В одном северном городе

В одном северном городе, где я прохлаждался полгода,
начиная с угрюмого, как и я, промозглого октября
и до конца такого же марта (собственно говоря,
там и в зимние месяцы тоже стояла погода
того же по-бабьи слезливого, ветреного рода),
серое небо висело, как скомканное сукно,
даже и снега не было, и я полгода хандря,
просыпался и уезжал на работу затемно,
а возвращался, когда уже было темно.

Итак, в этом городе, о котором я обязательно
расскажу как-нибудь подробно, и описательно
обо всех бесчисленных Кристианах и Фредериках,
об этих великих, голубями обдристанных горемыках,
с воинственно-гордым видом сидящих на лошадях,
пристально вдаль глядящих на всех площадях,
как будто мечтающих о грядущих блицкригах,
хотя для них уже всё это будущее прошло,
(впрочем, и для меня тоже, если на то пошло).

Итак, в этом городе, в стране высокого уровня быта,
великолепных дворцов и высокого уровня суицида,
тошнее всего бывало после праздников и выходных,
проведённых в компании ненужных и неродных,
случайных знакомцев, фриков и собутыльниц,
о, нимфа, дева Похмелия, помяни в молитвах меня
в объятьях неласковых (умереть, уснуть) схороня
бездомного обитателя чужих городов и гостиниц
в странах, где небо, как скомканная простыня.

Итак, по утрам я ехал по направлению к северу
зелёного острова, в это время довольно серого,
в административно-техническое здание банка,
от моей гостиницы километрах в тридцати пяти,
кстати, странно, что Магнусами там звали почти
всех коллег моих программистов, кроме Франка,
(он был gruppeleder наш), порой я сбивался с пути,
ни о чём-то таком задумавшись, Франк прости,
и доезжал-таки снова до того самого замка.

Кстати, здесь некий принц, как и я, брюзгливый,
сумрачный и суровый, как всегда в конце ноября
бывает вода четырёхкилометрового пролива,
где встречаются, кстати или некстати, моря,
одно холодное, другое студеное, так ли, не так ли,
стоял ли здесь этот парень, в кулак, как и я, куря
под зимним дождём, на промозглом ветру, в плаще,
или не ставил этот задумчивый тип спектакля
под названием ‘мышеловка’ ни здесь, ни вообще.

Впрочем, к чему это я вспоминаю, не знаю,
почему среди этих грозных и унылых картин
вместо полезной деятельности дурака валяю
без каких бы то ни было рациональных причин,
околевая в бесчеловечности зимнего календаря,
себе нелюбимому говоря, что всё вообще зазря, 
или, как сказал бы один депрессующий господин
в не шибко успешных попытках рационализации
абсурдного: ‘есть многое на свете, и кроме рацио’.