Как жаль, что я тогда не умерла...

Однажды осенью я чуть не умерла.
Едва не угорела в ветхом доме.
Но кто-то, простерев свои крыла,
Не дал мне задохнуться.
                Словно в коме,
В дыму я шевельнуться не могла.

Кто это был? Кто это был? Кто, кроме?

Мой тайный страж,
Хранитель тленной плоти,
Надеяться не смею, что души.
Он за моим плечом, как на работе,
Пожаров где-то с тыщу потушил.

В тот раз, я помню, сизым рукавом
Мне стиснуло и обвивало шею
И койку завалило, как траншею,
Обрушенную проливным дождём.

Я выползла в холодный коридор,
А он меня придерживал за спину,
Мне не давая соскользнуть в трясину
Беспамятства.
                И чей-то приговор
Был отменён ходатайством его.

Я выкашляла кубометры дыма
Извергла декалитры рвоты.
Он разгонял и подтирал.
                Работы
Грязной ему опять с лихвой хватило.

За окнами  не выспавшись Свердловск
Натягивал просушенный рассвет,
Как свитер грубой вязки под  спецовку,
И пробивал компостером билет
В трамвае.
                У меня без остановки
Стучал в висках несыгранный секстет.
Кроя мне череп словно бы кастет.

... Но мой хранитель проявил сноровку.

- Худая и запущенная - так
Сказал мой доктор бледному отцу,
Примчавшему в Свердловск
                по телеграмме.
Тогда, наверно, на кардиограмме
Родителей случилось по рубцу.

Простите мне, ведь даже подлецу
Простившие не хлещут по лицу,
Покоящемуся в черной раме.

Как жаль, но я тогда не умерла.
Хранитель мой изрядно потрудился
И измозолил в кровь свои крыла,
Чтоб кровоток мой не остановился.

Кто выжил под ударами любви,
Тот что угодно вытерпит и дальше.
Я помню этот свой надсадный кашель,
И отпечаток папиллярных линий,
Когда меня в участок привели.

Хранитель мой на лестнице стоял,
Устало оперевшись на перила,
Пока мне опер нервы измерял
Подыскивая нужное правИло.

Я не входила в нужные пазы,
Моя резьба не подходила к гайке.
Он, если б мог, к свинчатке и нагайке
                Прибег.
Но по уставу нЕ дали. Не мог.

И на меня обрушив весь сарказм,
Который был доступен милицейским,
Смотрел в упор, в меня как будто целясь,
Моим слезам размазанным смеясь.

Но дело шло к обеденным часам.
Мне пропуск подписал, устав и сам.

За мной и правда не было вины.
Ну, шумная, нелепая, заноза...

Я тихо шла с проигранной войны,
Вбирая свежесть первого мороза.

Я больше не хотела умирать.
Хранитель мой, поправив портупею,
Сказал: "Прощай. Задерживать не смею".

... Не удалось на поезд опоздать.

Уехала. Сбежала выживать.
Всё заросло, как будто на собаке.
С тех самых пор я разучилась плакать.

И научилась крыльями махать.