Маяковский навсегда

Маяковский навсегда

(несвоевременная поэма, или
первая любовь на новый лад)

От автора. Первоначально эта поэма писалась в 15-16 лет (в 1959-1960 годах), и была окончена в 1960 году. Где-то в это время Евгений Евтушенко написал «Считайте меня коммунистом». Для него, как и для большинства «шестидесятников», Маяковский был кумиром, образцом борца и мэтром, к высотам поэзии которого они стремились. Был Маяковский кумиром и для меня. И я тоже тогда «считал себя коммунистом». Естественно, моя поэма, как и я сам, была не только насквозь пропитана советской идеологией, но содержала официальную оценку творчества Маяковского.
Прошло много лет, случилось то, что случилось, изменились многие наши взгляды, изменились мы. Изменилось и отношение к Маяковскому. Он вместе с коммунистической идеологией, прошел «опалу» 90-х, но только слепец может отнести Маяковского в дружную семью бедных, грибачевых, сурковых, кочетовых и иже с ними. Интересен и, как всегда, спорен и эпатажен анализ Дм. Быкова жизни и творчества Маяковского в его книге, вышедшей в серии ЖЗЛ. В чем я с ним не согласен, это в трактовке конфликта Маяковского с властью. У Быкова Маяковский мечется в стремлении понравиться власти и недоумевает, прочему она его отталкивает. Я думаю, масса критический стихов Маяковского, начиная от «Прозаседавшихся» и до пьесы «Баня» опровергают этот тезис. Хотя дала пищу современным недоброжелателям поэта, но все равно, с моей точки зрения, справедлива та характеристика Сталиным Маяковского как «лучшего, талантли-вейшего поэта советской эпохи». Надо избавляться от паранойи оплевывания со-ветского периода и оценивать его во всей его сложности. И вообще, хорошо бы научиться у французов уважать свою историю.
Теперь о данной публикации. Конечно, она во многом переделывает прежний вариант, и отражает мой нынешней взгляд на Маяковского, хотя и мотивы своей юношеской любви к Поэту я старался сохранить. Новые строки и старый текст теперь в соотношении, близком к 70:30. Причина -  пишешь о прошлом, а спотыкаешься о настоящее, которое повторяет, как вариация, прошлое и само становится прошлым.  И главное -  считаю необходимой «реабилитацию» поэта революции, в значительной степени оболганного в годы «перестройки», да и потом теми, кто пылал ненавистью к нему и при его жизни в 20-30 годах прошлого века. Причина такого отношения названа в поэме.

Вступление

Эта тема Любви. От влюбленности в мир
путь не прост к глубине осознания.
Если в юности сердцем владеет кумир,
то с годами -  лишь опыт и знания.
Я не первый. Воздали ему Пастернак
и Багрицкий, та же Цветаева.
Обойти это имя нельзя никак,
хоть и время его выцветает.
Лишь Асеев по праву их дружбы большой
знал истоки, врагов -  всех в лицо.
Кто любил вполнакала, а кто с ним -  как в бой,
став поэзии верным бойцом.

Как хотели забыть его и оболгать!
Те, «примкнувшие», той части мира,
кого видел насквозь он, и им ли решать
современен ли «Клоп» и другие сатиры.
Как же можно историю так извратить,
всей советской поэзии скинуть предтечу?!
Все так просто: гиганта хотите гнобить -
громоздитесь, как крысы, гиганту на плечи.
Становитесь же, строчки, как звал он, на бой,
как он нам завещал, уходя,  -  «во весь голос».
Я пишу о Поэте, и этот герой
был колОс в своей жизни и жатвенный кОлос.
Я не знал его, время другое мое,
только нам испытанья дают те же вызовы,
и страдания те же, и то же зверье,
что любил он безмерно и нежно, безвыгодно.
Об ушедших -  никак или правду до дОнца,
как поэтов однажды призвал он светить.
Не бояться, что в гости зайдет к тебе Солнце,
и не греться в лучах его надо - творить!

Юность поэта

Не уступая свой черед,
не замедляя и не ускоряя бег,
проходит за годом год.
За дверью -  двадцатый век.
Но это -  внешне и «календарно».
Опять колыхался России вулкан,
и бунта ли лава вздымалась недаром
до самых краев, гулка?
Литература -  зеркало жизни.
И в ней, как и в жизни той,
старое рушилось, нового признаки
ярче, ядреней настой.
Мысли и образы, формы и темы -
к курсисткам в альбомы. -  Долой!
Хватит слюнявенько петь про эдемы.
К чету! За новым! В бой!
Время -  в азарте: здесь нужен козырь,
джокер средь массы других.
Все сумасбродства -  за хлеб и розы.
В жизнь -  Маяковского, футуризм -  в стих.
Во всем разобраться не каждый сможет.
За кем иди, винить кого?
Но разбирались, боролись все же.
И каждый выигрыш -  шаг вперед.
Может, то просто инстинктом подсказано.
Голосую за этот инстинкт!
Как легко было нам, на уроках рассказывая
то,как призраком брел коммунизм,
как страдали народы Европы, и Азии,-
исторический материализм.
Что рабочий класс неспроста появился:
стал могильщиком тяжких оков.
(Это позже узнавали мы, кто им прикрылся. -
Тот увидел, кто видеть готов.)
Впрочем, верно -  история наша туманна,
Актуально ей учат детей?
И, как водится, суть ведь всегда многогранна,
роковых и решающих дней.
Нас учили, к примеру, что в громких названиях
пустота, словоблудья сласть.
В «перестройку» «углУбили» наше сознание
о всех формах борьбы за власть…

Но вернемся в то время. Царизм кипятился,
паровозом, летящей во тьму.
Из гимназии вон, кто на власть покусился!
Маяковского тоже в тюрьму.
… Поневоле осмыслишь всю жизнь свою
в этом, полном хождения, дне,
если шесть шагов от двери к столу,
три -  от стола к стене.
Он много там понял, прочел, передумал.
И, без раскаянья в том, что прошел,
решил выбрать путь неблизким и трудным,
для всех, кто в искусстве себя нашел.

Он в начале пути, одиночка и неуч.
Без чьих-то советов, в кармане пусто.
С одной лишь мечтою: он будет делать
социалистическое искусство.
И пока в подполье, готовились к драке
большевики, несмотря на аресты,
хулиганы-поэты в «Бродячей собаке»
тоже складывали манифесты.
Да, мы позже узнали, что в смутное время
жизнь лишается стержня, кипит.
И плодятся враждующие направления. -
Раскрывай свое сердце, пиит!
Пусть рубашки твои от пота промокли -
все пустое, таланта коль нет.
Но Бурлюк, поведя на него моноклем,
вдруг воскликнет: «Великий поэт!»
Свой карт-бланш Маяковскому выдав пророчески,
взял себе под опеку юнца.
Он направил поэта, став тем, кто не отчеством
роль сыграет второго отца.
Маяковский -  кубист: да, по сердцу бунтарство,
их призренье к желудкам двуногим.
Он оставит потом их, бракуя "лекарство",
для иных эпидемий не годное.
Много дряни прилипло, висит на ногах! -
все разрушить, отбросить, как косное.
Пощечиной обществу  -  «Облако в штанах».
И следом - трагедия «Маяковский».
Звенел этот голос, и громкий, и горький,
от гнева твердел и дерзко басил.
И среди футуристов его выделил Горький
и на будущее благословил.
Среди пестрой, орущей, что все им подвластно,
что лишь только они плодоносны,
но, в общем, талантливой творческой массы
он выделил зорко -  поэт Маяковский!
«Главарь» не ошибся в оценке высокой:
аргументы стихов были очень уж вески.
Так и пошли они дальше -  Сокол,
и предвестником бури смельчак-Буревестник.
Это время спектаклей и репетиций
где актер-постановщик и критик -  народ.
И эти оба, революции птицы,
чуть-чуть ошиблись в премьере -  на год.

Революция

Он – Маяковский! -  ясна резолюция
по вопросу «принять -  не принять».
Это сердце решило: «Моя революция!»
Ну, а сердце поэта не может лгать.
Эстеты кривились: погибла Россия! -
Что этим искусство -  коси!
Сбор звуков для них переливы Россини,
а книги -  растопка в костры.
Бежали, теряя по ветру шляпы.
Бунин, Шмелев, даже Куприн.
И Мережковский, чуть позже -  Шаляпин.
От кого тогда бежали они?
Ведь это не наша блатная тусовка,
микрофонные дивы, гей-шеф,
в зарубежные банки проникшие ловко. -
Та близка им страна, где гешефт.
Но среди остающихся и немногих,
«Левым маршем» опробовав такт, -
бас раздался, призывом и стартом к дороге:
«Власть приветствовать и войти с ней в контакт».
Это было время жестокой проверки,
два пути, и тебе выбирать:
или к гнету вернуться, себя исковеркав,
иль свободу в боях отстоять.
У них флагман -  Россия. Громада громад.
Океанский корабль без угля, провианта.
Он -  начало эскадры. Младенец-гигант.
А когда еще будут иные гиганты!
Да, случилось тогда, и на сотню годов.
Я не верю, что вскоре изменится это.
И плакат, где призыв: «Добровольцем -  готов?»
был у «красных», и «белых», хоть разного цвета,
Но поверили «красным», вставали и шли
строить, сеять и гибнуть от вражеской пули.
Интервентов сменили банды и вши,
Но и тут они выстояли, не погнулись.
Революции дождь лишь неудержно
смыл, очистив, и выбросил вон
все чужое, пустое, ненужное,
что стесняло это перо.
Маяковского вывела в РОСТА,
привела в газету, в РЕФ.
Ее имя к буржуям «в гости»
приносил наш «стиха полпред».
Революции имя, полезнее,
чем озлобленных «критиков» вой,
помогала искать путь Поэзии,
чтоб та вышла с солдатами в строй.

Поэты и власть (Маяковский и Есенин)

«Нет, их рядом поставить нельзя:
они, точно, шли, разными тропами».
Да не тропы то были, а просто стезя,
и в одном направлении «топали»,
Они разные были по стилю, труду.
Стилю жизни, пристрастьях, в любви.
Только детстве их общие корни найду.
Только в смерти их жизни сродни.
Не страшились ни носа расквашенного,
голодали в «калачном ряду».
Но один любил нивы распаханные,
а другой -  городов суету.
Оба были с родным им народом,
оба были в месиве дней.
Оба бились, Есенин -  со «сбродом»,
а другой -  со Вселенною всей.
И октябрь им виднелся по-разному,
этот вихрь, что им был уготован:
Маяковский -  всем сердцем и разумом,
а Есенин -  «с крестьянским уклоном».
И в событиях будней бушующих
каждый видел свою поступь дней:
в тракторах Маяковский -  зов будущего,
а Есенин -  страданья коней.
Раз Есенин ему: «Ваши строчки -  чугун.
Человеку -  зачем в его замяти?»
Но в ответ усмехнулся поэт-трибун,
что чугун в самый раз на памятники.
Это -  ревность? И Блок ведь однажды сказал,
натерпевшись в содружестве зыбком,
что «здесь жили поэты, и каждый встречал
другого надменной улыбкой».
Нет, не ревность. Они, как боксеры, сойдясь,
могли в кровь разбивать свои лица.
Но, когда бой окончен, то снова «вась-вась»:
тут товарища бить не годится.
А их били обоих, наотмашь и в кровь,
улыбаясь, чтоб было больнее.
И еще добавляла проруха-любовь.
Правда, тут уж, как есть лотерея.
Он остался задирист, и в их огород
хуг-слова его хлестко били:
«Революцию преданно делал народ,
а вот власть захватили не вы ли?
И не вы ли, шагая под «Левый марш»,
повсеместно контор насажали,
завитушки игриво-блатных секретарш -
как барьеры кругом. Крепче стали.
Брали Зимний вы точно, кормили вы вшей,
и в гражданскую шли в атаки?
Вас бы всех по-рабочему просто -  взашей,
но сильны работяги лишь в драке».
Вот, «в боях «подустали» -  рой новый окоп, 
окопавшейся знати спесивой?
Вот в ответ, получайте -  комедия «Клоп»,
всем, мечтавшим о «жизни красивой».
Ну, кому мог понравиться этот наезд,
точно уж, что не власть имущим.
И его оболгали, и в лоб с ним, и без,
что «попутчиком» был двуручным.
«Барабанами только в стихах он гремит»,
и (как сленг интернета) «банят».
«Я весь -  сердце», -   поэт им в ответ говорит.
И предвидит «застой» его «Баня».
Вот Есенин в «Стране негодяев» зло:
«Те же жулики, те же воры».
Маяковский же видел мещанство одно,
и о нем вел в стихах разговоры.
«Фининспектор, смотри: «Разжиревшим боровом
придет Солнце в будущее без калек -
я, поэт, отработав, сгнию под забором
рядом с десятком своих коллег».
То пророчество -  мрачная, в общем-то резолюция.
Зреет молох грядущих дней,
и детей своих пожрет революция.
А он -  жертва ее идей.

Последний бой. Гибель героя

Начинал: «Разворачивайтесь в марше»! 
Коммуне перо посвятил.
Он был боец. Но в сраженьях домашних
нет, не был он бойцом, не был.
Впрочем, Быкову эту тему оставим:
женщин всех, будто сводник, учел.
И в этом разделе мы тризну справим
тому, кто героем ушел.
Он бился с рутиною ежедневною,
гремел, зажигая зал,
звал бога на бой, задирал Вселенную,
и Солнце чаевничать звал.
Но в жизни бывают коварны перила,
такой непростой раскардаш,
какой не опишет ни кровь, ни чернила,
ни ручка, ни карандаш.
Вот если раскинувший ветки дуб,
укрывший полрощи своими ветвями,
иголками вдруг ковырять начнут, -
он выживет? - Точно завянет.
Не каждая травля бесследно пройдет,
обиду из сердца не выскребешь.
Не каждое слово, закончив полет,
в другое ухо выскочит.
Он бил нещадно партерную сволочь,
Остротой давая тушE.
Слово -  нокаут, но где-то за словом -
сомнения мыслью в душе.
Раз отбрыкаешься, вновь отобьешь,
но вновь в кулуарах задумаешься:
а правильно, верно ли ты идешь,
а со смертью маяк не за дуется?
И он обновлялся. Он рвался вперед,
чтоб каждое слово -  в весе.
Больше, лучше, крепче «завод»,
толкающий к делу и песне.
Он отбивался от алчущей прорвы,
но ответке опора нужна,
но в какой-то миг не увидел опоры -
а пуля сильнее пера…
Зачем, почему? Нет для смерти задатка:
ведь энергия мускулов, нервов.
И осталась та пуля громадой-загадкой,
как он весь и как все, что им сделано.
«Да, опаснее нет, коль поэта сгубить
человек смог в себе: воля века».
Почему? -  «Человека может убить
тот поэт, победив человека».
Эпитафии этой суровый смысл.
Согласиться с Цветаевой надо бы.
Но, к несчастью, и ей не хватило сил,
чуть спустя, в недалекой Елабуге.
Да, Есинин сперва, Маяковский потом
и Цветаевой мало отмеряно.
Что их в смерти сближает?  - боль травли, надлом,
равнодушье, безжалостность к гению.
Только солнце нельзя пирогом умесить,
водопаду ль ручьем пересохнуть;
океан заклинанием не умаслить,
и грозе не прикажешь заглохнуть.
И, не жестью, а бронзою нам прозвенев,
хоть из жизни уйдя невозвратно,
есть у каждого гения свой постамент,
как солдатам за подвиг их ратный.


Площадь Маяковского. Последний редут поэта

Он вернулся однажды, в бронзу отлит,
рядом с Пушкиным встал во весь рост.
Над толпою, как будто бы грозно стоит -
часовой, не покинувший пост.
Будут в будущем чтить книгочеи поэтов? -
мне не ведомо этого знать.
Но забудет читающий имя это - 
значит время «бензин сливать».
Чуть в печать -  уж готово: плати контрибуцию,
чти, читатель, сейчас и сполна.
Будет молча стоять поэт Революции,
и в величье простой, как она.
Как валили толпой на «шестидесятников»,
(День поэзии был каждый год)
и читали стихи ему те же мечтатели,
и их слушал в надежде народ.
Но не кончилась жизнь, да и бой актуальный:
власть находится в разных руках.
Вот и площадь опять назовут Триумфальной,
а мечталось: так будет в веках.
Где гарантии, что по какой-нибудь «акции»
и какой-нибудь мэр, недалек,
будто Горькому, выдаст «по реновации»
ему в Марьино свой закуток.
Но в столицах, в метро, его именем станции
все ж еще продолжаем мы звать,
да и строки его -  не наследья квитанция,
нас опять призывают не спать.

Сколько б не было в будущем реваншистов,
вмиг готовых кумиров менять,
он ответит, как раньше, «трехпалым свистом,
в бабушку и в бога душу мать»*.

  * В. Маяковский. Сергею Есенину