Точка

Он запутался:
рваным шнурком о траву,
синевой отражения в чьих-то глазах
вместо неба открытого,
пал на бегу.
И промокший внезапно в пролитых слезах
чьих-то брошенных жен, чьих-то бывших чужих,
потерявшись во сне наяву,
он вдруг замер,
как пойманный заяц в руках,
пока все кувырком,
вкруг него, сквозь него,
вроде вихря какого-то.
Он сказал - не могу.
Он устал:
быть своим для чужих, и чужим для себя,
он устал быть любезным, оправдывать всех,
и быть факелом в чьих-то руках.
Он погас.
А точнее - погаснуть бы рад,
да не дал бы то Бог, есть же искра его,
только пламя победное снова в руках
у других, у него же совсем ничего.
Только тлел.
Угольком на ладони, метеором в ночи,
будь же точкой, сказал бы ему новый друг,
будь же центром вселенной, взорвись, закричи,
и тогда может снова…
Но тихо вокруг,
сколько шарил рукой в пустоте, ничего.
Лишь белел
на остатках заката луны полукруг.
Никого больше нет.
Он один не у дел.
Только голос внутри
голый, горький, чудной,
заглушенный слезами чужих и своих,
под камнями намерений явно благих,
занесенный снегами - казалось, затих,
много лет как,
но вот же - послушай - живой!
Помнишь - твой, точно твой, и других не дадут.
И по этой натянутой тонкой струне
 он пошел,
 сомневаясь в других, не в себе,
 потому что хоть раз если вспомнишь себя,
 то уже не сойдешь, хороня и скорбя.
 Только трудно найти голос свой, точно свой,
 только с детства забыт путь волшебный домой,
в лабиринте из лиц и границ у чужих,
забываем, кто Богу обещан и тих.
Он один.