Ностальгия по Брежневу

Наш городок

Наш городок, нет, не убогий,
такой совсем обыкновенный.
Вот кособокий пароходик
его пронзает внутривенно
через плотвяную речушку.
Отдав здоровье политуре,
на берегу бузит пьянчужка,
грозя разводом бабе-дуре.
Ну что за глупые угрозы!
На площади пасутся козы
и на мультяшки валят дети
в ДК им. Сакко и Ванцетти.
Где был завод, теперь пустырь.
Вдали сыреет монастырь,
уставший, побывавший складом,
но ставший вновь монастырем.
Гляжу в окно, чаруясь садом,
бухаю с Петькой-звонарём.
Мы всех счастливее на свете.
Вдруг в форточку домушник-ветер
дыхнет дождем и для довеску,
как будто невод, занавеску
закинет в мокрый небосвод.
За хвост хватай-тащи! – и вот
созвездье Рыбы – мой улов
на фоне крыш и куполов!
***

Из истории вещей

Один «пшик» одеколоном из парфюмерного автомата (деревянного ящика с зеркалом и пульверизатором) стоил 15 копеек.

Я - парфюмерный автомат,
одеколоню ваши рожи,
такие наши, не вельможьи.
Ах нет, простите, виноват -
облагораживаю лица
гостей и жителей столицы.
Ну в общем, освежаю лики.
Валит толпой народ великий,
и вьется крепкий аромат,
что сочетается с махоркой
и   послевкусьем трудодня,
и коммуналкой, где за шторкой
спит деревенская родня,
на кухне сушится бельё,
ТВ с чекушкой за обедом,
Торпедо бьется за победу.
Мы все тут бьемся за неё.

Горбачусь на ВДНХ,
где павильонна гордость наша,
Ладынина (свинарка Глаша )
здесь повстречала пастуха,
а я как дождиком грибным
с любовью брызгаю "Тройным".

Вам - «на троих»? Нам по пути!
Отставь в сторонку сигаретку.
Я пшикну, только опусти
в меня гербастую монетку -
зато заглянешь к милке в Лобню,
благоухая, как барчук.

А хочешь даром - крепче хлопни
по деревянному плечу.
***
Стародачный романс

И с утреца сгоняв в сельпо,
мы дегустируем напитки
в беседке пышной, как жабо
у престарелой фаворитки.
А в щель дощатого забора,
как сквозь раздвинутую штору,
видать соседку в неглиже.
Небось, сладка, как бланманже,
и вся пропахла fleurs d’orange
(духами "Красная Москва).
Пора идти на абордаж,
тут циркулирует молва -
она душиста, как айва.
Её бы прокатить на лодке!
но мы нацелились на водку,
и даже те, кто пил коньяк...

Наутро слушаем Маяк,
на речке снова греем кости
и похмеляться ходим в гости
под ленинградский, под рассольник.

В саду - старинный рукомойник -
два рыльца накрест и ушко.
Приехал Веня с Петушков.
Довез себя да полсырка.
Ну, по стопарику и хва...

Портвейн малинов, как закат.
У входа в клуб висит плакат
со странной надписью "не пей"!
Мы что, художника глупей?
Собака на него взбрехнёт
и так по-чеховски вздохнёт.
***
В поезде Тбилиси - Москва

Мы распивали ркацители,
и вкусно чем-то там хрустели
под разговоры тех, советских,
незлозапамятных времен
про просто так и всё такое.
В купе нас было только двое.
Была мила моя соседка
и ощутимо из сластён.
 
Ярка, тбилисская армянка.
В окне мелькали полустанки,
как на картине Левитана,
где вовсе не было людей,
да ведь живут такие люди!
 
И в ожидании прелюдий
пьянели чайные стаканы,
и становилась всё милей
моя попутчица и ближе,
а ночь уже вагоны лижет...
за стенкой шумные южане
запели грустно «Сулико».
Казалось, мы нерасторжимы,
неслись мосты куда-то мимо,
текло Курою Мукузани,
и ехать было далеко.
***
Летом на госдачах

В эпоху Леонида Ильича
в китайских полукедах "Три мяча"
рассчитывался с детством на госдачах,
мне  возвращавшим  джинсовую сдачу -
цветные клинья в самопальный клеш,
и это был чистейший выпендреж!

В эпоху несравненного застоя
был счастлив  невезучий  Козодоев,

дослуживал Анискин участковым,

а я был юн, но как политподкован! -
знал шутки про Луиса с карнавала
и славный путь монгола Цэдэнбала.

И ту, такую дачную, эпоху
я проживал, признаюсь, так неплохо,
Афганскую оставив в стороне,
но было так «по-всякому" стране,
растаявшей затем как эскимо.
Да, я тем летом поступил в МГИМО...
***

Вазисубани

Смешные студенты.
Каникулы.
Море.
Не ведали многого, главное – горя.
Деньжат – кот наплакал, а нам трын-трава!
Есть пляж, кипарисы, и мы – три плюс два.
Давно это было, но помню детали.
С палаткой привычно возился Виталий.
Резо так горяч!  Но при том – джентельменист.
Оксана, с копной, как у Анджелы Дэвис,
в компании нашей слыла баламуткой,
и пышность ей шла, и одесские шутки.
В Полине зато – та бескрайность Поволжья,
что если затянет – ничто не поможет.
Ах да, ещё я  – желторотик с Арбата,
конечно, с гитарой и очень патлатый.
Мне нравились обе, но больше Оксанка,
когда оставалась на ней лишь панамка,
и мы не стесняясь – стесняться чего нам? –
вот так танцевали под звуки чарльстона.
Пустели бутылки. Хвалила Полина,
французских не знавшая, местные вина –
Чинури, Чхавери и «ВасюсКубани»,
пока наш Резо над мангалом шаманил.
На жизнь мы смотрели сквозь грани стаканов,
не зная – полгода всего до Афгана...
Теперь кто в разлуке, кто в длительной ссоре,
но в памяти – общее Чёрное море.
***

25 декабря 1979

Мне вдруг приснился бывший гастроном...
Похмельный хвост змеится в винотделе,
и подползает стрелка еле-еле
к одиннадцати. Злится за углом
дружок мой – что ж куранты всё не бьют? –
а в Орске два часа уже как пьют,
и пьян народ мой во Владивостоке.
Ну до чего ж огромная страна! –
Что из Кремля и Кушка не видна...
Тут квасят, там трезвеют лежебоки.
А в среднем по России – вполпьяна.
И флаг за всех краснеет на флагштоке!
 
А в винном  глухо нарастает гул...
Свой своего зачем-то толканул,
без очереди требуя портвейна;
народ ответил матерно-шрапнельно,
да так, что я рассыпал медяки!
 
В авоське – сыр для будущего пира,
и зеленеет крышка из фольги
от самого советского кефира,
две рыбины завернуты в газету,
где ни строки, ни слова про Афган,
и молоко сочится, как из ран,
из склеек треугольного пакета...