю… ближе... ближе… слышно пение,
Я уже почти недвижен, в измождении,
Поднимаюсь, еле–еле, на колени я.

Как рукой – с меня тревогу с безнадегою.
Кое-как встаю на ноги, двигать пробую…
Ну, еще... чуть-чуть... немного –
И у Бога я.
Ворон мне: – Да ты убогий!
– Да, у Бога я.


ПО ТРОПКАМ ПАМЯТИ

                Там оставил я в наследство
                юность, молодость и детство.


МЕЛОДИЯ ВОСТОЧНОГО РЕТРО

Там жгучие солнца лучи
Рисуют на коже узоры;
Там ласковый шелк курпачи*
С ручьями ведет разговоры,
А в небе купаются горы,
Одетые в цвет алычи.

Там эхо глухой старины
Плутает средь веток чинары;
Там звукам волшебным верны
ШелкОвые нити дутара;
Листвой на страницах Омара
Шумят тополя-колдуны.

Там зреет душистая плоть
В ладонях-кистях винограда;
Там кровь, лишь слегка уколоть,
Сочится сквозь толщу граната;
Там персик своим ароматом
Желает хурму побороть.

Там прутья печальные ив –
В косички сплетенные струи,
Любви исполняют мотив,
С арыком сойдясь в поцелуе;
Там маки с весною танцуют,
Собою холмы окропив.

Там шепчутся звезды с луной
В ночи беспредельно хрустальной,
Тая за воздушной стеной
Совсем неслучайные тайны;
Их свет неизбежный, фатальный
На землю нисходит хмельной.

Там прожитых лет этажи
Насквозь продуваются ветром;
Там прошлое дымкой дрожит,
Пылится уставшим портретом;
Мелодий восточного ретро
Кружатся в песках миражи.

Там время седым мудрецом,
Костяшками четок играя,
Печатает в память свинцом
Картины родимого края.
С землей той повенчан не зря я,
Как видно, Всевышним Творцом.

*Курпачи – расшитый узорами восточный матрац


МНЕ Б ОТ ДОМА КЛЮЧИ...

Мне б от дома ключи…
          в первоцвет под вуаль алычовую,
В ранний утренний свет –
          золотистые струи-лучи,
В арабесковый плен,
          в лабиринты атласно-парчовые –
Затеряться навек средь
          узоров родной курпачи.*

Тише, тише... давай помолчим.

Раствориться на нет...
          По ковру серебристо-зеленому
Разойтись с ветерком,
          сквозь травинки – на маковый плед.
К горлу – сладостный ком…
          Одурманенному, опьяненному,
Дрожью век ощутить
          колдовство кровянистых монет.

Вроде здесь я, а вроде и нет.

Лишь обрывки от слов...
          Задохнуться в объятиях ласковых,
Ощущая щекой
          бархатистую ткань лепестков.
Бесконечная нежность
          и магия кожицы маковой
Крепче всяких цепей,
          тяжелее железных оков

И острее булатных клинков.

Навести бы мосты...
          Испытать вновь минуты счастливые,
Убежав от толпы
          и тревог городской суеты.
Позавидуют мне,
          как обычно, тюльпаны ревнивые,
И взъерошатся, вздрогнув,
          строптивые лисьи хвосты:

Мол, не нам – предпочтение ты.

Успокойтесь уже...
          Вы прекрасны, как мне уж не выглядеть,
Место каждому есть
          в одинокой усталой душе;
К вам все та же любовь –
          без краев, хоть живу я за тридевять
и земель, и морей, и холмов, и еще этажей.

Вот такой получился сюжет.

*Курпачи – расшитый узорами восточный матрац.


ТУДА, ТУДА...

Уж голова – что с нею сталось! –
Седой покрылась бахромой –
И вновь желанье привязалось
Вернуться в прошлое, домой.

Туда, туда...  в страну Хайяма –
В страну долин, степей и гор,
Где я пацан, где папа с мамой,
Где наш топчан, где шумный двор.

Туда... к родимому колодцу,
Где детства с юностью очаг;
Где от объятий жгучих солнца
Густая сетка на плечах.

Туда, где счастлив был и весел,
Где были счастливы друзья,
Где проводили время вместе
И жили вместе, как семья.

Где были редкими печали,
Где частым был ребячий смех,
Где бега дней не замечали –
Хватало радости на всех.

Туда, где лето было вкусным,
А осень – сладкая, туда…
Жаль, поезда, как нам ни грустно,
Не ходят в прошлые года.

Уж голова...  что с нею сталось!
Твержу желанью: – Отвяжись!
Зачем ко мне ты привязалось?
Оно в ответ: – Проходит жизнь.


Я СЕБЯ РАСТЕРЯЛ...

Я себя растерял
в суете-маете мегаполиса,
Среди скрипа и визга
чумных электричек метро,
Среди хрипов авто –
словно горло в объятиях пояса, –
Среди воя сирен –
наизнанку больное нутро.

Задохнулся в тисках
беспредельной глухой безнадежности,
Кровь безумным потоком –
во мне магистралями вен, –
В лабиринте измен,
среди фальши, коварства и пошлости,
Где циничный расчет,
где остатки души – на размен.

Я, проглоченный монстром
железобетонным и каменным,
Растворился вчистую
в бездонном кипящем котле –
И песчинкой во мгле,
расчлененный, разбитый, расплавленный,
Вслед за всеми куда-то
с ресурсом на полном нуле.

Ну, а мне бы туда,
где пылится пора босоногая.
Память с тяжестью лет
почему-то ясней и ясней.
Снится часто во сне,
что «один выхожу на дорогу я»
И иду налегке
по знакомым местам по весне.

Уроню там себя
на атлас шелковисто-тюльпановый,
На перину травы,
головой – в одуванчиков пух.
В ноздри – маковый дух,
 погружаясь, безмолвный, в нирвану, я
С шепотком ветерка
успокою издерганный слух.

Стрекоза мне на грудь
приземлится заслуженным орденом,
Крыльев бабочки след –
на плече бахрома эполет.
Сколько минуло лет,
но незримыми нитями с родиной
Крепко связан навек
и навеки любовью согрет.


ВРЕМЯ – К ОСЕНИ

Не собрать в диком поле бусины.
Тыщи миль до глухой станции.
Годы – терпкое послевкусие
От просроченной эмиграции.
В жилах тяжкое напряжение,
Нет движения – не от грусти ли?

Морщит цвет на палитре засуха.
Тщетно счет предъявлять времени.
Перегруженные потерями,
День и ночь лишены запаха.
От усталости в каждой области
То ли полости, то ли пазухи.

Гладь холста рассекают трещины,
Вдоль ладов сквозняки ржавчиной.
Пустота каждым звуком значима,
Злые сны да и те вещие.
Строчек всполохи – лишь мгновения,
Вдохновением не отмечены.

Ниоткуда ко мне – случайная
Заполошная птица – нервная.
В крик истошный и плач отчаянный –
Про утраченное, наверное.
Сердце съежится и опустится.
Не от грусти ли, не печали ли?

Эх, стряхнуть с себя пыль с плесенью
И по памяти хрупкой лестнице –
В прошлый век со стихами, песнями
К абрикосам, хурме, персикам;
Тенью в улочки с поворотами –
В беззаботную пору к сверстникам.

Мне бы к солнцу опять восточному
Ненадолго упасть в объятия,
Во дворе на свидание очное
Пригласить закопченную братию;
На топчан прилечь – то-то рады нам
Виноградные гроздья сочные.

Разговор ни о чем – с платанами
Да беседы – с арчой, тополем;
По весне на холмы желанные –
Всем шалманом: давай, потопали! –
Не за запахом и туманами,
А за маками, за тюльпанами.

Пуд страниц о былом повести
Представляю себе воочию
И, листая с большой скоростью,
С бока на бок в уме ворочаю:
Столько прячется, столько кроется,
Роем роется в многоточии...

Тыщи миль мной еще не пройдены…
Кое-как в колею встроенный,
Для иного пускай уродина,
Но душа моя так устроена,
Что влекут меня в годы юные
Звуки струнные малой родины.
               
Ну а птица, взмахнув крыльями,
Не спросив, как пришла непрошено,
Процарапав на сердце линии, –
Вдаль, взъерошенная, от прошлого.
Вслед гляжу я ей завороженный –
Хоть и прошлое, но хорошее.

Не сыскать в диком поле бусины,
А до станции – лишь товарные...
Я, подумав: не много грусти ли? –
Очищать стал лады гитарные,
На палитре цвет вслед раскладывать,
Строчки складывать: время – к осени.


ВОСТОЧНОМУ ДЕТСТВУ. 60-е

Может, где-то и есть, я поставил бы свой,
В бронзе, детству восточному памятник,
Где б мальчишка простой, худощавый, босой
Лез на небо по лестнице памяти.

Что до памяти той, яркий, красочный след
Исчезать из нее не торопится.
С грузом вечно бегущих и скачущих лет
Книга детства страницами полнится.

Все, что помнится мне из счастливой поры,
Высшей пробы отмеченной золотом:
Дом родной, общий двор, гвалт шальной детворы –
Вбито в память увесистым молотом.

Пики гор вдалеке и рельефы холмов,
Ряд сарайный, тутовник взъерошенный,
Лай соседских собак и мычанье коров,
Чей-то дом у канала заброшенный.

Изнуряющий зной, крик индийских скворцов,
Из-под крана водица студеная,
Шоколадный загар пацанов–сорванцов,
Клен высокий, полянка зеленая…

Этот ряд я бы мог без конца продолжать –
Так сказать, до самОй бесконечности,
Но, как мы ни стремись, не уйти, не сбежать
Нам от жизни, увы, быстротечности.

Отношенье мое к той поре золотой
Совершенно, скажу, непредвзятое:
Были годы –  не оттепель, нет, не застой,
А всего лишь шести и десятые.

Жили просто, без войн и особых тревог,
Не богато, однако, счастливые,
Но… всему, не вздыхай, свое время и срок,
У судьбы торопливые линии.

Быстро детство прошло, словно дождь полосой,
Но все также по памяти лестнице
Лезет нА небо тот же мальчишка босой,
Чтоб с мечтою заветною встретиться.


РАЗГОВОР С СОЛНЦЕМ

Говорят, что у звезд и обыденных слов
Существует от жизни усталость,
А меня рой стрекоз, им не нужно колес,
Вновь несет (без намеков на старость)
В край весенних ковров, царство ивовых слез,
В сладость маковых снов и тюльпановых грез,
В алычово–вишневую радость.

Отпущу тетиву и с поющей стрелой
Улечу снова в детство и юность,
И, ударив струной, окунусь с головой
В бесконечно прозрачную лунность;
В неземную страну, пой струна моя, пой! –
На плоту уплыву я с волною хмельной –
Время вспять как опять повернулось.

Солнце, встретив меня тучей знойных лучей,
Поцелуем отметит колючим
И дыханьем огня спросит:
– Мальчик, ты чей?
Всё никак тебя жизнь не научит?
Что ты здесь потерял? Связку старых ключей,
Черепки от пиал, пересохший ручей
Иль иголку верблюжьей колючки?

– В чем же я… погоди… не вини… перестань! –
Что ответить мне вредному солнцу? –
Я все тот же, гляди, босоногий пацан,
Я вернулся к родному колодцу.
Видишь, даже тюльпан, не успев расцвести,
Машет мне: проходи, – это ведь неспроста:
Он не стал бы махать незнакомцу.

– Ладно, ладно, старик, проходи, не сердись.
Да и маки, я вижу, признали.
Или ты не привык, да не стой уж, садись,
Чтоб тебя стариком называли?
– Не привык, не привык… Что за жизнь! Отцепись!
Даже старый арык, просит, будто на бис,
Чтобы с ним мы опять поиграли.

– Этот холм мне знаком… Эй, дружище, привет!
– Да не холм это, просто пригорок.
– Да не все ли равно? Сколько ж минуло лет?
– Пять десятков уже. Или сорок?
– Тут на ослике, шкет, я катался верхом,
Тут – летел, видишь след, я с него кувырком,
Тут – арбузных скормил ему корок.

Вот разваленный дом, а вот это наш двор,
Ряд сарайный и две двухэтажки;
А за этим кустом я таился как вор,
Пацанами когда – в куликашки.
Вон, вдали, пики гор, вот соседский забор,
А вот здесь под окном, сознаюсь, перебор,
Дернул я за кудряшки Наташку.

Не скажу, что с девчонками был я в ладах:
Аньку гнал иногда от колонки…
Почему не любил я девчонок тогда?
Вы меня уж простите, девчонки.
Эх, дорожка-стезя, ну, куда ты, куда?
Знаю, знаю, нельзя… Жизнь, скажу, господа, –
Стебелек одуванчика ломкий.

– Ты б уже перестал тут бродить, следопыт,
На обломки с тоскою глазея!
Прошлой жизни кристалл не сокрыт, так зарыт,
А осколки хранятся в музее.
Собирать не устал пыль с рогов и копыт?
– Мной ничто не забыто, никто не забыт,
Не забуду ни дом, ни друзей я!

– Ну, до завтра, пацан, или вновь до вчера?
Брось в арык, чтоб вернуться, монету.
Вышло время мое, мне за гору пора.
– Что ж, светило, мерси за беседу! –
И обратно к себе из родного двора
Я со стаей стрекоз и со скрипом пера
То ль лечу, то ль плыву, то ли еду.


ЧЕМОДАН

Годы мерным – тук-тук – перестуком колес –
Неустанно отсчитывать мили,
Отмечаясь в пути сединою волос
И морщин бесконечностью линий;
За собою таща непомерный обоз,
То ли гарь из трубы, то ли шлейф, то ли хвост,
То ли дым сигарет и чумных папирос,
То ли вихри неласковой пыли.

От былого, твердят, не осталось следа,
Да свербит неумная память,
А она у меня что большой чемодан –
Не снежинка, чтоб взять и растаять.
Ох, тяжел чемодан, неподъемный, беда.
– Брось его, не тащи, в нем одна ерунда!
А куда без него, без него никуда,
Уж изношен, но жалко оставить.

«Хлам» его до сих пор вызывает восторг:
Детства шелест и юности запах,
Обжигающий солнечных струй кипяток,
Брызги крови в тюльпановых залпах;
И венок по реке из волнительных строк,
И родительский дом, и родимый порог
Увозил паровоз прежний юг и восток
В чемодане на север и запад.

– Ты куда с чемоданом тяжелым, скажи?
Сдал бы в пункт по приемке товара,
Залежалый товар ты уже не держи –
Ни товар, ни облезлую тару.
К черту прошлого мумий, они – муляжи,
В новой жизни свои виражи и межи.
– Ты не прав, для кого-то и новая жизнь,
Для кого – продолжение старой.

Чемодан, хоть тяжел, – это мой поплавок,
В океане спасительный остров,
А на острове том ни забот, ни тревог,
Ни шипов – ни колючих, ни острых;
Край гранатовых грез, бирюзовый чертог,
В том краю никогда не бывал одинок,
Безмятежной поры золотой уголок,
Где понятно всё, ясно и просто.

Паровоз, отбивая колесный мотив,
Оставляя в ночи полустанок,
Потянул за собой то ли быль, то ли миф
До последнего пункта устало,
Где затем, разгрузив позитив, негатив,
Получив по тарифу положенный гриф,
Всем составом – в депо под названьем «Архив»,
Уступая дорогу «Сапсанам».

Ну а я, со своим чемоданом, чудак,
Перекошен, контужен, простужен –
Вы спросите: зачем? – не расстанусь никак,
Что поделать, с рождения дружен;
До сих пор ковыляю едва, кое-как,
Как какой-то вампир, мазохист, вурдалак,
Сквозь кромешный туман, непогоду и мрак…

Может быть, для истории нужен.


ДЕТСТВО ПЕСОЧНО–ВОСТОЧНОЕ

Жизнь моя, в гору шагая мазками –
Жирными, броскими, сочными, –
Память картинками нежно ласкает –
Детства песочно-восточного.

С ежиком вышли на свет из тумана,
Прятались где-то поблизости,
Старый родительский дом из самана,
Стены, беленые известью;

Дворик, крылечко и русская печка,
Бабушка, охает-ахает;
Куры – у нас, у соседа – овечка,
Блеянье и кудахтанье;

Улица, пыль – утопают подошвы,
Запах по улице яблочный;
Мы – пацаны, шоколадная кожа;
Игры, команды, считалочки;

«Змей – Чингачгук», боевая раскраска,
Стрелы, разведчики зоркие;
Роща, прозрачная речка «Караска»,
Где караси с красноперками;

Семь путешествий героя «Синдбада»,
«Вий» с «Восемнадцатым Каином»,
«Сампо», «Бродяга» и «Вор из Багдада»,
Семечек лузганье тайное;

Старый пират – билетер дядя Миша –
Грозный, с подвернутой брючиной;
Щелкнешь разок – и он тут же услышит,
Выведет и замучает;

Баночка из-под сапожного крема –
Часто с девчонками в классики;
Мама на кухне, вишневая пена
В эмалированном тазике;

«Лянга», «Ашички», «Садовник» и «Прятки»,
«Штандыр» и «Птичка на дереве»;
«Ласточка», «Космос», «Аленка», «Загадка»,
«Белочка», «Мишка на севере»;

С газом «пропаном-бутаном» баллоны,
С булкой сгущенка вареная,
Каша шавля, беляши, макароны,
Масло – по банкам – топленое;

Тень на стене от ладошек и пальцев,
Хватит насколько фантазии –
Морды собачек, лошадок и зайцев,
Прочие безобразия;

Елочка в блестках всю ночь до рассвета
Светом мигает таинственным;
В ярком подарке «Печиво», конфеты
И мандаринчик единственный;

Шум, толкотня, ароматы базара,
Бусы – фисташки нанизаны;
Сладкий «хуроз-петушок», даже пара –
Не уставали облизывать;

Жвачка «сакич» и кулечки с горохом,
Вата, шары кукурузные
И «Муравьев» – мотороллеров грохот –
Гору до дома арбузную;

Крепость старинная, овцы и козы,
Зритель по кругу взволнованный;
В круге – дорвозы, масхаробозы –
Канатоходцы и клоуны;

Всадники, битва, толпа – улюлюкать,
Не угадаешь заранее;
Сломанный палец и «Иж» новый с люлькой:
Первым – отец в козлодрании.

Мне не вместить и за семь путешествий
В кадры короткого ролика
Время, события, цепь происшествий –
Только лишь малую толику.

С ежиком вышли на свет из тумана
Эти обрывки с кусочками –
Так, кое-что, но зато без обмана, –
Детства песочно–восточного.

* Дорвоз (узб.) – канатоходец.
*Масхаробоз (узб.) – клоун.


КАЗАН ВОСПОМИНАНИЙ

В чугунном старом казане,
Начищенном заранее, –
Хвала заботливой жене! –
С усиленным старанием
Мешаю в масле на огне
Куски воспоминаний я –
Все то, что вдруг – из детства мне.

Кипят тут плавленый асфальт,
Друживший вечно с пятками,
Скворцов индийских шумный гвалт  –
Крикливые и гадкие;
Неугомонный круг ребят,
Колода новенькая карт
И куликашки с прятками.

Линейка школьная, где мы –
В строю по понедельникам –
Союза верные сыны
И Ильича наследники;
Походы классом на холмы,
До дыр протертые штаны,
Моторчики и велики.

Рогатка, поджиг, арбалет,
Индейцы Гойко Митича,
Дневной сеанс, второй билет,
Красивая отличница;
Насвай, бычки от сигарет
И подзатыльник на обед
От завуча, от Дмитрича.

Румяный коржик, творожок,
Беляш, самса тандырная,
Хрустальный сладкий петушок
И вата паутинная;
Ирис «Кис-кис», «Дюшес», «Снежок»,
Язык слоеный, пирожок,
А с чем, не помню, именно.

Тушенка, баночка от шпрот,
Сгущенка – та, что мажется,
Соседский рыжий Васька–кот –
Пристанет – не отвяжется;
Газеты «Труд», «Советский спорт»
И с линзой маленький «Рекорд» –
«Двенадцатый», мне кажется.

Скамейки, летнее кино –
С соседних крыш, бесплатное,
Пломбир и реже эскимо,
В обертке, шоколадное;
Портретик дамы в кимоно
И старомодное трюмо –
Тяжелое, нескладное.

Шипящий примус, патефон,
Пластинки популярные,
Фронтовика аккордеон –
Как выпьет, так – наяривать;
С пропаном газовый баллон,
Флакон – «Тройной одеколон» –
Боль в зубе заговаривать.

Палатка, лагерный отряд,
Приветствия с речевками
И куча грамот и наград
За то, что были ловкими;
«Урал» с коляской – аппарат! –
В нем на рыбалку каждый рад,
Особенно с ночевками.

Вздыхая, булькает казан
Тяжеловесным месивом:
– Тебе по нраву сей бальзам,
А мне – совсем невесело.
А я, отведав тот бальзам,
Сказал: – Спасибо небесам
За все, что мне отвесили!


МУДРОСТИ ИЗ ХАЛАТА. РУБАИ

                День вчерашний подобен истлевшей одежде.
                День грядущий – что призрак в тумане безбрежном.
                Лишь сегодняшний день полон светлых надежд,
                Береги его, друг, будь с ним вежлив и нежен.


О ЧЕЛОВЕКЕ

Мы сияющий свет – мы кромешная мгла.
Мы источник добра – мы вместилище зла.
Мы цветка аромат – мы зловонье козла.
Велики и ничтожны. Я прав, пиала?


Жаль, что жизни, когда-то казавшейся вечной,
С быстротечностью струй угасает ручей.
В суете бесконечной к душе человечьей
Ни отмычек не смог подобрать, ни ключей.


Коль всю жизнь угождать только телу и чреву,
Сея зерна в душе злобы, зависти, гнева,
Без добра и любви, «я» смирить не сумев,
Мы подобны, увы, лишь засохшему древу.


Человек! Прекратил бы ты с важностью мэтра
Мнить себя повелителем молний и ветра
И твердить, что кругом всё твоё, даже недра,
В этих недрах твои – три кубических метра.


Пей, не думай, бедняк, про ларцы и дворцы,
Жизнь твоя не дороже паршивой овцы.
Скоро плоть твоя глиняным станет сосудом,
Повезет – будут пить из него мудрецы.


Ты возносишь себя, «я» слетает лишь с губ,
Словно пуп ты земли. До чего же ты глуп!
Выдаст скоро земля тебе черный тулуп –
И уже в том тулупе не пуп ты, а труп.


Человек! Вертопрах, утонувший в грехах!
Ты хозяин планеты? Имей божий страх!
Ты – во чреве планеты – разбросаны кости,
Ты – по телу планеты развеянный прах.


Ждать от осла ума – трясти напрасно ветку
В надежде, упадут с нее монетки.
Когда б скотине ум еще иметь,
Что станет с нею? – Ею станет редкой.


Ты под крышей, не нищий, не гол, не в тюрьме –
Будь доволен, а жив – то доволен вдвойне;
Ну а коль понимаешь еще эти строки,
То втройне будь доволен: ты в здравом уме.


Чтоб сегодня тебя не замучил вопрос:
«Что такого гостям на пирушке я нес?» –
Надо было вчера – да простят тебя гости –
Положить на язык себе парочку ос.


С мудрецами в саду, чтоб мозгам не остыть,
Я беседую, косточки грея;
А сидеть с дураками и косточки мыть –
Ни добрее не стать, ни мудрее.


До конца ль ты уверен, гордец-человек,
С кем и как обречен свой заканчивать век?
Может статься, что завтра себя обнаружишь
Среди нищих бродяг и убогих калек.


Уши есть у ветвей, у листвы, у травы...
Быть звеном опасайся в цепочке молвы.
Может статься, в цепочке окажешься лишним –
И лишишься за ложь с языком головы.


Для тебя от Творца – вся планета Земля,
А на ней и леса, и моря, и поля...
От тебя лишь одно: сделать правильный выбор:
Кто ты есть на земле – человек или тля?


Человек–человек... суетлив и беспечен,
В суете не заметит,  что век скоротечен.
Жизнь мечтая прожить как большой ЧЕЛОВЕК,
Проживает ее как, увы, человечек.


О МИРЕ

Мироздания тайны никто не постиг:
Ни тот, кто умом мал, ни тот, кто велик.
Столетний, казалось бы, мудрый старик –
И тот чешет лоб, как плохой ученик.


Божьих замыслов мне никогда не понять,
Необъятное мне невозможно объять,
И поэтому я, наблюдатель сторонний,
Стану с чашей вина муравьев наблюдать.


В этот мир нас без спроса вогнали как гвоздь,
Будто псам на съедение бросили кость.
– Вы – свободны, – сказали нам, – выбор за вами,
Горсть навоза вы иль виноградная гроздь.

Грош цена всем стараньям моим до конца
Разгадать хоть одну из загадок Творца.
Лишь в одном преуспел: с умным видом лица
К виночерпию слать за кувшином гонца.


Кто-то стонет от зла, кто-то тонет во зле.
Бесконечное зло правит бал на земле.
Мир, пропитанный злом, дышит едкой золою.
Говорят, что оно и в моей пиале.


Разгадать хоть одну из загадок Творца –
Что найти без начала конец у кольца.
Остается Творцу бесконечно молиться,
Либо чашу с вином поднимать без конца.

 
О СМЫСЛЕ ЖИЗНИ И ИСТИНЕ

– Не ищи жизни суть, не рассеивай мглу.
В стоге сена, – твердят, – не отыщешь иглу.
– Отыщу! – им в ответ, поджигая стог сена, –
Я рассею ту мглу и просею золу.


Для чего в мир приходим? Уходим зачем?
Сколь ни думай над этим, все дело в ключе:
Нам Всевышний оставил ларец любопытный –
Вечно жаждем открыть, но не ведаем, чем.


Раз закончится жизнь, как ее ни сложи,
То зачем и рождаться на свет нам, скажи?
Если ты утверждаешь, что души не вечны,
Смысл нам пребывать на земле докажи.

Жизнь проходит – меня эта мысль не гнетет.
А пройдет, обо мне кто печально вздохнет?
Лишь трава, что под задом моим – облегченно:
Для меня – это зад, для нее – это гнет.


И зачем я сейчас, и куда я потом,
Мне не ведом ответ – видно, беден умом.
Знаю только одно: потеряв себя в этом,
Я уже никогда не найдусь в мире том.


Лучше пьяницей слыть, чем жить в шкуре льстеца,
Нищим быть, чем хвалить богача-подлеца;
Лучше молча весь день просидеть с мудрецами,
Чем минуту терпеть разговоры глупца.


День вчерашний подобен истлевшей одежде.
День грядущий – что призрак в тумане безбрежном.
Лишь сегодняшний день полон светлых надежд,
Береги его, друг, будь с ним вежлив и нежен.


Потерявшись в разгадках основ бытия,
К гончару в подмастерья отправился я.
Говорят, что гончар тот беседует с глиной.
Не о сути ли жизни? Послушаю я.


Не успев и полчаши бальзама вкусить,
Я позволил себе эту мысль допустить:
Не затем ли с тобой появились на свете,
Чтобы бы только «зачем?» в конце жизни спросить?


Не надейся, приятель, шайтану служа,
Без добра получить золотой урожай.
Что на поле души твоей – рожь или ржа?
Если ржа, то тогда собирай, что сажал.


Если лишь о себе без конца беспокоясь,
Пишешь жизни своей ты старательно повесть.
Кто, скажи, из других пожелает прочесть
Повесть «Я» без главы, называемой «Совесть».


Жизнь – слезинка дождя на лице лепестка,
Ручеек, угасающий в толще песка...
Нет причин для тоски, не лишен я покуда
Ни любви, ни вина, ни лепешки куска.


День вчерашний ушел – сожалеть не спеши.
И про «завтра» не думай – Творца не смеши.
Что сказать про «сегодня» – еще не решил я.
– Виночерпий! Вина! Веселее, бахши!


Смысл жизни найти – не черешенку съесть,
Тут с пиалкой придется на травку присесть...
Долго думать об этом, чесать в бороде...
И понять наконец: он везде и нигде.


Лучше век голодать, не имея постель,
Чем ходить в лизоблюдах у жирных властей.
Лучше жизнь провести в постоянных болезнях,
Чем быть жалкой игрушкой в руках у страстей.


Небеса все скорей вертят стрелки часов.
Что, спроси, положу я на чаши весов?
Эту розу в шипах? Эту веточку вишни?
Эти капли вина с бороды и усов?


– Все смыслы, друг мой, – молвил аксакал, –
В их поиске, я тоже их искал.
А результат моих трудов великих
Лежит у нас на донышках пиал.


Не дано мне усвоить понятия «жизнь»,
– Слышь, мудрец, мне о сути ее расскажи.
– Не могу, – отвечал тот, – кувшин поддержи, –
Я из сути ее одолел только «жи...»


Жизнь, а, может, судьба, мой умерила пыл,
Был горяч я вчера, а сегодня остыл.
Всё бежал, озабоченный поиском смысла...
Смысла только чего, по дороге забыл.


Если даже учась у премудрости книг,
Ты законов добра и любви не постиг,
Есть надежда, что ты для чего-нибудь нужен,
Ведь растет для чего-то болотный тростник.


Пей из чаши добра, ешь из мудрости блюд.
Что тебе до того, что верблюды плюют.
Если даже плюют им подобные люди,
Утешай себя тем, что ты сам не верблюд.


О ГРЕХАХ, ДУШЕ, СОВЕСТИ
 
У Всевышнего я в неоплатном долгу:
Не желая грешить, не грешить не могу.
Одолжил мне Он жизнь на короткое время –
Для чего, разобраться никак не могу.


Книгу совести как-то прочесть я решил.
Открываю… И много ли я нагрешил?..
Книга жалоб! – подумал и в диком смущеньи,
Не осилив страницы, закрыть поспешил.


Нынче ум не в цене – отработанный хлам:
Прохиндей – в богачах, в процветающих – хам.
Может, мне, как всегда, не хватает везенья?
Если так, то тогда я пошел к дуракам.


Тот от зависти черной – что сморщенный лист,
Этот в злобе своей почернел – трубочист.
Не пристанут к тебе, друг, ни зависть, ни злоба,
Если будешь ты сердцем и совестью чист.


Не бросай в почву сердца унынья зерно –
Пустит корни и сердце разрушит оно.
Лучше к сердцу привей ты лозу винограда –
Даст на радость она ему скоро вино.


Я б желал, как бы жизнь ни была тяжела,
Чтоб никто никогда не рассеивал зла;
Чтоб всегда и везде, с кем бы нас ни свела,
Лишь добром согревала сердца пиала.


В наших душах противится ад небесам.
Только с кем ты на поле сражения сам?
Где, на чьей стороне, и кому предпочтение –
Божьим ангелам света иль бешеным псам?


Расскажи о душе дураку – не поймет,
А ученому – птичий важнее помет.
Я пойду к гончару, он поймет и расскажет
Мне о том, чья душа в моей чаше живет.

 
Гордецы – неуемны в грехах, но зато
Небеса вопрошают: – Страдаем за что?
А смиренные сердцем себе отвечают:
– Мы страдаем за это и платим за то.


Кто из смертных, скажи мне, греха не вершил?
Нет того, кто хотя б пять минут не грешил.
Если ты – пять минут? – о себе вдруг подумал,
То меня с пиалою уже насмешил.


Коль душа – из прорех, будто ветхий мешок:
Нераскаянный грех, окаянный грешок,
Злой, ехидный смешок вместо доброго смеха, –
Где ж в ней духу-то взяться, в ней только душок.


Если чреву служа, просишь зрелищ и хлеба,
А душа ненамного отлична от хлева,
Не подобна ли жизнь твоя мертвому древу?
Что ты ждешь от небес, кроме Божьего гнева?


Чтоб достойно прожить, злом Творца не гневи,
Яд греховный не пей и других призови.
Если хочешь спастись, пить полезно без меры
Лишь из чаши добра и бокала любви.


Коль до смерти топить лишь вместилище брюха,
Толк от жизни такой как от дюжины мух.
Чаще, друг мой, бросай в топку сердца и духа,
Чтоб добра и любви в них огонь не потух.


Пусть имеешь для сна не дворец – конуру,
Корку хлеба жуешь поутру – не икру,
Пусть тебе мой совет не совсем по нутру, –
Уклоняйся от зла, прислоняйся к добру.


Непослушные, глупые дети небес,
Мы с законами их жить желаем вразрез.
Нашей плоти приятней общение с бесом,
Чем душе быть полезней общения без.


Атеисты-безбожники верят в прогресс,
Маловерные требуют разных чудес;
Мы же с чашей моей, говорящие с бесом,
Утверждаем, что верует даже и бес.


Мне мудрец говорил: – Нет, не зависть и лесть,
Для души поважнее правители есть:
Пусть царит в твоем сердце Величество Совесть,
Правит духом твоим пусть Высочество Честь.


Мир от жадности слеп и к страданиям глух –
Рой в навозе страстей обезумевших мух.
В пору нравственных бед и падения духа
Счастлив тот, в чьей душе Божий свет не потух.


И слугою утех называют меня,
И рабом пиалы называют меня.
Не пора ли уже осуждающим рьяно
Закидать за изъяны камнями меня?


О МУДРОСТИ

Опыт – старый халат из заплат и прорех.
Эти – катятся вниз, те – карабкаться вверх.
Мудрый с чашей вина – в золотой середине:
Ждет подъема с падением этих и тех.


Если дождь проливной, – наслаждаюсь дождем.
С чашей мудрой вдвоем мы его переждем.
В радость мне тяжкий зной и песочная буря,
Ведь вторично уже я не буду рожден.


Мне уже ни к чему золотое руно,
Счастлив тем, что имею с лепешкой вино.
На больного свой взор обрати человека,
У того ведь и вовсе желанье одно.


Дела нет до красавицы вспыхнувших чувств:
Мудрецу пиала слаще бархатных уст.
Пить вино – изо всех наибольших искусов
Наименьший в чреде безрассудств и безумств.


С винной чашей вести разговоры устал.
Целовать легкокрылых красавиц устал.
Книгу глупостей жизни листая устало,
К стану мудрых себя причислять перестал.


Тщетно мудрых искать средь искусных льстецов,
Средь плутов, хитрецов, наглецов, подлецов.
Отправляйся за этим к несчастным безумцам,
В их среде, говорят, большинство мудрецов.


Не количество лет, мудрость в сердце важна.
Суеты с трескотнею важней тишина.
С древа жизни моей опадающим листьям
Счета я не веду, как и чашам вина.


С мудрецами в саду, чтоб мозгам не остыть,
Я беседую, косточки грея.
А сидеть с дураками и косточки мыть –
Ни добрее не стать, ни мудрее.


Хитреца и льстеца, подлеца и лжеца
Образумить – большое искусство.
Как искусство, мой друг, удивить мудреца
Безрассудством, ведущим к безумству.


Час провел за кувшином вина с мудрецами –
Столько в них обнаружил, поверьте, юнцов.
День мудрил я за чаем в беседах с юнцами –
Нет уж, лучше юнцом быть среди мудрецов.


Чем роптать и мечтать о богатстве тайком,
Поделись тем, что есть, хоть с одним бедняком.
Чем часами с глупцами чесать языками,
Помолчи с полчаса с мудрецом–стариком.


Как бы в небо ученостью книжной ни рос,
Не поднимешься мудростью выше стрекоз.
В их полете узрел я  великую мудрость:
Пить с любимой вино в окружении роз.


Быть хотел мудрецом я – мудрее совы.
С мудрой чашей совел – до седой головы.
Стал лицом уж желтее осенней травы,
А сова «мудреца» всё мудрее. Увы.
 

Ученик, мудреца за рукав теребя,
Вопросил: – Муалим,* в чем есть смысл бытия?
– В том, – ответил учитель, немного подумав, –
Чтоб о том же теперь я спросил у тебя.

* Муалим – учитель
               

О ЖИЗНИ И СМЕРТИ

Я, поглощенный земной суетой,
С мудростью вдруг обручился простой:
Помнить-то надо не столько о смерти,
Сколько о том, что за жизни чертой.


Жизни этой однажды иссякнет ручей.
Был ты чьим-то вчера, а сегодня – ничей.
Не сдержать никому, да и ты не пытайся,
Бега суетных дней и беспечных ночей.


Жизнь уходит из нас, как сквозь пальцы вода.
С ней – секунды, минуты, часы и года.
Нет у жизни, дружище, обратных билетов,
Не везут нас обратно, увы, поезда.

Жизнь за смертью спешит от создания века,
Отмечаясь в земле глубиною морщин.
Только слепит из глины Аллах человека,
А гончар из него уже лепит кувшин.


Одиноким пришел – одиноким уйдешь.
Ничего ты с собой на тот свет не возьмешь.
Если б было не так, то заказы на ямы
Всякий раз бы бросали могильщиков в дрожь.


Если мне: «Старичье!», я в ответ: «Молодежь!
От аркана судьбы ведь и ты не уйдешь.
Пусть на шее моей он затянется первым,
Но скажи, не за мной ли ты следом идешь?»


Жизнь и смерть – что косуля и рысь. Берегись!
Поджидает последняя первую. Брысь!
Сколь одна от другой убежать ни стремится,
Все же рыси удастся бедняжку загрызть.


Если жить не спешишь, смерть тебя подождет,
А торопишься жить – пропускает вперед.
Всякий путь оборвется у смерти ворот,
У «спеши» с «не спеши»лишь различный черед.


Даже если дожди лишь холодные льют,
Их всем сердцем люблю, а скриплю – потерплю:
Жизни полный кувшин еще раз не предложат,
Лет ушедших вина еще раз не нальют.


Мы не вечны, и мне, ни сегодня, ни впредь,
Не суметь одолеть безобразную смерть.
Но на мира красу до последнего вздоха
Буду я с восхищением детским смотреть.


Всё полнее копилка утрат и потерь:
Кто-то канул вчера в ней, а кто-то – теперь.
Зверь костлявый и завтра, не хочется верить,
В чью-то с ней постучит неожиданно дверь.


Я бы жизнь уподобил кувшину вина:
Сколь в него ни налей, пить придется до дна;
– Ты всё здесь? – заглянув, как-то спросит луна.
А в ответ – тишина. А была ли она?

Всюду голый расчет, кумовство и корысть.
Как прожить не обученным драться и грызть?
Я, пытаясь постичь тайну жизни и смерти,
Вдруг открыл для себя: смерть и есть наша жизнь.


Из живых кто проник в тонкий мир Бытия?
Что же ждет там, за гранью, меня и тебя?
Первым кто-то из нас это вскоре увидит –
Это можешь быть ты, а могу быть и я.


Круг потерь никому не удастся прервать:
Этот – плакал вчера, тот – сегодня рыдать.
Только-только распустится дивная роза –
Лезет чья-то рука эту розу сорвать.

Налей вина в мой череп, археолог!
Не бедный Йорик я – я пыль архивных полок.
Я – краткий некролог, я – жизни эпилог.
Пей из меня быстрей, ведь срок и твой недолог.


Что наша жизнь? – Цветенье – листопад,
Пришел – ушел, рассвет – тире – закат.
Будь ты, мой друг, умней стократ Сократа,
Из смерти рук однажды примешь яд.


Тайну смерти понять – затеряться в лесу,
Все равно, что копать изумруды в носу.
Лучше, жизни земной воспевая красу,
С нежных роз лепестков на заре пить росу.


Две тропинки судьбы, словно змейки, сплелись,
Словно два ручейка, воедино слились,
Нет, по мне, ничего удивительней смерти,
Не была бы еще удивительней жизнь.


Ты богат, даже если плешив и рябой,
Если рядом есть та, что дается судьбой.
Выпей с нею вина, закуси поцелуем,
Завтра, может случиться, закусят тобой.


Время жизни короче горенья свечи –
Светлячок прочертил тонкий лучик в ночи.
Торопись подливать в пиалу, виночерпий,
Завтра слепят из нас на забор кирпичи.


Не родившись вчера – нет, меня бы спросить! –
Чаши горьких потерь не пришлось бы вкусить.
Стоит жизни свечу – у кого бы спросить мне? –
На секунду зажечь, а затем погасить?


Наша жизнь по земле легкой тенью пройдет,
Из небес рукавов скорый дождик прольет.
Ветер смерти тотчас, не успеешь родиться,
Со стола нас, что крошку лепешки, сметет.


Ни один не вернулся из царства теней,
Потому пей вино до конца своих дней.
В сад с Лейли отправляйся на травку смелее,
Завтра с нею лежать вам придется под ней.


Жизни, как ни тяни, прерывается нить.
Кто способен из нас сей закон отменить?
И пока мою душу не вырвал Всевышний,
Поспешу-ка ее винной чаше излить.


Мне хмельного елея сегодня налей!
Лей смелей, виночерпий, вина не жалей!
Может завтра уже, нас с тобой не жалея,
Ветер смерти сметет, словно пух с тополей.


Тайна смерти, увы, не подвластна уму.
Удалось ли вернуться оттуда кому?
Мне кувшин предсказал, что откроется тайна,
Я как–только последнюю чашу приму.


Жизнь тяни, не тяни, а конец недалек –
Прожурчит ручеек, промелькнет мотылек.
Поспешу я к Лейли, пока теплятся угли,
Пока души из нас Господин не извлек.


Жизнь  и смерть – два бойца на поляне вражды,
Ни от той, ни от этой пощады не жди.
Пей с любимой вино и о том не тревожься,
Все равно твои кости твои омоют дожди.


Угасающий взор застилает печаль:
Этот умер, того догорает свеча...
В чем же смысл, скажи, если жизнь от начала
На челе, как закон, носит смерти печать?


Рок, сады наполняя плодами беды,
Милых сердцу без жалости косит ряды.
Вслед за ними и я  буду скошен однажды,
Слез вина не успев отряхнуть с бороды.


Жизнь, мой друг – сумма букв, заключенная в слог.
За прологом однажды придет эпилог.
Не успеет овечка погреться на травке,
Как ее злобный рок, словно волк, уволок.


Тайну смерти, загадку, одетую в бронь,
Закрывает от нас Господина Ладонь.
Тайна жизни открыто лежит на ладони –
Как безумных страстей и страданий юдоль.


Не спросить у костей, а гробницы немы.
Возвращался ли кто из вместилища тьмы?
Есть ли смысл делиться о вечности с нами,
Если завтра уже станем вечностью мы?


В лампе жизни огня на один водевиль –
Керосина в обрез и короткий фитиль;
Отработав свое, покрывается пылью
И Хозяином тотчас сдается в утиль.


Сколько лет вы себе ни отмерьте, – пройдут;
И печали, и боли, поверьте, – пройдут;
Все невзгоды земной круговерти – пройдут;
Даже мысли о смерти – со смертью пройдут.


Смерти чаша – кого миновала она?
Про меня в нужный час тоже вспомнит она.
Встречу гостью сию с полной чашей вина,
Напою допьяна – и забудет она.


О СУДЬБЕ

Если ты одинок, стал ненужным и лишним,
Не ропщи на судьбу, одинокий  не нищий,
А садись, как и я, да простит нас Всевышний,
С пиалой и кувшином на травке под вишней.


Я к ударам судьбы бесконечным привык:
Этот предал, а та изменила – привык.
Из кувшина вина наливая привычно,
Лишь одной пиале удивляться привык.


Коль прицепится к сердцу печаль как репей,
Эту чашу испей – и о камень разбей;
А затем принимайся за чашу веселья –
Пей, пока не разбил ее рок-лиходей.

Будь ты даже, мой друг, семи пядей в лбу,
Обвести вокруг пальца не вздумай судьбу:
Так загрузит твою по дороге арбу –
Станешь пядей семи не во лбу, а в горбу.


Много в жизни твоей от тебя самого?
От тебя не зависит, мой друг, ничего.
Быть чему, ты, приятель, того не минуешь,
А минуешь – и в том ничего твоего.


Злой рок наполнил нашей жизни круг
Чредой потерь и нестерпимых мук.
Не падай духом, друг, гляди, резвится муха,
А рядом – с сетью ловчею паук.


Знать про завтрашний день никому не дано,
Горевать о вчерашнем совсем не умнО.
Пить сегодня вино, видно, мне суждено –
Все равно за меня все давно решено.


Не уверенный в том, что смогу победить,
Опасаюсь судьбу торопить или злить, –
Если даже не знаю, успею ли выпить,
Не уверенный в том, что успею налить.


В том, что есть у тебя, ничего твоего.
Не суметь тебе в том изменить ничего.
Принимай всё как есть, на Творца полагаясь,
Ибо нити судьбы, все как есть – у Него.


О СУЕТЕ

Нас к греху призывает шайтан неспроста:
Пей, гуляй, наслаждайся, мол, жизнь суета!
И пока, наслаждаясь, мы так суетимся,
Суеты этой в нас от рогов до хвоста.


То колючим кустом по пустыне качусь,
То пугливым зверьком в тесной клетке мечусь...
О душе не пекусь, ничему не учусь
И, влекомый грехом, суечусь, суечусь...


Если ты одинок, стал ненужным и лишним,
Не ропщи на судьбу, одинокий не нищий,
А садись, как и я, да простит нас Всевышний,
С пиалой и кувшином на травке под вишней.
 

Суетишься, малыш? И куда ты спешишь?
Эту жизнь больше века едва ли продлишь.
Что озерный камыш с ветерком прошумишь
И отправишься в нишу – могильную тишь.
 
Мир в сетях суеты до трагедий смешон,
В этом путаться с ним – я ума не лишен:
Пью в вишневом саду под весны капюшоном
Из ладошки любимой цветочный крюшон.


Белкой в клетке бегут все куда-то… Куда?
В беготне суетливой проходят года…
Если б мне не мешала бежать борода,
С пиалой бы вина не сидел у пруда.


О ПРЕДАТЕЛЬСТВЕ

Если в спину измены вонзается нож,
Ты обидою сердце свое не тревожь.
Будь спокоен, мой друг, это, сбросив одежды,
Обнажаются вдруг лицемерье и ложь.


Я имею друзей поважнее князей:
Пиала и кувшин – нет верней средь людей:
Были рядом со мной и в беде, и в печали.
Как же я откажусь вдруг от верных друзей?


Тех, кто предал тебя, не суди и прости;
Даже тех, кто оставил в беде, отпусти;
Пожалей от души, помолись за несчастных,
Ведь теперь до тебя им придется расти.


Коль потери волной – на судьбы полотно,
Не терзай свое сердце, волне все равно;
Слёз не лей беспрестанно над чашей с вином,
Ведь от слёз станет только солёным оно.


Жизнь друзей и подруг от меня увела:
Тот – ушел, «те – далече», а та – предала...
Но не всех увела, кое-кто и остался:
Друг кувшин и подруга одна – пиала.


Молчаливо внимая пчелиному гулу,
Раны плоти латаю каленой иглой.
Я секреты души доверяю лишь мулу,
И уже никакой болтовни с пиалой.


Как-то дервиш один – то ль мудрец, то ль философ –
Мне сказал, был мудрее двенадцати сов:
– Если верных ты ищешь, – ищи среди босых,
Если преданных ищешь, – ищи среди псов.


Виночерпий! Вина мне две чаши! Скорей.
Кто из двух, я проверю, мне будет верней.
Чья любовь мое сердце больное согреет?
От измены которой я стану мудрей?


Не судьба ли Лейли за собой увела?
Не успел насладиться, меня предала.
Тороплюсь пить вино, злой судьбе не внимая,
Пока предан кувшин и верна пиала.


О СРЕБРОЛЮБИИ И БОГАТСТВЕ

Дай стократ мне гранат и алмаз в сто карат,
В сто карат изумруд – я не стану богат.
Тем богат я, что вижу гранатовый сад,
Изумрудный рассвет и алмазный закат.


Богачам и злодеям все блага даны:
Как у Бога за пазухой – деньги, чины...
А бедняк – он за пазухой, знать, у шайтана:
Ни богатств, ни чинов – только в дырках штаны.


– Не верю, что в рай мне войти не дадут! –
Проверю, и слугам: – А где мой верблюд?
С верблюдом сверяя игольное ушко,
Богач заключает: – Похоже, что врут.


Серебром одержимый, скупой скопидом
Всё добро для людей отложил на потом.
И пока скопидом с тем добром собирался,
Стал добра своего он презренным рабом.


– Богач сребролюбец? Завистники врут!
Не верь им! Сейчас сундуки отопру.
Гляди же: вот золото, вот бриллианты…
Тут даже и места-то нет серебру!


Богатей: – Мне добра своего и не счесть.
Все, о чем ни спроси, у меня это есть.
С ним до смерти самой не иметь беспокойства.
Голос Смерти:
– Конечно, ведь я уже здесь.


Богача к милосердию тщетно взывать,
Ведь ему на меня глубоко наплевать.
Потому, никого ни к чему не взывая,
В пиалу успеваю вина подливать.


О ЛЮБВИ И ЖЕНСКОЙ КРАСОТЕ

Красота, друг мой, чаще – что чаша с заразой,
Пригубить из нее ты не очень спеши:
Ведь на поле соблазна, приятном для глаза,
Так легко приживается бедность души.


Не завидуй красивой, ее пожалей,
Не сдержать ведь и ей своих лет журавлей;
И смиряться, поверь мне, с красы увяданьем
Ей придется, увы, в сотни раз тяжелей.


Про нее говорили: античная ваза!
До чего же красива, – твердили, – она!
Заглянул я в нее как-то краешком глаза…
Ну, хотя бы налили немного вина!


Стонет роза в саду от тоски поутру,
Растрепались ее лепестки на ветру.
– Страсти, страсти хочу! – обращается к ветру.
– С этим, – тот отвечал, – не ко мне – к топору.


Что оковы, что цепь, что красавицы сеть,
Что из золота клетка – есть общее ведь.
Предпочту, избегая тисков несвободы,
С пиалою хмельною под вишней сидеть.


Сходит жизни поток с лет ушедших вершин,
Отмечаясь в красе глубиною морщин;
А со смертью сойдут и краса, и морщины –
Точно так, как сходили однажды прыщи.


Жил без меры когда-то – смешно, и грешно.
Мера в годы мои – горсть пшена да вино.
Не прельстят уж ни ножка, ни шейка с грудинкой –
В рационе моем нет мясного давно.


Красота – что музейная вещь напоказ,
Не одною изласкана парою глаз.
Не сумев удержать ни одну из красавиц,
Я купил себе серый невзрачный палас.


Верить сказкам волшебным – Откройся, Сезам! –
Все равно что бесстыжей блудницы слезам.
Из того, что лежит под луной с небесами,
Верю лишь пиале – в ней волшебный бальзам.


Увядают и гаснут соцветия чувств.
У старухи не может быть сахарных уст.
На дрожащей ладони засохшая роза
Издает, рассыпаясь, не запах, а хруст.


Лучше умных речей, навевающих сон,
Под журчанье ручья тихий сладостный стон,
Шепот ласковых губ, источающих нежность,
И биенье влюбленных сердец в унисон.


Я в желаньях уже ограничен и скуп,
Лишь в одном постоянен и тверд, словно, дуб:
Под журчанье ручья, под развесистым дубом
Пью хмельное вино из рябиновых губ.


Никого не учу – я в учении слаб,
Никого не лечу – есть на то Эскулап.
Сам учусь и лечусь под звучанье рубаба
С пиалою вина у красотки Зейнаб.


Теплый, ласковый вечер… Жужжали жучки,
Верещали цикады, трещали сверчки…
До утра наслаждался бы гимном природе,
Не включись в этот хор Гюльчатай каблучки.


Если губ лепестки призывают: сорви…
Разум в помощь себе ты уже не зови.
Что до мира тебе? Следуй милой призывам –
С нею в грушевый сад удались для любви.


Кипарисовый стан, а уста – как гранат,
Голосок сладкозвучнее флейты стократ…
– Разве я виноват, что со мной Шахразада?
– Выпей яду, коль так, – подмигнул мне Сократ.


У Лейли не уста, а пылающий лал,
Не мудри, коль желаньем и ты воспылал.
С ней на лоне ковра под вуалью магнолий
Пей напиток любви из ладоней пиал.


Что юнцу до зари? Не разбудишь юнца.
Мне ж милей на заре наблюдать без конца
За дрожащей росинкой на длинной реснице
И улыбкой любви, не сходящей с лица.


Я звезду ей сорву, я луну ей достану,
На ковер приглашу в абрикосовый сад.
В рай ли, в ад мне, скажи, раз пишу беспрестанно
Я про стана изгиб и волос водопад?

Если спросят: уста,* ты еще не устал
Воспевать тонкий стан и с перстами уста?
Мой ответ на вопрос очень прост: «Не устану:
Ведь строка без любви бесконечно пуста».

*Уста (узб.) – мастер

Мне внушают ханжи: – Ты про суть не забудь! –
Будь таким, – поучают, – и этаким будь!
– Не забуду! – кричу – и лечу к «незабудке –
Луноликой голубке на белую грудь.


Даже с лучшей из дивных, красивейших дев
Расставайся без гнева, ее пожалев.
Есть краса у цветов на весенних деревьях,
Нет ее у листвы, облетевшей с дерев.


Как-то дервиш один – то ль мудрец, то ль философ,
Мне сказал, был мудрее двенадцати сов:
– Если верных ты ищешь, – ищи среди босых,
Если преданных ищешь, – ищи среди псов.


Как не в силах потока судьбы изменить,
Так не в силах свиданья с Лейли отменить.
И пока не разбита любовная чаша,
Тороплюсь из нее побыстрее испить.


В стае горных слонов с голубыми рогами
Обнаружил бизонов, готовящих плов.
В стаде женщин, держащих язык за зубами,
Я нашел соловьями поющих ослов.


В дебрях смыслов и истин – тумане густом –
Обнаружил себя вдруг в решенье простом:
Пить росу с лепестков распустившейся розы
И не думать о том, что наступит потом.


О любви надрывался в саду соловей...
Знать, о том соловью, с ветки вишни видней.
Невдомек лишь ему, что на свете важнее
Умереть за любовь, не болтая о ней.


Красоту воспевать, говорят, перестань.
Мол, не хуже красавицы розы герань.
Разве статью ослица изящнее лани?
Разве кожа ее шелковистая ткань?


Сокровенный сосуд мой сегодня не пуст –
Полон страстью к Лейли, словно розами куст.
Вновь готов допьяна я, влюбленный безумец,
Пить хмельной эликсир из гранатовых уст.


От недугов, мой друг, их лечи не лечи,
Есть, с тобою делюсь я, иные врачи:
Блеск любимых очей, нежный шепот в ночи,
Бархат губ и волос шелковистых ручьи.


Всех милее богатств, их дороже стократ,
Перламутровой кожи Лейли аромат,
Милых глаз изумруд, губ любимой гранат
И волнистых волос золотой водопад.


Приоткрыли глаза на заре небеса –
На ресницах любимой блеснула роса.
Было б глупо с утра под вуалью вишневой
О премудростях жизни плести словеса.


Если в стоне Лейли – кипарисовый стан –
Призывает к любви, приспустив сарафан,
Отзовись на призыв и не думай про «завтра», –
Что тебе до еще не полученных ран?


Надоело мне быть у красавиц в плену,
Дань платить без конца надоело вину.
Я решение принял от них быть свободным,
С исполнением только тяну и тяну.


Стонет роза без ласки в саду от тоски,
Сердце бедной сжимают печали тиски.
Муравьи пожалели несчастную розу –
Растащили по норкам ее лепестки.


Виночерпий! Вина принести поспеши!
Спой о нежной любви, сладкозвучный бахши!
Много тайн нам открыть позволяет Всевышний,
Исключая одну: тайну женской души.


Что таит полный страсти красавицы взгляд
Для усталого сердца – бальзам или яд?
Сердце мне говорит: принимай как награду,
Ни к чему рассуждений выстраивать ряд.


Если с милой в саду быть сегодня дано,
Если в чаше давно веселится вино,
Если губ лепестки приоткрыты в томленьи,
Не до мудрости мне – с нею я заодно.


Я в премудростях жизни уже не силен –
Вновь, что глупый юнец, красотою пленен.
Не до истин уже мне, хмельному, под кленом,
С несравненной Лейли не до круга времен.


С юной девой, почтенные годы презрев,
Пью вино под фатою вишневых дерев.
Если в гибкости дева подобна газели,
Оставаться не может бесчувственным лев.


Если алая роза в саду поутру,
Распустив сотню юбок своих на ветру,
Призывает тебя быть царем на пиру,
Ни к чему рассуждать тут: к добру, не к добру...


Он, – смеются глупцы, – у молодки в плену,
Мол, питает на старости слабость к вину.
Где им, глупым, понять, что в усталое сердце
Мне Лейли с пиалой возвращают весну.


Без любви ночь не ночь и заря не заря;
Каждый день без любви – словно прожитый зря;
Краткий миг без любви, промелькнувший незримо, –
Будто целая жизнь, проведенная зря.


В нас творения дух возрождает Любовь;
От злодейств и безумств ограждает Любовь;
Быть подобным Ему побуждает Всевышний
Всем, кто в сердце своем утверждает Любовь.


О СЧАСТЬЕ

Счастлив будь, если сумрак в душе и ненастье;
Счастлив будь, когда в гости – одни лишь напасти;
Счастлив будь, даже если ты очень несчастлив,
Ведь когда-то и это уйдет в одночасье.


Оттого ли печаль, что найти нелегко?
Нужно ль, счастье ища, уезжать далеко?
Выпей чашу вина, походи вокруг дома…
Может, рядом оно – вдруг да встретишь его.


Я спросил мудреца: – Что есть счастье, старик?
Наслаждений родник иль смирения пик?
Мне ответил старик: – Мига хрупких иллюзий
Не успел я постичь: был он слишком велик.


Счастье – это не деньги, не дом, не комфорт,
Не набитый живот, не с икрой бутерброд…
Нос и рот на минуту замкнув, понимаешь,
Счастье – это вдыхать с кислородом азот.


Счастье птицей в мое залетело окно.
Миг – и в то же окно улетело оно.
– Что тебе до того, – мне кувшин, – не печалься.
К счастью, в брюхе моем не вода, а вино.


Пусть с годами укрыт серебристой золой,
Счастлив я оттого, что дружу с головой,
И еще оттого, что под солнцем с луною
Я дружу с несравненной моей пиалой.


Я про счастье спросил у ручья старика.
Отвечал: – Это шепот в ночи ветерка,
Это лепет и смех ручейка, а пока...
Это, выпив со мной, не валять дурака.


Если б счастья рецепт выдался врачом,
Был бы смысл за бабочкой бегать с мечом?
Дал рецепт мне мудрец: – Не гоняйся за счастьем,
Покружив, приземлится само на плечо.


С милой был неразлучен я ночью и днем,
А теперь день и ночь неразлучен с вином.
Оказаться безмерного счастья вершина
Может, друг мой, увы, перевернутым дном.


МАСТЕР, КУВШИН И ЧАША

Мастер, сделав сосуд, произнес: – Красота!
Он изяществом форм, словно гурии стан!
Эй, сосуд! Нет ли праха красавицы в глине?
– Ты мне льстишь, я – из праха ослицы, уста.*


Гончар делал вазу… Не ваза, а мука!
В сердцах говорит: – В глине явная злюка!
Слеплю-ка из злюки я винную чашу,
Пусть ею добра познается наука.


Кувшин с пиалою слились в поцелуе...
Вина ликовали журчащие струи…
Счастливый кувшин – пиале: – Боже мой!
Родная! Мы встретились снова с тобой!


– Отдохнул бы, гончар! Чем ты так увлечен?
Много ль глина твоя прячет нынче имен?
Или девой какой был вчера опьянен?
Отвечает гончар: – Я кручу круг времен.

– Был когда–то судьей я, – промолвил кувшин, –
Над пьянчужками суд справедливый вершил.
А сегодня, смотри, чин не выше аршина,
А для тех же пьянчужек стал другом большим.


– Кувшин, в твоей, случайно, глине
Пропойца не оставил след? –
Я слышу в глине запах винный.
Кувшин ответил: – Там поэт.

*Уста (узб.) – мастер

               
О ВИНЕ И ПИТИЕ

Как искатель, собой я доволен вполне:
Среди истин в вине отыскал даже две –
Полумертвый язык в пересохшем колодце
И орущие струны в пустой голове.


Если чаша с вином твой до смерти кумир,
Если мир для тебя нескончаемый пир,
То и ты оставляешь следы в этом мире,
Только эти следы – из трактира в сортир.


Мои мысли уже не в ладу с языком,
Сам с собою как будто уже не знаком.
Сколько истин ни пил из хмельного кувшина,
Становился, увы, лишь дурак дураком.


Если праведных дел был в простое верстак,
То изделий с него – так, пустяк, на пятак;
Если мастер лишь в лени и пьянстве мастак,
Что сказать, и не мастер он вовсе, а так.


Бальзам и яд таит хмельная влага,
Кому во зло она, кому она во благо.
Во фляге с ядом блага – с пиалу,
Для мудреца она, а яд пьет бедолага.


Неразлучный с кувшином ни ночью, ни днем,
Счастье я и беду разбавляю вином.
Как и жизнь, оно может быть сладким и горьким,
А раз так, то, конечно же, истина в нем.


Кто не в силах созреть, тот уже не созреет.
Злого – чаша сжигает, а доброго – греет.
Первый – выпьет и тут же дуреет как зверь,
А второй – от нее бесконечно добреет.


Про «бросить пить» я, чувствую, загнул.
Кувшину в брюхо тут же заглянул.
Он брюхом булькнул: – Ты погорячился! –
И, подмигнув, мне ручку протянул.

Выводит трели на чинаре соловей...
В гнездо листочек тянет муравей...
Все чем-то заняты, а я сижу без дела.
– И в чем же дело? – молвит чаша. – Пей!

Потерями чаша на четверть полна:
Осел мой издох да сбежала жена.
Чтоб чаша сия вдруг не стала полнее,
В нее до краев наливаю вина.


Злость на тело свое я годами копил,
От желаний его сам себе стал не мил.
Не желая рабом быть у грешного тела,
Взял владельца его и в вине утопил.


Ни к чему пребывать, что щенок, в скулеже,
От потерь прививать ветвь печали к душе,
Коль вино веселится в кувшине уже
И томится уже пиала в неглиже.


Я с пузатым кувшином во всем заодно:
В его брюхе вино, в моем – тоже оно.
Мы с ним братья в веках: он вчера был поэтом,
А мне завтра кувшином предстать суждено.


То хула на тебя, то тебе похвала;
Одному ты вредна, а другому – мила;
Что тебе до того, если ты королева
На балу торжествующих муз – ПИАЛА.
               

РАЗНОЕ

Клясть судьбу, сильных мира сего обличать –
Пользы нет, наложил на уста я печать.
Лучше раны души с луноликой подругой
У ручья на цветочном ковре врачевать.


Серый дождь, не спросив, целый день моросит.
Притащили меня в этот мир, не спросив.
Вот и я, у себя лишь спросив: – Что я, сивый? –
С кареглазой решил винной влаги вкусить.


Не попробовать вновь лет ушедших халвы,
Нет вчерашней воды, нет вчерашней травы…
Не терзай себя, друг, не растрачивай силы,
«Жив еще» все же лучше, чем «жаль» и «увы».


И чего прицепилась к поэзии проза?
Знать бы каждому место: ты – грива, ты – хвост.
Никому не мешала душистая роза, –
Взял, сорвал ее ночью какой-то прохвост!


Если ты не желаешь с неправдой дружить,
Знанье с делом стремись в один ряд уложить:
Мало знать и талдычить о совести с правдой,
Хорошо бы по ним научиться и жить.


Если в гости печаль, а за ней следом грусть,
Пусть заходят и даже поселятся пусть,
Ведь с кувшином вина и наполненной чашей
Я печали и грусти совсем не боюсь.


Если тошно с утра, нудный дождь за окном,
Приглашаю тотчас гончара к себе в дом.
С ним проводим весь день в долгих спорах о том,
Кем же были вчера наши чаши с вином.


От пустых мелочей и бессонных ночей,
Бесконечности глупых и умных речей
Стал больным... и решил, что из лучших врачей –
Это чаша с вином и журчащий ручей.


Он – ее без причин обвиняет во всем,
А она – бед причину всегда видит в нем.
Я ж без всяких причин лишь себя обвиняю
В том, что часто свой нос вижу в чаше с вином.


Мы за мир во всем мире – и что из того?
Говорить обо всех – не сказать ничего.
Может, сделать чего: помириться с соседом,
Приютить одного, накормить одного?


Жил в тисках суеты и сетях мелочей.
– Мне не нужен никто! – все кричал. – Я ничей!
И оставил, уйдя в мир иной, за плечами
С мелочами коробку и связку ключей.


Лучше жизнь провести в нищете под забором,
Чем прослыть казнокрадом, без совести вором;
Лучше с чашей вина мне нести всякий вздор,
Чем с имеющим власть – на пиру разговоры.


Из кувшина на свет кое-как муравей
Выползает и мне с возмущением: – Эй!
Почему на бровях я ползу и совею,
Если я не сова и совсем без бровей?


К мудрецу, ты попробуй его удержи,
Обратился юнец: – Что мне делать, скажи.
Я влюблен. Отдавать ли ей руку и сердце?
– Все отдай, – тот в ответ, – только ум придержи.


Если в дом постучат сразу десять потерь,
Их приму, распахнув со смирением дверь.
Если б мне не принять все былые потери,
Разве стал бы я тем, кем являюсь теперь?


Чтоб сегодня тебя не замучил вопрос
«Что такого гостям на пирушке я нес?» –
Надо было вчера, да простят тебя гости,
Положить на язык себе парочку ос.


Всё в себе да в себе… Как с ума не сойти?!
Вышел раз из себя, чтоб себя обрести.
Вне себя, то и дело сбиваясь с пути,
Понял: как ни крути, от себя не уйти.


– Кто из нас, антилоп, грациознее всех? –
Спорят серна с газелью, изрядно вспотев.
– Может, каждый из вас и имел бы успех,
Но сегодня я сыт, – реагирует лев.


Тут и там без оград и барьеров грызня,
Без конца суета, без начала возня.
Назовите меня вы пустой размазнею,
Я ни там и ни тут – как-нибудь без меня.


Сколько нужно войны? Все война да война…
Нет бы сделать законом на все времена:
Воевать – за столом с содержимым кувшина,
А сдаваться – любимой с бокалом вина.


Если к чаше с вином есть лепешка и рис,
Нет причин унывать, будь доволен, Азиз.
Нам ли знать, что готовит небесный меджлис?
Может, этот балкон или вон тот карниз.


Что ты кислый, дружище? Какого рожна?!
Сядь и выпей со мной молодого вина.
О прошедшей любви не грусти беспрестанно,
Жизнь сама по себе бесконечно грустна.


Если мирто и дело сгорает во зле,
Не спеши доверять свои тайны золе –
Ни себе, ни жене, ни друзьям, ни мулле,
Ни одной, кроме первой, хмельной пиале.


Верить в глупые сказки – Откройся, Сезам! –
Все равно что бесстыжей блудницы слезам.
Из того, что лежит под луной с небесами,
Верю лишь пиале – в ней волшебный бальзам.


Лишь пройдя сквозь иллюзий губительных плен,
Сквозь страницы предательств, потерь и измен,
Вереницы подъемов и скорых падений,
Стал смирен, безразличный к волнам перемен.


Если ты на грехи полагаешь труды,
Каковы же с того ожидаешь плоды?
Если в сердце растишь зависть, гнев и обиды,
Собирай же плоды их в корзину беды.


Что, устал от потерь? Лодка села на мель?
Уложили надолго болезни в постель?
Это, друг мой хороший, Господни метели
Из тебя изгоняют греховный коктейль.


В ушедший день дверей не отворяй,
Дню, что придет, совсем не доверяй,
Но каждый шаг с сегодняшним сверяя,
Себя во всем Всевышнему вверяй.


Средь имеющих власть справедливость искать –
Непристойную славу безумца снискать.
Не пристойней ли слава того же безумца,
Если станет он чашу с любимой ласкать?


Молвят все: он в сетях у красавицы. – Пусть.
В сотни уст обвиняют: он пьяница! – Пусть.
Нет мне дела до сплетен толпы многоустой,
Пишут письма Творцу в канцелярию пусть.


Я изъязвлен грехом, на изъяне изъян,
Вечно пьяный смутьян, скандалист и буян;
Я в кривляньях безумных сродни обезьянам,
Но тебе ль за изъяны судить обезьян?