Ты читаешь Есенина

Ты читаешь Есенина, ища в строках пропащего пьяницы,
Крохи смысла и тонны морали.
Завидуешь Бродскому и его лаконичному: «не ступайте, где вас не ждали».
Цветаевой, выдаёшь лиричные отступления на поэтическом вечере,
В кругу таких же как ты, максималистов, а я,
Я считаю, что во всей этой чуши нет смысла.

Я считаю, что мясникам нет места на сцене великих.
Что не стоять им вовек в одном ряду с Борхесом или Кантом.
Что не нашедшим смысл жизни процентщикам, на деле не ведомо, а как же это —
И впрямь не выходить из комнаты, ставшей преткновением свету.
И что лживым, надменным «леди», отдавших предпочтения прогнившим «Парижам», именуемым так лишь в шутку,
Никогда не понять каково это — любить и впрямь не надуманно, напрочь озябшим сердцем.

Я считаю, что ты глупа.
Наивна, и по-детски так жестока.
Что режешь плоть смиренного раба,
Не рассыпаясь позже и минутою упрёка.

Я просто стар, и видимо предвзят.
Вот только, всё же отчего-то тянет душу —
Суметь сберечь тебя от всех ненужных дум,
И мир, совсем иной, сложить к стопам подножью.

Чтоб знала ты как тяжко быть поэтом,
Что не во имя выпивки стихами сторговал,
А лишь по воле неземного Провиденья,
Из ночи в ночь в мученьях тьму встречал.

Что рассыпаясь в пелене осколков,
Себя с частей уродливых безудержно кроил,
И что с Судьбой бесчестной по пути ступая в ногу,
Ни разу долг священный не предав сносил,
Все муки, и в агонии стеная,
Не бросил этот шаткий, мерзкий мир,
В безумия подол прощающий впиваясь,
Ладонями хранящими распятия следы.

Хочу, чтоб ты была совсем иною.
Всё тем же крохотным, не тронутым дитём,
Что верит ещё в сказок очертанья,
И не сломалась под ударами кнутом.

Ты читаешь Есенина, аккуратно сминая в руках закладку,
И кожаный переплёт обвивая хрупкой ладошкой,
А я…
Я кажется просто не знаю, как тебе донести,
Что в тех строках, по правде ни грамма,
От соприкасающейся с реальностью грани.

Что там пустота и кромешная боль.
И холод озябшей могилы, за каждой берёзой, под старым окном,
И на деле его никогда не любили…
И что Шаганэ не простила увы,
И никто ни о чём уж не помнит.
И что плакать, и звать и жалеть —
Не про тех, о ком стонет подёнщик…

Ты цитируешь наизусть мне ставшие пылью строки,
Про шаг из комнаты, которой на деле нет,
Ни разу не испытав на себе все те муки,
Что терпит лишённый выбора человек.
И мимо храмов и баров, ступаешь надменно, с улыбкой,
Вот только, ты же никогда не бывала по ту сторону картинной изнанки…

И нравится тебе что ты одна, и что тобою не больны другие,
Но ведь не знаешь чему плата та равна —
Когда никто тебя с перрона не встречает.
Не знаешь, каково это кричать,
В своё немое отраженье,
И позже зеркала на части разрывать, от невозможности смириться с этим пониманьем…

Ты говоришь, что я не знаю жизни.
Что я такой же как и все они — хлещу вино,
Живу в унылом Петербурге,
И красный Мальборо как в юности курю.

Ты говоришь что и меня забудут.
И также скажет кто-нибудь: «дурак».
Но знаешь, милая, пускай так всё и будет.
Но до тех пор — не оступлю назад.