Гийом Аполлинер. Окраина

Античность - это день вчерашний.
Мосты заблеяли,  пастушка Эйфелева башня!
И Древний Рим, и Греция, как статуи, застыли.
Античными уж  выглядят автомобили.
Религия лишь блещет новизною -
так, как ангар за взлетной полосою.
Да, христианство столь же молодо, сколь свято.
Модерный самый европеец  - папа Пий Х.
Но окна смотрят на тебя и ты
стыдишься в храм на исповедь зайти.

Реклама, афиши - стихи для поэта,
а в прозу тебя погружают газеты
за грош: что наделал убийца-злодей,
а также портреты великих людей.

А улица - названия припомнить я не смог -
на солнце вся блестела, как горн или  рожок.
Босс, работяга, секретарша, ангела милей,
четырежды  проходят в будний день по ней.
И трижды поутру простонет тут гудок,
а в полдень колокола тявкнет голосок.
Здесь вывески и надписи, запретами пугая,
чирикают, как будто попугаи.
Я благодать фабричной этой улицы люблю
между Омон-Тьевиль и Терне-авеню.

А эта улица была когда-то молодою.
Здесь мама наряжала  в белое меня и голубое.
Мой старый друг Рене Делиз! Как много лет назад
церковный пышный полюбили мы обряд.
И в девять вечера, когда прикручен газ, огонь стал голубой,
из спальни ускользали мы с тобой.
В часовне колледжа молясь всю ночь,
просили мы  Христа помочь,
чтобы глубин извечный аметист
нам славою Христа сиял, прекрасен, чист.

То лилия прекрасная, которую мы все взрастили.
То факел - рыжая копна волос, ее ветра задуть не в силах.
То скорбной матери сын бледный, обагренный.
То наших всех молитв густая крона.
Двойная виселица для  вечности  и чести.
То шесть лучей звезды все вместе.
То Бог, что умер в пятницу и ожил в воскресенье.
Быстрее летчиков его на небо вознесенье.
И это мировой рекорд - такая высота.
И, курсом следуя Христа,
курсант-двадцатый век все делает исправно:
как птица, в небо он взлетает славно.
И дьяволы из бездны поднимают взгляд
и на Христа глядят.
- Да это ж Симон-волхв! - они галдят.
- Да он угонщик и налетчик, а не летчик!

И ангелы, порхая, небо застят
вокруг воздушного гимнаста.
Икар, Енох, Илья, Тианский Апполон
летят аэроплану первому вдогон.
Но пропускают, размыкая строй,
весь транспорт с Евхаристией святой:
священники восходят выше, выше,
неся просфиру к небесам поближе.
Но, крылья не сложив, садится самолет.
И миллионы ласточек летят под небосвод.
А с ними вОроны, и ястребы, и совы -
все к самолету устремляются Христову.
Фламинго, ибисы и марабу, с ветрами споря.
из Африки добрались через море.
И птица Рух, воспета
сказителями и поэтами,
крыльями сделав взмах,
планирует с черепом Адама в когтях.
Орел добил до горизонта резким криком,
а из Америки летит колибри - птичка невелика.
А из Китая  хитроумных би-и-няо принесло:
они летают парами:у каждого - одно крыло.
А вот и голубь-дух слетел с вершин.
С ним птица-лира и павлин.
И феникс - он костер, что возрождается, живучий,
и за минуту всех золой засыплет жгучей.
Сирены, что покинули опасные проливы,
приходят все втроем, поют красиво.
И феникс, и орел, и остальные все без счета,
желают побрататься с самолетом.

А я один в толпе шагаю вдоль реки.
Автобусы ревут тут, как быки.
За горло держишь ты меня, любви беда:
меня уж не полюбит никто и никогда.
В эпоху старую постригся б  в монастырь,
да стыдно мне теперь молиться да читать Псалтырь.
Смех над собой потрескивает, как огонь в Аду,
и зубоскальства искры позолотили жизни глубину.
Жизнь, как картина в сумрачном музее.
Порой, зайдя в музей, я  на нее глазею.


Навстречу  женщины в кровавом  багреце,
так уже было у любви в конце.
Но ты, вечерним заревом об'ят,
не хочешь вспоминать любви закат -
как  в  языках  огня Нотр-Дам  ты видел в Шартре
Святого Сердца  кровь все затопила  на Монмарте.
Мне тошно от благочестивых слов.
Позорная болезнь меня грызет - любовь.
Но образ есть во мне и с ним переживу я
свою тоску-печаль, бессонниц пору злую.

Вот ты на берегу у средиземных вод.
Лимонные деревья тут цветут весь год.
С тобой на яхту  сели прокатиться
друзья из Турбии, Ментоны, Ниццы.
Ужасный осьминог  всплывает из глубин,
резвятся рыбки: в каждой образ  - Божий Сын.
Вот в Праге вы сидите в ресторане:
и роза на столе,  и ты от счастья пьяный.
Ты позабыл про заработки прозой:
жук бронзовый спит в самом сердце розы.
В агатах разглядел  себя, войдя в собор  Святого Витта,
 и смертною тоской от этого обвит ты.
И,  будто Лазаря  врасплох сиянье  дня застало,
 заметил:   вспять идут часы еврейского квартала .
А тут и жизнь твоя  пошла назад нежданно.
Ты поднимался на Градчаны.
И музыка играла в кабаках и чехи пели.


А вот среди арбузов ты в Марселе.
А вот в Кобленце ты в отеле "Великан".
Под локвою средь Рима (нет, не пьян).
А вот и в Амстердаме  я с одной молодкой
уродливой, а я ее считал красоткой.
Тут  в комнатах внаем, что на латыни Cubicula locanda -
к моей  впритык еще была веранда -
три дня прожил  тогда,
а после съехал в город ГаудА.
А вот в Париже тебе клеят срок:
украл, мол, значит, сядешь под замок.
Горюя и смеясь, поездил я по свету,
пока не перестал ложь принимать  за чистую монету.
Я от любви страдал и в двадцать лет, и в тридцать лет своих.
Пускал на ветер время, жил, как псих.
На руки я свои гляжу с тоской
и зарыдать готов в  момент любой
над тем, чего боялась ты, и над тобой.

Со слезами гляжу: эмигрантам судьба уезжать,
они молятся богу, кормит грудью  печальная мать.
Весь вокзал Сен-Лазар уже ими пропах.
Как волхвы, они верят звезде в небесах.
Верят, что в Аргентине им всем улыбнется удача,
богачами вернутся домой, не иначе.
Тот одеяло красное , тот сердце взял в путь дальний.
И одеяло, и мечты - все это нереально.
А кое-кто из них останется в Париже.
На улицах Ростовщиков и Роз я их в трущобах вижу.
Под вечер выйдут подышать из тесных клеток,
но, словно в шахматах фигуры, ходят редко.
Евреев много там вдобавок.
И в париках их жены бледные сидят в глубинах лавок.

Вот кофе за два су берешь у стойки бара
среди тебе подобных  парий.
А ночью  в   ресторан большой зашел ты.
Тут женщины не злюки , да все в своих заботах.
И самая уродка  любовью мучила кого-то.

У этой вот  отец - судебный пристав с Джерси-островка.
Хоть рук ее не вижу, шершавые, наверняка.
Весь в шрамах,  вызвал жалость  ее живот.
Я к ней снижаю свой с  улыбкой жуткой рот.

А поутру один шагаешь улицами сонными.
Молочники  гремят бидонами.
И ночь уходит прочь прекрасною мулаткой,
заботливою Леей и Фердиной гадкой.

И жгучую, как  жизнь, пьешь водку.
Да,  это жизнью обжигаешь глотку.
К себе домой в Отой идешь, скорее
уснуть под идолами Океании, Гвинеи.
Ведь это те ж Христы, хоть форма и другая.
Христы, что смутные надежды пробуждают.

Прощай, прощай.

И глотку солнцу перерезал неба край.

С французского перевел А.Пустогаров



Zone

; la fin tu es las de ce monde ancien

Berg;re ; tour Eiffel le troupeau des ponts b;le ce matin

Tu en as assez de vivre dans l’antiquit; grecque et romaine

Ici m;me les automobiles ont l’air d’;tre anciennes
La religion seule est rest;e toute neuve la religion
Est rest;e simple comme les hangars de Port-Aviation

Seul en Europe tu n’es pas antique ; Christianisme
L’Europ;en le plus moderne c’est vous Pape Pie X
Et toi que les fen;tres observent la honte te retient
D’entrer dans une ;glise et de t’y confesser ce matin
Tu lis les prospectus les catalogues les affiches qui chantent tout haut
[ 8 ]

Voil; la po;sie ce matin et pour la prose il y a les journaux
Il y a les livraisons ; 25 centimes pleines d’aventures polici;res
Portraits des grands hommes et mille titres divers

J’ai vu ce matin une jolie rue dont j’ai oubli; le nom
Neuve et propre du soleil elle ;tait le clairon
Les directeurs les ouvriers et les belles st;no-dactylographes
Du lundi matin au samedi soir quatre fois par jour y passent
Le matin par trois fois la sir;ne y g;mit
Une cloche rageuse y aboie vers midi
Les inscriptions des enseignes et des murailles
Les plaques les avis ; la fa;on des perroquets criaillent
J’aime la gr;ce de cette rue industrielle
Situ;e ; Paris entre la rue Aumont-Thi;ville et l’avenue des Ternes

Voil; la jeune rue et tu n’es encore qu’un petit enfant
Ta m;re ne t’habille que de bleu et de blanc
Tu es tr;s pieux et avec le plus ancien de tes camarades Ren; Dalize
Vous n’aimez rien tant que les pompes de l’;glise
Il est neuf heures le gaz est baiss; tout bleu vous sortez du dortoir en cachette
[ 9 ]

Vous priez toute la nuit dans la chapelle du coll;ge
Tandis qu’;ternelle et adorable profondeur am;thyste
Tourne ; jamais la flamboyante gloire du Christ
C’est le beau lys que tous nous cultivons
C’est la torche aux cheveux roux que n’;teint pas le vent
C’est le fils p;le et vermeil de la douloureuse m;re
C’est l’arbre toujours touffu de toutes les pri;res
C’est la double potence de l’honneur et de l’;ternit;
C’est l’;toile ; six branches
C’est Dieu qui meurt le vendredi et ressuscite le dimanche
C’est le Christ qui monte au ciel mieux que les aviateurs
Il d;tient le record du monde pour la hauteur

Pupille Christ de l’;il
Vingti;me pupille des si;cle il sait y faire
Et chang; en oiseau ce si;cle comme J;sus monte dans l’air
Les diables dans les ab;mes l;vent la t;te pour le regarder
Ils disent qu’il imite Simon Mage en Jud;e
Ils crient s’il sait voler qu’on l’appelle voleur
Les anges voltigent autour du joli voltigeur
Icare Enoch Elie Apollonius de Thyane
Flottent autour du premier a;roplane
Ils s’;cartent parfois pour laisser passer ceux que
[ 10 ]

transporte la Sainte-Eucharistie
Ces pr;tre qui montent ;ternellement ;levant l’hostie
L’avion se pose enfin sans refermer les ailes
Le ciel s’emplit alors de millions d’hirondelles
A tire-d’aile viennent les corbeaux les faucons les hiboux
D’Afrique arrivent les ibis les flamants les marabouts
L’oiseau Roc c;l;br; par les conteurs et les po;tes
Plane tenant dans les serres le cr;ne d’Adam la premi;re t;te
L’aigle fond de l’horizon en poussant un grand cri
Et d’Am;rique vient le petit colibri
De Chine sont venus les pihis longs et souples
Qui n’ont qu’une seule aile et qui volent par couple
Puis voici la colombe esprit immacul;
Qu’escortent l’oiseau-lyre et le paon ocell;
Le ph;nix ce b;cher qui soi-m;me s’engendre
Un instant voile tout de son ardente cendre
Les sir;nes laissant les p;rilleux d;troits
Arrivent en chantant bellement toutes trois
Et tous aigle ph;nix et pihis de la Chine
Fraternisent avec la volante machine

Maintenant tu marches dans Paris tout seul parmi la foule
[ 11 ]

Des troupeaux d’autobus mugissants pr;s de toi roulent
L’angoisse de l’amour te serre le gosier
Comme si tu ne devais jamais plus ;tre aim;
Si tu vivais dans l’ancien temps tu entrerais dans un monast;re
Vous avez honte quand vous vous surprenez ; dire une pri;re
Tu te moques de toi et comme le feu de l’Enfer ton rire p;tille
Les ;tincelles de ton rire dorent le fond de ta vie
C’est un tableau pendu dans un sombre mus;e
Et quelquefois tu vas le regarder de pr;s

Aujourd’hui tu marches dans Paris les femmes sont ensanglant;es
C’;tait et je voudrais ne pas m’en souvenir c’;tait au d;clin de la beaut;

Entour;e de flammes ferventes Notre-Dame m’a regard; ; Chartres
Le sang de votre Sacr; C;ur m’a inond; ; Montmartre
Je suis malade d’ou;r les paroles bienheureuses
L’amour dont je souffre est une maladie honteuse
Et l’image qui te poss;de te fait survivre dans l’insomnie et dans l’angoisse
[ 12 ]

C’est toujours pr;s de toi cette image qui passe

Maintenant tu es au bord de la M;diterran;e
Sous les citronniers qui sont en fleur toute l’ann;e
Avec tes amis tu te prom;nes en barque
L’un est Nissard il y a un Mentonasque et deux Turbiasques
Nous regardons avec effroi les poulpes des profondeurs
Et parmi les algues nagent les poissons images du Sauveur

Tu es dans le jardin d’une auberge aux environs de Prague
Tu te sens tout heureux une rose est sur la table
Et tu observes au lieux d’;crire ton conte en prose
La c;toine qui dort dans le c;ur de la rose

;pouvant; tu te vois dessin; dans les agates de Saint-Vit
Tu ;tais triste ; mourir le jour o; tu t’y vis
Tu ressembles au Lazare affol; par le jour
Les aiguilles de l’horloge du quartier juif vont ; rebours
Et tu recules aussi dans ta vie lentement
En montant au Hradchin et le soir en ;coutant
Dans les tavernes chanter des chansons tch;ques
[ 13 ]

Te voici ; Marseille au milieu des Past;ques

Te voici ; Coblence ; l’h;tel du G;ant

Te voici ; Rome assis sous un n;flier du Japon

Te voici ; Amsterdam avec une jeune fille que tu trouves belle et qui est laide
Elle doit se marier avec un ;tudiant de Leyde
On y loue des chambres en latin Cubicula locanda
Je m’en souviens j’y ai pass; trois jours et autant ; Gouda

Tu es ; Paris chez le juge d’instruction
Comme un criminel on te met en ;tat d’arrestation

Tu as fait de douloureux et de joyeux voyages
Avant de t’apercevoir du mensonge et de l’;ge
Tu as souffert de l’amour ; vingt et ; trente ans
J’ai v;cu comme un fou et j’ai perdu mon temps
Tu n’oses plus regarder tes mains et ; tous moments je voudrais sangloter
Sur toi sur celle que j’aime sur tout ce qui t’a ;pouvant;

Tu regardes les yeux pleins de larmes ces pauvres ;migrants
[ 14 ]

Ils croient en Dieu ils prient les femmes allaitent des enfants
Ils emplissent de leur odeur le hall de la gare Saint-Lazare
Ils ont foi dans leur ;toile comme les rois-mages
Ils esp;rent gagner de l’argent dans l’Argentine
Et revenir dans leur pays apr;s avoir fait fortune
Une famille transporte un ;dredon rouge comme vous transportez votre c;ur
Cet ;dredon et nos r;ves sont aussi irr;els
Quelques-uns de ces ;migrants restent ici et se logent
Rue des Rosiers ou rue des ;couffes dans des bouges
Je les ai vus souvent le soir ils prennent l’air dans la rue
Et se d;placent rarement comme les pi;ces aux ;checs
Il y a surtout des Juifs leurs femmes portent perruque
Elles restent assises exsangues au fond des boutiques

Tu es debout devant le zinc d’un bar crapuleux
Tu prends un caf; ; deux sous parmi les malheureux

Tu es la nuit dans un grand restaurant

Ces femmes ne sont pas m;chantes elles ont des soucis cependant
Toutes m;me la plus laide a fait souffrir son amant

Elle est la fille d’un sergent de ville de Jersey

Ses mains que je n’avais pas vues sont dures et gerc;es
[ 15 ]

J’ai une piti; immense pour les coutures de son ventre

J’humilie maintenant ; une pauvre fille au rire horrible ma bouche

Tu es seul le matin va venir
Les laitiers font tinter leurs bidons dans les rues

La nuit s’;loigne ainsi qu’une belle M;tive
C’est Ferdine la fausse ou L;a l’attentive

Et tu bois cet alcool br;lant comme ta vie
Ta vie que tu bois comme une eau-de-vie

Tu marches vers Auteuil tu veux aller chez toi ; pied
Dormir parmi tes f;tiches d’Oc;anie et de Guin;e
Ils sont des Christ d’une autre forme et d’une autre croyance
Ce sont les Christ inf;rieurs des obscures esp;rances

Adieu Adieu

Soleil cou coup;

Guillaume Apollinaire, Alcools, 1913