Война и мир. гл. 1-3-12а и 1-3-12б

1-3-12а

Венный Совет был назначен на вечер,
И все командиры военных колонн,
К Кутузову вызваны на это вече,
Но не пришёл только Багратион.

Вейротер, начштаба стал, как режиссёром,
Сраженье, одобрил которое царь,
Он стал настоящим им всем словно богом,
Поддерживал общий подъём, как угар.

Своей оживлённостью, в пику главкому,
Как всем недовольным и сонным подчас,
Он фору давал в обсужденьях любому,
Кто в чём сомневался, подняв выше глас.

Два раза в тот день осмотрел поле битвы,
Два раза с докладом был он у царей,
Измученный, план защищал, как молитву,
Уверен он был, что его план — верней.

Забыл быть почтительным даже с главкомом,
Он пе;ребивал его, пряча свой взгляд,
Ответ на вопросы давал словно комом,
И часто «вонзая» в ответы свой взгляд.

Испачканный грязью, казался он жалким,
Измучен и самонадеян, но — горд,
На членов совета смотрел взглядом зорким,
Порой этот взгляд становился и колким,
Как будто он вышел на теннисный корт.

— Поскольку здесь Багратиона не будет:
Промолвил Вейротер, шагая к столу,
То пусть меня Главный наш и не осудит,
И я, как докладчик, так сразу начну.

В расстегнутом кителе и в мягком кресле,
Кутузов сидел, но, казалось, он спал,
А жирная шея «всплыла» в этом месте,
Где воротник шею и не; закрывал.

Он чуть шевельнулся на голос начштаба:
— Да, да, уже поздно, — кивнув головой:
Нет Багратиона — большая досада, —
Закрыл он глаза и ушёл на покой.

Но первое время, всем членам совета,
Казался он спящим, и слышимый звук,
Им больше не нужно искать в том ответа,
Он здесь ко всему и останется глух.

Несущийся звук, издаваемый носом,
Доказывал — план обречён на провал,
И потому этим «сложным» вопросам,
Значенья всему он — не придавал.

Тем самым, презрение к той диспозиции,
Начштаба которую всем излагал,
Кутузов нашёл «боле важну» позицию:
В как поздний тот час, уже просто он спал.

Вейротер, как часто бывало, в такой ситуации,
И по;няв теперь — он всему здесь глава,
Продолжил читать, как роман, диспозицию,
Что скоро у всех заболела глава.

Хоть однообразным читал он всем тоном,
Доклад, все же, сложным был, витиеват,
Тем самым, по сути, в нём много «уклонов»,
В военном же плане — он чуть глуповат.

На чтенье доклада, как принуждённым,
Казалось являл генералов их вид,
Кто тоже за день уже стал утомлённый,
Кто тоже «с глазами открытыми» спит.

Буксгевден стоял, прислонившись спиною,
Глаза устремивший к горящей свече,
Казалось, не слушал совсем, так порою,
Ему представлялось всё будто во мгле.

Напротив начштаба, в воинственной позе,
Блестящий впере;в в него зоркий свой взгляд,
Казалось, воспринял по полной он дозе
Весь всем, им навязанный «яд», как доклад;

Сидел Милорадович, молча и бодрым,
Когда же австриец молчал иногда,
Он взглядом пытливым, но с видом и добрым,
Смотрел на коллег, чтоб узнать их дела.

Но вид генералов был непроницаем,
И не удалось ему что-то узнать,
Но он продолжал слушать с непониманьем,
Пытаясь из чтения что-то понять.

Всех ближе к начштаба и с тонкой улыбкой,
Вращая в руках золотой медальон,
Весьма, с пониманием дела, столь зыбким,
Сидел, забавляясь, француз Ланжерон.

В средине доклада, оставив игрушку,
Воспрянул с вопросом столь въедливый граф,
С учтивостью грубой, уже не на шутку,
Он в той диспозиции увидел, как «штраф»;

Нахмурившись строго, он высвободил руки,
Но чтения не прерывая, при том,
Как бы говоря, «свои мысли — потом»:
— Извольте терпеть, мне мешают все звуки,
Смотрите на карту с закрытым лишь ртом.

Последний с полнейшим, как не;доуме;ньем,
Подняв глаза кверху, поддержки искал,
Взглянул на соседа он и с состраданьем,
Не встретив сочувствия, он замолчал.

— Урок географии, — промолвил, всё ж, громко,
Не удержавшись от грубых манер,
Все мысли в докладе не мог схватить толком,
В докладе так часто другой шёл пример.               

1-3-12б

Поляк Пржебыше;вский с почтительной миной,
Пригнул ухо, и как бы делая вид,
Как он поглощён всей так ясной картиной,
Без всяких, ему нанесённых обид.

А низенький Дохтуров — против начштаба,
Имея и скромный, старательный вид,
Нагнувшись над картой и, глядя в оба,
Сидел, изучая без всяких обид.

Когда чтение, длившись уже боле часа,
Окончено было, то вновь Ланжерон,
Оставив в покое и свой медальон:
— Диспозиция ваша — какая-то каша,
Исполнить так трудно, и я — возмущён.

Ведь нам неизвестно врага положенье,
Тем более, может его он менять,
Считаем, его положенье — известным,
Вслепую мы будем с врагом воевать?

Его возраженья имели основу,
Они и другую имели же цель,
Прислушаться к их, генеральскому зову:
— Здесь, всё-таки, штаб, не младенцев купель!

Когда уже смолкла дуэль генералов,
Проснулся Главком, всем казалось, он спал:
— А вы — всё про глупости, в них правды мало, —
Опять склонил голову: «Я уж устал!»

Но спор продолжался, он был обоснован,
Стараясь язвительней чтоб оскорбить:
— Но ОН, чтобы нами мог быть атакован,
Сам первый атаку и может развить!

Тогда вся диспозиция нам — бесполезна,
Менять нам придётся её на ходу;
На все возраженья он твёрдо, любезно
Улыбку дарил как бы всем угоду;:

— Но если бы нынче мог сделать атаку,
То мог её сделать он прямо сейчас;
— Считаете, первым не хочет лезть в драку,
Бессилен он, что ли, и на этот раз?

— Лишь сорок-то тысяч его всего войска, —
Как доктора был у начштаба ответ;
— Тогда ОН — дурачёк, ему ждать очень скользко,
Идёт на погибель, теряя момент? —

Сказал Ланжерон, ожидая поддержки,
Но сам Милорадович думал о том,
Конечно, в сим плане и есть те издержки,
Но их мы увидим в бою, лишь потом!

Опять усмехнулся Вейротер улыбкой,
Что значило будто ему так смешно,
Считая, что русским план будет, как пыткой,
Самим императором — утверждено.

— Погасли огни уже в стане французов,
И лишь непрерывный в нём слышался шум,
Они — иль уходят, а шум — от обозов,
То значит от бегства такой у них бум.

А, если, и даже, меняют позицию,
И занял в Тюрасе позицию он,
То значит теряет своё он величие,
И лезет он просто к нам в пасть, на рожон.

Тогда весь наш план остаётся, как прежде…
— Но как, каким образом? — вставил Андрей,
Давно ожидавший, в огромной надежде,
Сомненья свои ему выразить в ней (в диспозиции).

Кутузов, проснувшись, изрёк на прощанье:
— Наш план-диспозиция на завтра годна,
А завтра — уже; — наступило молчанье:
— Менять нам нельзя, выполняться должна.

Она — как наш долг, как козырная карта,
А перед сраженьем нам спать уж пора; —
Привстал, дал понять: «Так прощайте, до завтра,
С победою вас, на прощанье — «Ура!»

Военный совет преподнёс для Андрея
Пример переменных и спорных проблем,
Союзу трёх стран надо было скорее
Уйти от текущих в нём всех перемен.
 
Имея большой прошлый опыт в сраженьях,
И жить не желая под чьей-то пятой,
Имея успех, почти нет поражений,
На Наполеона напали гурьбой.

Последний, однако, был крепкий орешек,
Отличный политик, военный знаток,
Он был полководцем супротив тех пешек,
Начштаба и трёх императоров полк.

И только Кутузов, как дань уваженья,
И зная, свершил сколько громких побед,
Предвидел угрозу всего пораженья
И массу постигших в последствие бед.

Хотя с государем, за день до сраженья
Имел он беседу, и, как общий итог,
Сказал или нет он своё возраженье,
Не знаем об этом, но — в принципе, мог.

Оставив в сознании князя Андрея,
Весь этот, уже не совет, а приказ,
Тревожное, сложное чувство-затею,
И, как наказания, чувство для нас:

«Из личных, каких-то придворных мотивов,
Должны рисковать жизнью тысяч людей,
А, может быть, даже гордыни, капризов,
И, в том числе, значит и жизнью моей!

Да, очень быть может, убьют меня завтра;
При мысли о смерти — и дум целый ряд,
Тогда будет бита заветная карта,
Как будто бы в душу насыпали яд.