А мы уходили...

А мы уходили, и солнце из виду теряли,
И в старых портянках отмерили восемь веков,
Нас колотили крестами, нас уничтожали,
Ограничив движения сталью холодных оков.

И срывая последние тряпки с груди волосатой,
Мы ломали броню измерений и светлых дней,
Было видно, как быстро мы превращались в рогатых,
Отправляя проклятые души куда потемней.

Отравляли допросами сильные светлые мысли,
Провожая весну за порог уничтоженных снов,
Нам давали пинки сапогами под зад, но мы не скисли,
Невзирая на мощность стальных и холодных оков.

Мы теряли сознанье в заснеженных старых квартирах,
Мы топили нелепую боль в килограммах вина
И смотрели, как дрались тираны на острых рапирах,
Убивая друг друга, решая, чья это страна.

Нас пытались скроить по новейшим научным фасонам,
Уделяя при этом не больше пяти минут в день,
Мы должны были жить по новейшим тотальным законам,
Мы должны научиться работать и побороть лень.

И хотя это было поистине просто и глупо,
Нас лишали трудом заработанных авторских прав,
Мы должны были им улыбаться под выпуклой лупой,
Закрываясь объектом защиты лекарственных трав.

А затем гнали нас в пункт приема стеклянных бутылок,
Для того, чтобы мы поглядели на бешеный мир.
А когда были мы не нужны, нам стреляли в затылок,
Но сначала стрелял себе в голову сам командир.

Мы в бараках скрывали бинтами глубокие шрамы,
И смотрели, как злые скоты убивали детей,
И мы слышали, как горько плачут их старые мамы
На броне измерений и светлых тротиловых дней.

И как били кровавые гейзеры в крепкие двери,
Покрывая плазменной пленкой замки и засовы,
В коматозной агонии бились подземные звери,
Похожие чем-то на нас, но с рогами коровы.

Вычеркнув боль из обычного стимула смерти,
Мы запросто выпить могли литров пять на троих,
Но, напоследок скажу вам, хотите, не верьте,
Мы мучались так, потому что стреляли в своих…

1997