Подборка стихов, навеянных мне

ПОДБОРКА СТИХОВ, НАВЕЯННЫХ МНЕ:

ЛЕРМОНТОВЫМ.
И я другой.

И я, Мишель, не Байрон, я другой,
и знаю высшим знаньем, что – избранник,
не Бога, мамы в этот мир посланник
с душой по-русски согнутой дугой –
сгиб на разрыв – чтоб в цель помчалась грозно
смертельная стрела!.. Жаль, очень поздно
нашёл свой путь, обрёл бесценный дар.
Как хочется успеть вдохнуть угар
успеха и широкого признанья,
для честолюбца дыба, истязанье –
в безвестности и в ожиданье жить.
Терплю, смиряюсь, должно мне спешить,
уже в затылок дышит смрадом старость,
и мало времени для миссии осталось.

Некто.

Ярко небо звёздное мерцает,
словно в мир галактик зазывает.
Космос восхищает, ужасает,
мрачной жуткой прелестью мани;т.
Где-то там, в туманностях, быть может,
небом, как и я, любуясь тоже,
некто, на землянина похожий,
со звездой далёкой говорит.
Может, он поэт, сидит на крыше
или на балконе томно дышит,
при свечах печальный стих свой пишет,
как в своём он мире одинок,
как терзают душу страх и старость,
что ему нужны любовь и жалость,
ведь совсем недолго жить осталось!..
И не нужен никому пророк,
жаждою духовною томимый,
проклятый, всегда везде гонимый,
будто прокажённый, нелюдимый
одинокий мученик, изгой,
от пути тернистого уставший,
всех родных и близких потерявший,
людям ничего не доказавший,
страждущий свободы… и покой.

Лунный свет невидимо струится.
Млечный путь спиралью звёзд змеится.
Хочется так плакать и молиться!..
И навек забыться и заснуть.
Но – не сном холодным, как в могиле,
в мёртвенном зловонии и гнили
без души, движения, в бессилье,
чтоб, дыша, могла вздыматься грудь;
чтобы девы вечно, слух лелея,
пели о любви, как Лорелея,
дуб могучий, буйно зеленея,
дал отдохновения… хоть чуть.

Думы.

Печально я гляжу на наше(!) поколенье
пропойц, мещан-совков, воришек и воров,
известных некогда деяньями отцов,
но разбазаривших их славу, достиженья.
Да, были бедными от самой колыбели,
но жили славно в коммунальной тесноте,
душой богаче были в этой нищете
духовных нищих нуворишей Куршевеля.

Но незаметно очерствели, оскудели,
достаток, сытость и довольство обрели,
Союз не стали защищать, не сберегли –
богатства, роскоши, свободы захотели.
И что в итоге получили в заключенье –
«хозяев!» жадных и чиновный беспредел,
народной собственности воровской раздел,
простого люда обнищанье, вырожденье.

Да ну и чёрт бы с нами, старыми! Тревожно,
детей грядущее неясно и темно,
их жизнь неправедна, а цели по;шлы, ложны.
Титаник-Русь ещё несётся резво, но...
Что ожидает нашу матушку-Россию
Не разорили б заграничные «друзья»,
не раскололи б на кусочки лжемессии,
не утопили бы невежды-сыновья!..

Так тяжко жить под гнётом старости и страха,
обуреваемым отчаяньем бессилия
перед обвалом экономики и крахом
надежд на счастье и на жизнь без войн, насилия
в конфликтах классовых грядущих, неизбежных
при конфронтации масштабно-социальной,
вражды этнической и конфессиональной,
всегда бессмысленной, кровавой, безнадежной!..

Надежды светлой луч, грядущего богини,
во мрак души моей совсем не проникает,
святое чувство веры тихо умирает,
желанья страстные покрыл холодный иней…
Единственный исход из ледяной пустыни,
где похоронены мечтанья и любовь, –
найти в блокнотике твоё родное имя,
набрать совсем уж позабытый номер вновь.

В никуда.
«Изломанный челнок, я снова брошен в море…»
(Лермонтов «Маскарад»)

Ещё год прочь, мне – шестьдесят один.
Старею быстро, явно, мерзко, неизбежно,
но всё по-прежнему бесславно, безнадежно,
без денег, без семьи, любви!.. Сиротский сын
пятнадцать лет назад умершей мамы,
умершего чёрт знает, где и как отца
с уместной точной рифмой – «подлеца»
и бывший пасынок зануды, стервеца,
гниющего в земле сырой без рифмы к слову «гаммы».

Уже десятый год жены второй
формальный – «как бы» – муж, есть в паспорте отметка,
татарским девочкам… чужим – как будто б дедка…
И сына пасынок нерусский – мне чужой!
Чудны ж твои деяния, мой боже,
прям «мыльной оперы» наверченный сюжет.
Вот только в жизни хеппи-энда нет,
Создатель – трагик, не лирический поэт –
обрёк людей на старость, смерть сумняшеся ничтоже.

Я знаю высшим знаньем, бога – нет,
того, из мифов для невежд и простодушных,
кумира женского и прочих малодушных,
синонимы кого «любовь», «премудрость», «свет»,
«отец», «творец», «всевышний», «слово», «блаже» –
высокие слова людского языка.
Бог истинный не ведом нам пока.
В дальнейшем, в будущем… Узнать наверняка –
и полис фирмы «Allianz»* не даст гарантий даже.

Открыл в себе я дар на склоне лет.
Мой дар – мой голос поэтический в миноре.
«Изломанный челнок, я снова брошен в море»,
плыву за горизонт, где теплится рассвет,
надеясь одолеть свой путь к причалу
без вёсел, без ветрил то в шторм, то в стынь, то в жар
и мысленно вопя: «Зачем я стар!
Зачем весь этот поэтический угар!
Ну, для чего мне, старику, всё начинать сначала!!..»

Но наступает утро, новый день,
вновь слышу дикий зов из чащ моих мечтаний
и пряный аромат подавленных желаний,
одолевая неуверенность и лень,
болезненные комплексы и страхи,
провалы в памяти, как в омут, иногда,
теряя веру, силы и года,
я продолжаю стойко путь свой… в никуда,
пока не обрету навек земной покой во прахе.

* «Allianz» (аллианц) – альянс, союз (нем.)


АХМАТОВОЙ.
Анне Андреевне.

В монашеском платке, но с вечною мечтой
в любовном роднике до судорог купаться,
и с Богом честной быть, а с Дьяволом – простой,
душою воспарить, а телом наслаждаться.

И похоть, и Любовь, высокое и грязь
так в женщине легко способны уживаться,
и света теплота, и тьмы лукавый князь –
любить дар, жизнь давать, губить и отдаваться.

Властительница дум, царица душ людских –
Поэта твой талант дан божьею десницей.
Спасибо за восторг, надрыв стихов твоих,
за благостную… боль монашки и блудницы.

России бедной дочь, супруга и вдова,
любовница и мать, изгой, поэт опальный –
ты горький путь прошла и облекла в слова
любви высокой жизнь со страстью инфернальной.

Демоны.

Есть в прошлом, якобы, «заветная черта»,
где остаются жизнь в семейном мире, в счастье,
и Арктика разлук, и Гималаи страсти,
и «вечная любовь» – наивная мечта.

Кумиры старятся. Пожалуй, лишь глаза
ещё хранят блеск красоты былой и власти.
Уже не «…рвётся сердце от любви на части» –
от жалости (к себе) язык горчит слеза.

Но даже дружба невозможна, грязный бес
ещё живёт во мне, состарившемся, дикий
и жаждет слушать плоти нежной, юной крики
и упиваться наслажденьем до небес.

Жены желанней в целом свете не найду,
вновь будут вместе наши демоны в аду.


МАРИНОЙ ЦВЕТАЕВОЙ.
Покаяние.

Наступит миг последний, не преминет,
обычный будет день,
застынет сердце, дух в безвестность сгинет,
замрёт от тела тень.

Но тень с огнём светильника ночного,
горевшего всю ночь,
поглотятся рассветом дня земного,
жизнь провожая прочь.

И будет всё, как было накануне,
печально и смешно,
болезненно и пропадая втуне,
жестоко и грешно –

всё точно так, как будто б на планете
я не был никогда
и не оставил ничего на свете:
ни слова, ни следа.

Зачем же жил, надеялся и верил,
терзался и мечтал,
зачем ломился в запертые двери,
любил, но предавал?

Зачем порокам пагубным в угоду
жизнь в узел завязал?
Зачем полез в поток, не зная броду,
и близких потерял?!..

Зачем – вопрос извечный, стародавний –
жить, если так страдать?!..
Жизнь – смена удовольствий и страданий...
и опыт выживать.

Конечно твари... Божьи – эти люди,
Господь так повелел.
Зачтите мне, свидетели и судьи,
что я людей жалел.

Ко всем, кого обидел я, взываю,
кто помнит, кто забыл,
простить меня, поверив, что страдаю,
и с чувством этим жил?!


БЕЛЛОЙ АХМАДУЛИНОЙ.
По улице своей.

По улице своей из года в год
полвека уж хожу и продолжаю
свой долгий утомительный поход
длиною с жизнь. Давно уже шагаю,
уже своих родных похоронил,
в сиротстве обретя освобожденье,
ровесников немало пережил,
в семье не смог найти предназначенья,
не выдержал, теперь совсем один.
Куда б ни уезжал, вновь возвращался
на улицу мою, как блудный сын,
любил и был любим, и вновь влюблялся.
Нелепо время на; ветер пускал,
транжирил дар свой, чувства мелко, пошло,
но день прозренья всё-таки настал,
былого груз и хлам оставил в прошлом,
пустился налегке к своей мечте,
как перст один, без «преданных», без «верных»…
Лишь улица родная в темноте
нашёптывает стих мне соразмерный.
У одиночества и впрямь «характер крут»,
сжимает, будто обручем железным,
но я дышу, пока ещё не труп,
и верю, что живу небесполезно,
маршрут избрал, в другой не съеду ряд,
хватило б только воли, сил, терпенья,
ещё чуть-чуть и стукнет шестьдесят –
предзимье, а за ним – оледененье
и вечное безвременье, ничто,
где боли нет, нет славы, нет забвенья.
Нет ничего!.. Зачем тогда, за что,
чего во имя творчества мученья?

На смерть Беллы Ахатовны.

Вчера скончалась... За окном зима,
как смерть, подкралась ночью тихо, злая,
заваливает, не переставая,
опустошая снега закрома,
не соблюдая «правила зимы».
О них она восторженно писала,
как «очертанья снегу» придавала,
«приподнимая белый снег с земли»,
лепила бабу, радуясь, любя
и чувствуя себя любимой... всеми!..
Неумолимо и жестоко время
всех губит, умерщвляет, не щадя,
не разбирая молод или стар,
ничтожный, серый или совершенство.
Чтоб ощущать «сиротство, как блаженство»,
так нужен нам её волшебный Дар,
постигнуть чтобы «мудрость и печаль»,
уметь проникнуть в тайный смысл предметов,
друзей хранить надёжней госсекретов
без выгоды, упрёков сгоряча,
чтоб помнить до скончанья века тех,
«кто умерли или доселе живы»,
без пафоса, без слов слащавых, лживых
в надежде на признанье и успех.

Случись попасть в подвалы темноты,
в глухой тупик «невежества былого»,
её души прекрасные черты,
её стихи в нас отзовутся снова.


ВОЗНЕСЕНСКИМ.
Всё ж навещайте былых возлюбленных.

Вы навещайте былых возлюбленных,
неправда, что их, мол, на свете нет.
Нет – вспышек страсти в местах излюбленных,
несут их кванты тепло и свет.

Пусть хмуро встретит собачка новая
и новых кошечек пушистый сонм,
светлее станет лицо суровое,
ледышку сердца обдаст теплом.

Не склеить вазу любви хрустальную,
разбита вдребезги на сотни линз.
Как на приколе – в углу двуспальная
кровать – иол ваш, ждёт с моря бриз.

Но новый кормчий теперь у лодочки,
и от неловкости отводишь взгляд,
и пьешь чаёк с пирожком… без водочки:
глаза от водки слезой блестят.

Два сердца ладно стучат в смущении,
но нет иллюзии, возврата нет,
есть лишь желание – просить прощения
и с лёгким сердцем простить в ответ.

Не-ет, навещайте былых возлюбленных,
ведь вы их любите, но прежних, тех,
с кем боль делили в разлуках утренних,
друг другу были роднее всех.

Художник-время – шаржист безжалостный,
не только создатель, но и палач,
всё ж навещайте былых, пожалуйста,
чтоб… пожелать им счастья, удач.


ЮЛИЕЙ ДРАБКИНОЙ (САФРОНОВОЙ).
Одиночество.

В одиночестве есть глубина океанской пучины,
беспросветная бездна, таящая ужас и смерть,
в одиночестве есть высота непокорной вершины,
ты сползаешь без сил, и нет крыльев, винта, чтоб взлететь.
В одиночестве есть и сиротство – и чувство свободы,
и беспомощность, немощь – и жажда и время мечтать
и творить, создавая миры, невзирая на годы,
где ты молод, любим и способен как птица летать.
Мир людей многолик, но бесчестен, жесток и безбожен.
Люди мучат друг друга, калечат, насилуют, жгут,
убивают порой за скуластость, за смуглую кожу,
распинают детей, предают, как товар продают,
наживаются подло, цинично на кризисах, войнах,
на природных ресурсах, страстях и пороках людских,
вынуждая за грош надрываться в забоях и в штольнях,
на заводах и стройках, полях и просторах морских.
В одиночестве есть и вселенская мудрость, и прелесть.
Отстранившись, как Бог, видишь сам, суета всё сует,
что людей не спасут ни любовь, ни молитвы, ни ересь
неизбежны, как смерть, катастрофы и звёзд, и планет.

Мы живём... чтобы жить, и не стоит спешить на «тот свет».


И не станет.

Для чего же утро красит по своим законам света
стены зданий в Беларуси и в Израиле бог весть.
Для чего Господь на откуп отдал нам свою планету?
Что Он есть? Каков? Откуда? Как живёт? Не перечесть
всех вопросов мирозданья и вселенского устройства,
на которые ответы не получим в жизни мы,
не узнаем, не откроем Бога планов, рода, свойства,
не постигнем, не охватим бренность света, вечность тьмы.
Жизнь землян несправедлива, школа жизни их жестока,
много страха в ней, работы, боли, мук, хлопот и зла,
но спасает осознанье, цель жестокого урока –
выживание, чтоб просто дальше вида жизнь текла.
Всё так ясно и так просто, и не стоит в корчах биться,
и колбаситься не стоит, плющить мозг и морщить нос,
если тянет в «экстрасексы» «оттянуться», порезвиться,
выбор ваш клеть золотая – или жизнь взахлёб, взасос
на свободе, на просторе молодой и вольной птицей.
Мир любви и наслаждений упоительно хорош!
Есть, конечно, и опасность чем-то скверным заразиться,
годом раньше, годом позже, ну подумаешь, помрёшь.
Двух смертей не будет в жизни нашей нудной и короткой,
час настанет – и «курносой» бесполезно рявкать «вон!».
И не станет. Нда-а, не будет. Пусть стихи, хоть скромной стопкой,
у людей на книжных полках ждут себе иных времён.

Тост.

Наше время земное отмерит смертельный предел
каждой клетке живой, каждой твари дрожащей и «божьей»
и луне, покидающей наш орбитальный удел…
и планете под номером «три» от светиловой рожи.
И светилу наступит конец: остывающий карлик,
поначалу горящий чудовищным белым огнём,
постепенно остынет совсем, и космический шарик
ледяной мёртвой массой продолжит вселенский свой гон.

А пока – на Земле продолжается круговорот,
и воды, и тепла, вожделения, счастья, и боли,
и удач, и страданий… и тщетных попыток рот-в-рот
оживить бездыханные трупы умерших любовей,
и извечных надежд на богатство, на чудо, Мессию,
как на Господа Бога, что явится к нам и воздаст
кому – вдох и спасенье, кому-то – конец с гипоксией,
всем спасённым – вручит переизданный Экклезиаст.

Я откуда-то знаю инстинктом, звериным чутьём,
никогда не ступала на землю Господня конечность,
всё – людское, что знаем о нашем Всевышнем, всё – врём,
«круг Его интересов» не люди – ВСЕЛЕНСКАЯ ВЕЧНОСТЬ.
От души всем желаю, чтоб сбылся рождественский год,
чтоб счастливо сошлись все слова в победительном гимне!..
И не ждите Мессию отчаянно, он не придёт.
Ни Мессия, ни Бог не придут!.. как и йеху с гуингнмом.

Таков закон.

Вся правда в том, что любовь мертва!..
Как всё живое, жила, скончалась.
Сгорел дотла «персональный Ра»,
воспоминаний зола осталась,
чулочки, фотки... et cetera.

Нет дикой ломки, утихла боль,
проходит всё, как всегда с кончиной,
любовь ушла насовсем в юдоль,
где обретается мертвечина,
где все никто: что король, что голь.

Друг другу!.. стали чужими мы.
Невероятно?.. Но стали. Стали!!
Вся нечисть с Вием – кошмар Хомы –
нас в ужас вгонит сильней едва ли.
В сердцах теперь полюса зимы.

И дышим вроде, мы – не мертвы!..
и тело жаждет любви и ласки!!
Людей так много! – не я, не ты –
чужие песни, чужие сказки,
чужие помыслы и мечты.

Устроит случай свиданье вдруг,
былая память кольнёт тоскою,
не дать заметить дрожащих рук,
не выдать радость слезой скупою –
всё ностальгия!.. и шрамы мук.

Теперь мы – бывшие муж, жена,
на свалке клетка синицы счастья.
Всё бренно: Солнце, Земля, Луна,
синицы даже не в нашей власти –
таков закон на все времена.