Война и мир. гл. 1-3-10б и 1-3-11

1-3-10б

Сиять от того «величайшего света»,
Лучами которого стал он согрет,
Своим восхищеньем восторга привета
И чувствами радости словно одет.

Кортеж как бы замер пред конным всем рядом;
— Я вижу опять павлоградцев в строю? —
— Резерв, государь! — в ответ голос с досады,
Но счастье светилось не бывших в бою.

Сравнявшись с Ростовым, ОН — о;становился,
Сияло весёлостью это лицо,
Оглядывал строй, взгляд Ростова, как впился
В НЕГО, и за это простое словцо.

На пару секунд всего встретились взгляды,
Но в душу проник его взгляд глубоко,
Гусары, как он, той блестящей плеяды,
Держали и знамя, и дух — высоко.

Понял ли творилось, в душе что Ростова,
Ростову казалось, что понял ОН всё,
Сословье дворян, как всегда, всё готово,
Отдать даже жизнь за царя своего!

Ударив лошадку, ОН резким движеньем,
Галопом помчался, где длилась стрельба,
Желанье присутствовать, видеть сраженье,
Казалось, победа его и ждала.

Но он не увидел картину сраженья,
Был встречен известием — делу конец,
Об этом сраженье разносится мненье:
Победа — долой с Бонапарта Венец.

Захвачен был лишь эскадрон у французов,
Но все ликовали, мол, вот — наконец,
Закончилось время всех наших конфузов,
Умоется кровью французский подлец.

Когда император покинул гусаров,
Пришёл им приказ — выдвигаться вперёд,
В самом том Вишау, где — «домиков пара»,
Ростов ещё раз, как «испробовал мёд».

Ему вновь увидеть царя Александра…
Он в сердце и душу вошёл, как кумир,
Он стал для него, как какая-то мантра,
В его патриота, он втиснут, как мир.

На площади города шла перестрелка,
Лежало с десяток с раненьем бойцов,
Попавших в ужасную там переделку,
Один из них — с кровью залитым лицом.

Со свитой военных, на новой лошадке,
К глазам прислонивши лорнет золотой,
Смотрел император на эти «остатки»,
Мотнул лишь красивой своей головой.

И, слезшие с лошади, два адъютанта,
Уже на носилки ложили бойца,
Они, очевидно, так были галантны,
Но, и — со страдальческим видом лица.

Солдат застонал от пронзительной боли;
— Потише, полегче, — промолвил ОН им,
Как сам он, страдая от этой же доли,
Но богом и всеми вокруг — он храним.

Ростов видел слёзы в глазах государя:
— Какая ужасная вещь та война! —
Сказал по-французски, уже отъезжая:   
— Как много несчастий приносит она!
Войска авангарда с развитьем успеха,
Уж вышли за город в ружейных боях,
Но где-то была у французов прореха,
Они отступали в немецких краях.

Объявлена личная всем благодарность,
И водки двойная всем роздана «суть»,
Награды обещаны, общая радость:
Войска, как сковало — немного вздохнуть.

Неслись отовсюду солдатские песни,
Бивачные ночью трещали костры,
Но всё проходило и не; без той лести,
Которую, якобы, Гла;вам должны.

Денисов в ту ночь отмечал уже должность,
Майора в боях заслужил он свой чин,
В неспешных боях и была та возможность,
Устроить им пир из-за веских причин.

Изрядно подпивши, в конце той пирушки,
Ростов поднял тост за здоровье царя:
— А я и салют даже дал бы из пушки,
И вовсе, скажу вам открыто — не зря!

Не только за ту, за его эту должность,
А за человека, такого царя,
Он добрый ко всем и нашёл же возможность,
Быть здесь, среди войска, как видно, не зря!

Мы прежде драли;сь, не давая им спуску,
Теперь, как все видим, мы с ним впереди,
И вместе устроим французам «закуску»,
Должны мы французов во всём превзойти.

Умрём за него с наслажденьем, хоть выпил,
Так чувствую я и вы вместе со мной,
Свое это чувство здесь, с вами я выжил,
Так за Александра — кумир ваш и мой!

— Урра! — звучал голос гусар, командира,
— Урра! — подхватила компания вся,
В том преданность явна царю и мундиру,
В защите отечества — жизнь их своя.

Все выпили дружно, стаканы разбили,
А ротмистр, наливши сейчас же другой,
Его эти тосты с солдатами слили,
И он лишь в рейтузах, в рубашке одной;

К солдатским кострам подошёл он с бокалом,
В торжественной позе, подняв его вверх,
И голосом мощным, с гусарским накалом:
— С победой я вас поздравляю здесь всех!

Царю Александру желаем здоровья;
Гусары ответили дружным «Урра!»:
— Мы преданы родине жизнью и кровью,
Давно победить супостата пора!

Денисов Ростова, (ему же не спится),
Слегка по плечу потрепавши его:
— В походе так не; в кого было влюбиться,
Так ты смел влюбиться в царя самого.

И тут же, со всею серьёзною миной,
Последовал резкий Ростова ответ:
— Ты, как командир, так шутить не красиво,
Прекрасное чувство, как солнечный свет!

— Я верю, дружок, я его одобряю!
Пошёл он бродить средь солдатских костров,
«Нет, эту любовь к нему — не растеряю,
И жизнь за него отдать я готов!»

Действительно, был он влюблён в государя,
Как в символ, в надежду победы в войне,
И не; он один, с этим чувством сгорая,
В войсках разделяли его в большинстве.

Ещё предстояли большие сраженья,
И в них побеждал не один только дух,
А весь полководческий гений, уменье,
И тот, к ним который так не; был столь глух.

1-3-11

Вишау стал лагерем главной квартиры,
Где всё руководство нашло себе стан,
Наш царь заболел от вчерашней картины,
Не ел ничего, даже плохо он спал.

К нему главный медик был вновь вызываем,
Причиной был мёртвых и раненых вид,
А он, Бонапарт, стал, как вновь, узнаваем,
Посланник вдруг прибыл, опять он хитрит.

От имени их императора, снова,
Свиданья просил офицер, Савари,
Где мир заключённым мог быть, как основа,
Всей той дипломатьи — «Открытой Двери».

Естественно, речь — о свидании личном,
На это, как раз, и получен отказ,
И к чести великой, для них неприличной,
И к гордости армии, не; безразличной;
Но, всё-таки, мы свой продолжим рассказ.

Но вместо царя, им стал князь Долгоруков,
Как он при Вишау победу схватил,
Вернулся князь вечером и с долей муки,
Он прямо царю свой вояж объяснил.

В прошедшие дни ещё два перехода
Вперёд, совершили все наши войска,
Двадцатого лишь ноября дали ходу
Сражению, где и случилась беда.

В историю влилось оно, то сражение,
Виной ему стала бездарность всех глав,
Невиданной силы было поражение,
В основе которого был наш устав.

Уже к полудню и за день до сражения,
До главной квартиры снуёт беготня,
До самого вечера и, как движение,
До штаба Кутузова вылилась вся.

И ночью, двадцатого, эта громада,
Восьмидесятитысячной массой всех войск,
Как девятивёрстным холстом шла в осаду,
И в нём воплощая всю силу и мощь.

Всё это движенье, начавшись в квартире,
Трёх глав этой массы восторженных войск,
И давшей толчок всей дальнейшей картине,
Была она словно расплавленный воск.

Текла, чтобы вспыхнула битва народов,
Где стрелка успеха всемирных часов,
Склонилась для Франции в сторону рода,
И, как результат, ума трёх голов.

За день до сраженья, Андрей был дежурным,
И он неотлучно, как штаб охранял,
Кутузов решением, принятым «бурным»,
Приехал к царю, он не всё понимал.

Кутузов, пробыв с государем недолго,
Попутно гофмаршала он навестил,
Болконский улавливал очень так зорко,
Что маршал расстроен и очень грустил.

Узнать всё о деле, зашёл к Долгорукову:
— Ну, здравствуй, мой милый, — приветствовал он,
За чаем с Билибиным, тот был порукой,
Ему дипломат очень был как нужён.

— Так праздник у нас всех намечен на завтра,
А что, он не в духе ваш, этот старик?
— Не то, что не в духе, он против азарта,
С отвергнутым мненьем он жить не привык.

Нашёл он и новые факты, возможно,
И много обдумал он разных причин,
А ваши все доводы могут быть ложны,
И нет у нас более сильных пружин.

— Его уже слушали мы на Совете,
Но медлить и ждать уже больше нельзя,
Сейчас больше всего боится на свете,
И в том, с ним при встрече, уверен был я.

Ежели бы он не боялся сраженья,
Зачем ему нужно свиданье с царём?
А главное в этом — его отступленье,
Мы что, его слабость сейчас не поймём?
 
— Но как он и что, расскажите мне кратко;
— Он сам — человек, одет в серый сюртук,
Заметил я в нём неучтивость, повадку,
Мал ростом и видна длина его рук.

Хотел называться «величество ваше»,
Я титул, к досаде его, упустил,
Вот все впечатленья, и видом — не страшен, —
С улубкой, Билибину взгляд он вонзил.

— Ещё и ещё раз я вам повторяю,
Был жалкий и не императорский вид,
Хотя старика я всегда уважаю,
Но здесь не уместны его ряд обид.

Нельзя забывать нам Суворова принцип,
Хотя оборона важна и нужна,
Нельзя сидеть, ждать, расслабляя свой бицепс,
Атака в войне быть важнее должна.

— В какой же позиции мы атакуем?
Был на аванпостах, решить я не мог,
Где главные силы, а мы — всё вслепую,
Нам в том не поможет ни дух наш, ни бог!

—
Ах, это нам всё равно, — молвил начальник,
Он встал, раскрывая свой план на столе,
Все случаи схвачены здесь изначально,
Хотя разведданных и нет, что — печально,
Варьянты изучены нами вполне.

И князь Долгоруков неясно, но быстро,
Показывал свой наступления план,
Вейротера план, где до мелочей чисто
Учтён был возможный французов таран.

Андрей возражал, свой план предлагая,
Который не хуже, чем тот мог быть план,
Но он, в то же время, и сам понимая,
Что первый — одобрил высокий чин сам.

— А впрочем, под вечер — Совет у главкома,
Вот там вы и можете высказать план,
Тем более, вам его планы знакомы,
И вновь обсудить всё полезно всем нам.

— О чём вы заботитесь, копья ломая? —
Влезая, как в шутку, в высокий их спор,
Все планы, по-моему, сильно хромая,
В них нет настоящих к победе опор.
 
А будет ли завтра победа иль — хуже?
Уже застрахована слава побед,
Но в армии нам русский дух ещё нужен,
Иных командиров приличный в ней след.

Князь Лихтенштейн, Гогенлоэ и Вимпфен,
И граф Ланжерон, кроме — много других,
Кутузов — единственный в армии вымпел,
Зачем нам их столько фамилий иных..

— Молчи, злой язык, —прошептал Долгоруков;
— И русские есть — Милорадович вот…
—Желаю успеха, война — всем наука,
Не знаешь, где в ней и найдёшь ли ты брод!

Придя снова в штаб, он не мог удержаться,
И не спросить шефа о за;втрашнем дне,
Кутузов был хмур, не любил расслабляться,
— Проиграно будет — так кажется мне!

Об этом сказал я и графу Толстому,
Просил передать те слова и царю,
Но он мне ответил совсем по-другому:
— Любезный, за это — вас благодарю!
 
 Я занят котлетами, рисом и кашей,
А вы занимайтесь лишь делом своим,
Война — это дело, наверное, ваше,
Я дух поднимать буду кухней всем им.