Пьер Паоло Пазолини. Бояться меня?

Ох, этот ужасный страх.
Лёгкость разрывается,
разбиваясь об оконные стёкла, глядящие в темноту.
Но та самая радостная лёгкость, что позволяет тебе петь в голосе
есть возвращение из смерти: а кто после этого будет смеяться? –
Позади, под рамкой почерневшего неба –
новое Хтоническое видение!
Я не шучу: ты действительно бывала в местах,
которые я никогда не исследовал – В МИРОВОЙ
ПУСТОТЕ.
Моя земля и вправду мала,
но я всегда рассказывал о неисследованных местах
с какой-то радостью, даже если это не было правдой.
А ты вся – здесь, в голосе.
Луна воскресла;
воды спадают вниз;
мир не знает о том, что он нов, и его новый день
истекает на фоне высоких карнизов и черноты неба.
Кто здесь есть, в этой МИРОВОЙ ПУСТОТЕ,
кто ведёт тебя в твоих желаниях и узнаваниях?
Здесь – отец, да, это он!
Ты думаешь, он мне знаком? О, как же ты ошибаешься,
как наивно считаешь достоверным то, чего нет.
Ты основываешь весь дискурс, начатый здесь, в процессе пения,
на этом предположении, которое кажется тебе смиренным,
и не знаешь о том, сколько в нём мощи,
о том, что оно несёт в себе знаки смертной воли большинства –
Моё весёлое око, никогда не глядевшее в Подземный мир,
скрывает
блуждающая адская тень.
А ты надеваешь шлем.
Ты знаешь то, что есть реальность только для Взрослого Человека,
или же то, что требуется знать.
Она, взрослая женщина, останется в Аду,
либо в Тени, что предшествует жизни,
и оттуда будет насылать и свои злые козни,
и свои заклинания;
ненавидь её, ненавидь её, ненавидь;
и если ты поёшь, и никто тебя не слышит, улыбайся,
просто потому, что сейчас, по крайней мере, ты побеждаешь –
в голосе, как маленькая жадная девочка,
которая, однако, уже испытала сладость.
Париж разворачивает за твоей спиной низкое небо
в спектакле о чёрных ветвях; это уже классика;
такова история –
Ты улыбаешься Отцу – 
этому лицу, о котором мне ничего не известно,
которое я встречал во сне, – его я сейчас, очевидно, не помню –
странно, ведь от этого монстра власти
исходит также и сладость –
если не в чём-либо другом, то в самоотречении и в краткой победе;
это просто случайности, ведь я же не замечал его, настолько, что ничего о нём не знал – что же делать?
Ты отдаёшь, ты разбрасываешь подарки, у тебя есть потребность дарить,
но своим даром, как и всем прочим, ты обязана Ему;
и это есть Ничто, это Ничей дар;
я делаю вид, будто получил его;
я благодарю тебя, я искренне благодарен;
Но слабая, ускользающая улыбка
не есть улыбка робости.
Это – боль, более ужасная, гораздо более ужасная,
от обладания раздельными телами, в царстве бытия –
и если в этом есть вина,
если это не только случайность: но на месте Другого
для меня есть лишь космическая пустота
– мировая пустота,
из которой ты поёшь.