Когда бредёшь, бесстрастный, к перекрёстку

Когда бредёшь, бесстрастный, к перекрёстку
ещё неоперившейся идеи,
заезженные мысли копошатся
зигзагами в чугунной голове,
но кажется, что Броуна движенье
застыло в бесподобном беспорядке
бездарности дивясь и неуменью
сварганить захудаленький шедевр.

В такие дни мир выглядит наивным,
как робкие потуги кроманьонца,
мазюкавшего стены Альтамиру
в дремучей первозданности веков,
и облака, обвисшие, как пакля,
с давно не ремонтированной крыши,
наводят на такие размышленья,
которым объяснений здравых нет.

Средь вывихов морщинистых сознанья
рождается явление искусства,
как Брукнера феерии чуднЫе
иль тёмные пикассовы тона,
и гениев румянец колобродит,
конечно, нездоровый, но задора
и юношеской прыти в этом столько,
что жизнь отдашь за творчества гормон.

Немногие писаки понимают
(как много между нами проходимцев,
сокрывшихся под шапкой-невидимкой!)
«закон звезды» и «формулу цветка»:
в паучие знакомости сплетаясь,
туфтятину печатают… вступают…
к известности карабкаются постной,
забыв про искры горней торжество.

А где-нибудь в глуши провинциальной
под небом необъятно-левитанским
живёт себе тихонько, без шумихи,
отмеченный пространством Честняков,
и с хлебниковской алгеброй знакомит
шопеновскую вычурность этюдов,
но так, чтоб посторонний не увидел, —
могёшь изобретателем прослыть.

Вот так и я, намаявшись изрядно
в сорокадвухпарсечном марафоне,
без отдыха чернилю к перекрестку
причудливо-веснушчатых миров
и, может быть, когда-нибудь сумею
пера всего одним прикосновенье
спаять каркас отшельничьих галактик
в любви к прекрасному...