Иегуда Амихай. Ей-богу, зуб даю. 1-14

1.

Я в шахматы всю жизнь играю сам с собой.
Играю и с другими.
И дни моей жизни были шахматными фигурами.
Хорошими и плохими.
Я и я, я и ты, любовь и война,
надежда и безнадёга.
Чёрные и белые фигуры. Они смешались сейчас.
Они бесцветны сейчас. Их немного.
Гладкая доска без клеток. Она привязывает меня
к дню и соединяет с ночью.
И спокойной игре нет конца, нет победителей,
и нет побеждённых.
Только железные правила позвякивают под ветром.
И я слышу. Я спокоен. Ей-богу, зуб даю.

2.

Когда был ребёнком, читал вслух в кровати.
Я помню первые строки:
«Ангел, избавляющий меня от всякого зла» *
А потом не молился вовсе.
Ни в кровати, ни на холмах, ни на войне,
Ни днём, ни ночью.
Но ангел-избавитель остаётся со мной.
И наоборот, любящим ангелом станет ангел смерти,
когда наступит час.
Но всегда это тот же ангел
Избавления меня от всякого зла.

*- кн. Бытие, стих 48-16


3.

Я вынужден каждый раз возвращаться к ашдодским * пескам.
Где было у меня немного смелости в том бою,
на той войне.
Нежный герой в мягких песках.
Где я растратил весь остаток моей храбрости.
Поэтому я всегда возвращаюсь к ашдодским пескам.
Сейчас эти пески стали пляжами:
купальщики и играющие на берегу дети, флаги и спасатели.
Но тогда не было ни флагов, ни спасателей.

*-Ашдод – город к югу от Тель-Авива на берегу Средиземного моря.

4.

Я трижды испытывал страшные боли – судороги в ногах.
В ашдодских песках, когда под обстрелом, нам пришлось отступить,
на море в Кейсарии, когда я беспечно заплыл чересчур далеко,
а также на ложе, когда мы с любимой, любили изо всех сил.
Три раза я чувствовал -  окаменели мышцы в моих ногах.
Бывает, что сердце размякнет от страха, бывает, что от любви.
И трижды я думал- смерть уже рядом, а мышцы – как камень себе.
Но я продолжал любить и сражаться, любить, сражаться и плыть.
Ей богу, зуб даю.

5.

Я вынужден каждый раз возвращаться к детской щекотке.
Когда меня щекотали мои тётки,
Я считал это добрым делом, бескорыстием возбуждения радости.
С тех пор щекотание стало более серьёзным,
Без звонкого смеха младости.
Щекотание на грани боли, долгое восхождение на границу добра и зла,
Щекотка дикой страсти и щекотка воскрешения мёртвых.
Иногда я направляю свою руку на пылающую щекотку – расчесать,
как ракету на расстояние тысячи световых лет до края галактики,
а иногда – легкая утренняя шлифовка глазами в сторону носа,
в сторону напоминания, несущего избавление и покой.
Вознесение душ, щекотание поколений.
Но превыше всех щекотаний, когда Луна задремала
и равнодушно отключила чувства,
но внезапно снова проснулась от тысяч легких уколов,
так начинается новая религия, после равнодушия поколений.
Внезапно. Новое возбуждение. Новая вера.
Во веки веков. Аминь.

6.

Я знаю насколько тонки нити, связывающие меня со счастьем.
Но из этих тонких нитей я соткал для себя прочную одежду,
Почти как мягкую броню. Крест-накрест со счастьем,
чтобы прикрыть мою наготу и защитить меня.
Но иногда мне кажется, что моя жизнь не стоит
и клочка моей кожи, и даже ногтей на моих руках,
которыми я цепляюсь за жизнь.
Я как тот человек, который подносит руку к глазам,
чтобы узнать время, даже если на ней нет часов.
А иногда звуки бульканья вытекающей из ванны воды,
словно музыка в моих ушах.

7.

Мир наполнен памятью и забвением,
как сушей и морем. Иногда память – это суша,
твердая и надёжная.
А иногда память -  это море, покрывающее всё,
как во время Потопа, а забвение – это суша,
спасающая, словно Арарат.

8.

Я желаю, чтобы мой мозг не был внутри головы.
Но помещён был в любую другую часть тела.
Скажем, в желудке он может быть, или частью стопы,
или устроиться в заднице, или даже в пупке.
Даже снаружи он может быть, в качестве сбруи.
В неё запрягают ослов, ездовых собак и детей,
которые покатываются от удовольствия от игры
и вопят от радости. Право слово, я желаю
чтобы так было в моей жизни.
Ей-богу, зуб даю.

9.

Каждый человек как плотина между прошлым и будущим.
Когда он умирает, плотина прорывается,
и прошлое проникает в будущее.
И более не существуют «рано» и «поздно».
И время становится единым, как Господь наш,
время наше едино.
А память – плотина для благословения.

10.

Жизнь зовётся жизнью,
как ветер с запада, который зовётся западным
хоть и дует на восток.
Так и смерть, которую зовут смертью,
хотя она наполнена жизнью.
Так на кладбище вспоминают жизнь,
а за его пределами вспоминают мёртвых. 
И прошлое ведёт к будущему и называется прошлым.
И ты ко мне, а я к тебе, в любви.
И я зовусь своим именем, а ты своим.
И весна, которая готовит к лету,
и лето, которое пришло к осени.
И размышления до конца моих дней. 
И это знамя моего бога.

11.

Когда умирает человек, говорят о нём: “воссоединился с предками".
Но всю его жизнь его предки воссоединялись в нем.
И каждая клетка его тела, и каждая частица его души
служила представителем одного
из множества поколений предков
с начала всех поколений.

12.

Сейчас изо дня в день я слышу как закрывается
мой жизненный круг.
Я слышу лязганье застёгивающихся пряжек.
Лязганье, как лобзание примирения и любви,
которые определяют ритм моей жизни в последнее время.
Вещи, утраченные тогда, снова находят своё место,
как биллиардный шар лузу. 
Исполняются соглашения и пророчества,
пророчества правды и пророчества лжи.
Я снова и снова достаю крышки к сосудам,
которые не были закрыты раньше.
Я достаю подходящие части, как в прежние времена
ломали пополам сургучные печати на договорах.
Половины были разными,
но подходили одна к другой словно мозаика
в детской игре.
И эта игра закончится цельной и окончательной картиной.


13.

Я, мир мне, я, живущий, говорю себе – мир тебе.
Я желаю мира уже сейчас, пока я ещё жив.
Я не желаю ждать, как тот хасид,
который просил одну ногу от золотого стула в раю.
Я хочу стул о четырёх ногах, здесь и сейчас.
Простой деревянный стул. Я хочу мира себе сейчас.
Моя жизнь прошла надо мной разными войнами:
Боями снаружи и боями внутри, боями лицом к лицу,
И эти лица всегда были моим лицом.
Лицом дорогого и лицом ворога.
Войны старого вооружения: палка, камень, топор, слова,
тупое рвущее лезвие, любовь и ненависть.
И войны вооружения обновлённого: пулемёт, ракета, слова,
мина, любовь и ненависть.
И я не желаю исполнять пророчество моих родителей,
что жизнь — это война. Я хочу мира всем своим телом,
всей своей душой.  Мир мне.

14.

А когда я умру, я хочу чтобы в «хеврат кадиша»* мной занимались
только женщины.
И делали с моим телом то, что будет хорошо выглядеть в их красивых глазах.
И пусть очистят они мои уши от последних слов, которые они слышали,
И вытрут с моих губ последние слова, сказанные мной,
И сотрут с моих глаз последние образы, которые они видели,
И смахнут с моего лба заботы,
И пусть сложат мои руки на груди, как рукава глаженой рубашки,
И намажут мое тело чесноком и жиром,
И помажут меня на царство смерти на один день.

И, как фрукты в миске, пусть разложат мои два бёдра; яички, член, пупок и
кудрявые волосы разложат как на великолепном натюрморте девятнадцатого века,
на фоне сбора урожая тьмы.
И пусть щекочут мой рот и мой анус птичьим пером,
чтобы проверить жив ли я.
И пусть будут плакать и смеяться попеременно,
И сделают мне последний массаж.
И массаж перейдёт от рук женщин
через мое тело ко всему миру до последних дней.
И одна женщина будет молиться – Господь милосердный,
Споёт сладкогласно – Господь, полный маткой**,
чтобы напомнить Господу, что милосердие происходит из матки.
Настоящее милосердие.
Плодородная матка, Истинная любовь, Бескорыстное благодеяние.
Право слово, так я хочу умереть. Ей-богу, зуб даю.

*хеврат кадиша – погребальное братство – религиозное общество похоронных дел по еврейскому обряду.

**-непереводимая игра слов: Эль мале рахамим – Господь милосердный,
      Эль мале рехем – Господь полный маткой.

С иврита. Из книги «Открыт, закрыт, открыт» 1998 г.