Найти себя

ПРОДОЛЖЕНИЕ гл. ЯЧЕЙКА ОБЩЕСТВА

…А в кастрюле тесто пыжится –
расфуфырилась квашня!
   Отдельная тема – тесто. Когда затевались пироги, шаньги, плюшки  или колобы, к маме и бабушке лучше было не приставать, а держаться подальше – чего доброго, перепадёт ухватом или лопатой. А то и полено в ход пойдёт – так, для острастки*. Тесто замешивалось, сдоба ставилась на печь подниматься для пышности, затем оно раскатывалось на большой вековечной фанере или закладывалось в смазанные маслом формы, смотря что из перечисленного хозяйки собирались печь. В растопленное сливочное масло обмакивали птичье крыло и смазывали им формы и готовые шаньги. Печь от лишней золы мама чистила мокрым сосновым или еловым помелом, зола отправлялась удобрять огород. Деревянной лопатой мама ловко орудовала с формами и противнями, отправляя их в печь. Кухонный инструмент хозяек хранился в «опечке»* (подпечке*): ухват, кочерга, лопата, помело и металлический совок для углей и золы. Меня, мелкую и тощую, отправляли мыть этот несносный опечек: больше никто туда по размерам не помещался. Помню, страшновато было в жутко тесном и душном пространстве в саже и золе. К тому же кот облюбовал его для своих нужд, и мне приходилось с трудом оттирать засохшее содержимое. В те минуты я обижалась и на взрослых, и на сестру с братом, и на кота, и на саму печь, бубнила, что не надо от неё ни еды, ни бабушкиных житников, ни сладких маминых плюшек! Но на уровне подсознания понимала, что без печи-кормилицы и «лечебницы» не прожить, и потому изо всех сил тёрла голиком с дресвой пол дурацкого опечка. А покастун Мурко потерялся: ушёл в лес и не вернулся.
   Со временем мама приговаривала: «Учись, девка, пекчи-то, пока матерь жива!», – и сетовала на то, что я не люблю заниматься выпечкой. Ушло время интереса и желаний, осталось у печки. Хотя давно уже некому ни отгонять, ни упрекать, ни хвалить.  Неугодна стала и сама деревенская печь – отжила и отслужила своё: на её месте старший брат сложил современную плиту.
***
   В углу задосок ширилась огромная бочка с водой, занимая добрую часть пространства. Зимой для хозяйства воду домашние возили на санках в ушате или бочке из старого колодца, который был выкопан у дома соседей Сметаниных, или с Водяника – ручья на задах Горы. В стене над бочкой зияло квадратное оконце для тяжеленного деревянного жёлоба, который с улицы ставился на специальный столбик, намертво вкопанный дедом, и с помощью ведра вода из ушата нашими усилиями перекочёвывала в бочку. После окошечко быстро закрывали – берегли в избе тепло. За водой приходилось ходить не по разу – животным питья требовалось прилично, да и в семье насчитывалось семеро едоков. К тому же без конца надо было наливать воду в вечно капающий рукомойник. Доставали воду из колодца черпаком – ведром, чаще десятилитровым, на длинном шесте, поэтому труд для детей был не из лёгких. Соседка Анфуса Панкратьевна Каршина озаботилась как-то, качая головой: «Галина, вёдра-то девка ташшыт больше себя! Как мураш*, из-за этаких-то вёдер саму не видать. Переседицце* ведь!». Тревога соседки оказалась не напрасной, предположение ¬– пророческим. Скорее всего, недетские тяжести стали  причиной того, что у меня не случилось детей («Кровинушка»).
***
…Бабушка всегда была в домашней работе – «бабе дорога – от печи до порога». На назьме (баба говорила «назьму») – в задней части дома – держали скотину. Я с интересом постигала опыт ухаживания за домашними животными, наблюдала, как бабушка «обряжает»* корову Малинку. Как заваривает кипятком из чугунов «парево»* в ушате и выливает остывшую мешанину в деревянную колоду в хлеву. На мой малолетний взгляд, во время дойки в хлеву происходило таинство: из коровы текло парное молоко! Выходило, что корова – живой молокозавод!
   Бабушка приносила полный подойник* белого напитка и разливала его  через несколько слоёв марли в глиняные крынки и стеклянные банки. Приговаривая: «Ну-ко, пейте скоре, робята, тёплоё-то, в рост скоре пойдитЕ!», – подсовывала ребятне полные кружки парного молока «с пылу, с жару». Молоком мы запивали сухарницу – запаренные кипятком из самовара подслащённые сухари со сливочным маслом, кашу и картошку, пили его с домашними шаньгами и булками из пекарни. Горячий белый хлеб макали в молоко, посыпали сахарным песком – лакомство! Любили горячие солёные грибы с картошкой на молоке, только что из печки, бабушка их называла «солоны». Молоко брали в лес за грибами-ягодами, на пожню, охотиться и удить. Большую эмалированную миску с молоком бабушка ставила в печь – париться. Вкуснотень напаривалась, скажу я вам, особенно пенка – язык проглотишь! Пареное молоко экономили, растягивали на весь день: добавляли в чай или с глызками* сахара вприкуску наслаждались им как десертом. Пенка доставалась не каждому – в качестве поощрения или мне как младшей. На молоке держались и взрослые, и дети в послевоенные годы.
   У Малинки на боку красовалось большое чёрное пятно, похожее на сердце. По нему далеко было видать её в общем стаде, когда под вечер пастух гнал коров с пастбища домой. Наша Малинка была для меня самой умной и красивой, потому что наша. А своё, как известно, плохим не бывает, только лучшим! Летом она нагуливала молоко на лугу и домой приходила сама, если её никто по какой-то причине не встречал. Коров, если не было пастуха, хозяева пасли по очереди. В классах седьмом-восьмом выполнять обязанность пастушки доводилось и мне. Коровы бродили кучно, а если отдельные пробовали попытать на просторе свободу, надо было вицей прибить их к стаду, а вечером пригнать скотину в деревню в целости-сохранности. Гнать коров на луг и обратно нужно было через лес за Солковом. Помню, как с замиранием сердца спешила проскочить мимо кладбища и обетного креста, увешанного цветными тряпками. На крест верующие жители с молитвами весили личные предметы для исцеления недугов, а позже – на дерево в том же месте, когда какой-то вандал уничтожил животворящий крест.
   Корову «держать» было тяжело, но отказаться от неё в семье не решались, дед стоял на своём: корове быть, покуда у них с бабой ещё есть мало-мальские силы. На молоке, убеждал родителей, ребят надо поднимать. Корова была основной кормилицей семьи. После Малинки, когда я уже подросла, у нас жила другая корова, Петонька, но моё детское сердце всецело принадлежало Малинке.  Вот только доить корову, как следует, у меня так и не получилось: силёнок в руках не хватало, и боялась сделать корове больно, дёргая за вымя.

(Продолжение следует)