Золушка на службе

Борей на Осень хмурит брови
И Зиму с севера зовет,
Идет седая чародейка,
Косматым машет рукавом...

(Гаврила Державин)

Старухи, сидя у ворот,
Хлебали щи тумана, гари.
Тут, торопяся на завод,
Шел переулком пролетарий.

(Николай Заболотский)


Больше нет звезды на свете,
чем в саду у поэтессы,
поливай зимой и летом,
нет ее стекла белесей.
Нет в морозе чище, просто красота.
Захожу, калитка, розы, cul-de-sac.
Захожу в просторной рубашке
и слеза бежит по мордашке,
я с звездой иду в догоняшки,
она меня пальчиком манит
бежать поскорее за ней
туда, где нету людей
и нет ни стихов, ни идей.
Она в темноте ко мне падает.
Ее, может быть, заприметят,
она чуть серее, сырей,
чем те, что кометы приветят,
забыв обо мне и о ней.
Я ступаю по потухшей в саду золе,
я дышу так же, так, но пореже.
Я знаю, ты мне посылаешь сигнал так,
просто работа была утром, а сейчас звезда, темнота.
Я ступаю и ноги утопают в теплой золе,
пролетарий не умеет жить слишком нежно,
но золушке не нужна туфля, я могу и так,
тем более, когда стучит и хмурит брови злой Борей.
Дебют поцелуя в кипарисе,
на макушке его, ворох записок.
Что же так просторно и холодно в небе?
Может быть, забыла, я опять в январе?
Может, не звезда это вовсе, а лебедь?
Я тебя люблю, прости, что снова о ней.

Ладно, иду домой хавать,
я устала, я лапоть,
я чернильный рабочий,
жду серебряной ночи.
Я башмак для проката,
я работаю, вата
только ночью в прикрасе.
Ночь и вид безнаказан.

Знаешь, Бэйби, в этом звездном бронестекле
есть какое-то странное, туманное, нежное.
Ничего, что осень, я немного нервнее,
я всего лишь золушкой воспринята.