О критике

 Проблема критики поступков окружающих нас людей стала играть в театре моих мыслей одну из ведущих ролей ещё лет семь назад. С тех пор неоднократно позволял я этому назойливому актёру продемонстрировать мне его мастерство и, предлагая ему после каждого спектакля свои нескромные советы, наблюдал далее несомненный рост и в манерах его, и во взглядах.
 Теперь вновь разрешаю поднять уже успевший покрыться серой пылью бордовый занавес - пусть актёр делает своё дело - ну а я (разумеется, вместе с вами, мои читатели) стану внимательно наблюдать за его игрой.

                ***
 Юноша стоит в центре небольшой сцены, залитой ровным жёлтым светом. Позади него – прямоугольный стол, покрытый белой скатертью.
- Всякий человек, господа, изначально содержит в себе зерно способности критиковать. Все мы при рождении храним в себе готовое к жизни зерно такой способности.
 Юноша кладёт руки за спину и начинает медленно передвигаться по сцене, со значением поднимая в некоторых местах своего рассуждения указательный палец руки (правой или левой – зависит оттого, каким боком в момент подъёма пальца Юноша обращён к зрителям).
- При этом стоит отметить, что в самом зерне хранится лишь способность, и никакого предсуществующего направления её последующего роста там нет. То, на что именно – на самого критикующего или на окружающих его людей - и как именно способность критиковать будет направлена дальше – всё это решается только в процессе взросления критикующего человека, в процессе воспитания его потребностей, жизненных принципов и чувств. Процесс формирования именно направленности критики, таким образом, сложен и зависит от множества факторов, каждый из которых вносит свой штрих в портрет рисующейся личности.
 Юноша останавливается, делает глубокий вдох, затем, после трёхсекундной паузы, совершает не менее глубокий выдох и продолжает передвижение.
- Но поставим перед собой естественный вопрос: если способность критиковать - это только зерно, то предполагается, что для появления из него зелёных ростков непременно нужна подходящая почва и вода.
 Палец правой руки стремительно поднимается.
- Так что же является первым и вторым в человеке? И значит ли сказанное, что при отсутствии почвы и воды способность критиковать не разовьётся в человеке вовсе? А если последнее верно, то можно ли избавить себя от всякого рода размышлений и переживаний насчёт проблемы критики, попросту не допуская условий для роста этой способности?
 Палец правой руки медленно возвращается за спину.
- Увы, господа, но от размышлений и переживаний не убежать... и всё потому, что способность критиковать является неотъемлемой частью человека; её почва - душа, а водой является врождённая необходимость.

                ***
 - Как ни старайся, а от природы своей не скроешься: так сложилось, что критика - это одна из функций человека, причём функций жизненно важных. Без способности критиковать человек не смог бы производить полноценно анализ собственных или чужих поступков, а значит - не был бы в состоянии приобретать свой жизненный опыт.
 Юноша на ходу запрокидывает голову, шумно вдыхает открытым ртом, затем на чуть менее шумном выдохе возвращает голову в исходную позицию.
- Другой вопрос состоит в том, на что эту критику направить - и вот здесь как раз-таки вступают в силу те внешние факторы, о которых было упомянуто ранее. В процессе взросления человек учится применять полученную от природы способность, определяя для себя такое её применение, какое представляется ему наиболее близким. Кто-то использует критику преимущественно по отношению к себе, а к окружающим старается обращать её только в том случае, если его об этом попросили; другой, обратно, своей критикой будто бы пытается восхитить окружающих, сполна одаривая всех, кто попадётся под руку, не оставляя при этом себе самому ни единой капли ценного дара; есть, конечно, и такие, кто и о других заботится, и про себя никогда не забывает – всегда у них найдётся подходящая или неподходящая фраза к делу ближнего и, разумеется, к собственному делу.
 Юноша поворачивается лицом к зрителю.
- А ведь критика всегда приносит боль. А многие ли из людей любят, когда им причиняют боль?

                ***
 Юноша выдерживает трёхсекундную паузу.
- Вот так и выходит, что именно из-за боли человек с трудом переносит критику в свой адрес, причём всегда, откуда бы она ни исходила: от себя самого или от окружающих. Вместе с этим чужая боль нами не чувствуется - так почему бы не заняться критикой по отношению к окружающим?
 Юноша умолкает. Из-за кулис на сцену выходит человек в костюме бурого медведя. В его лапах – деревянный стул. Медведь ставит стул за столом и, покачиваясь, уходит со сцены. Юноша проходит к столу и садится за ним на стул лицом к зрителю.
- Критика, господа, в любом случае, куда бы она ни была направлена, непременно должна подкрепляться грамотными и уместными аргументами. Критика голословная, содержащая лишь осуждение видимого несоответствия конкретных, скажем, поступков некоторому внутреннему идеалу критикующего (это справедливо и в том случае, если критика направлена на него самого), представляет собой ничто иное как многословное пустословие.
 На сцену из-за кулис начинают медленно выходить люди в костюмах зверей. Идущая первой лиса несёт на вытянутых лапах белую тканевую салфетку. Подойдя к Юноше, она заправляет её ему за воротник. Остальные звери несут в своих лапах блюда с различной пищей.
 - Критика, господа, нужна для совершенствования опыта как критикуемого, так и критикующего. Иначе говоря, критика – это занятие, требующее немалой ответственности и соответствующей подготовки.
 Юноша берёт с поднесённого блюда тарелку с супом и начинает есть, продолжая говорить.
 - Грамотно критикуя свои поступки, мы совершенствуем себя; критикуя поступки других, мы совершенствуем себя, помогая вдобавок совершенствоваться другим. Но почему же, спрашиваю я, на деле всё выглядит иначе?
 Юноша останавливает очередную ложку с супом на некотором расстоянии от лица. Спокойный до этого голос его начинает демонстрировать ноты раздражённости.
- Почему, господа, критика из созидательного инструмента превратилась и там, и здесь в невежественное осуждение? Почему человек с такой готовностью занимается критикой ближнего своего, даже если его об этой критике не просили? Отчего человек, критикуя других, к себе критику не допускает, а получая её, приходит в раздражение?
 Юноша доедает суп и передвигает к себе блюдо с жареным цыплёнком. Он отрывает руками ножки цыплёнка и вгрызается то в правую ножку, то в левую, продолжая при этом говорить.
 - Нет, господа, полагаю, что способность к критике используется человеком не столько во благо, сколько забавы ради.
 Рука с левой ножкой поднимается и зависает.
 - Дано человеку для совершенствования, а используется без цели.
 Левая ножка стремительно приближается к широко раскрытому рту Юноши.
- Вот вы, господа, сидите здесь, смотрите на меня – наверняка внутри вас уже копошатся черви ваших критических суждений. Знаю-знаю, уже и внешность мою, и голос мой успели разложить до мельчайших частиц. Что?!
 Юноша быстро встаёт, роняя обе куриные ножки, и гневно смотрит в зал.
- Хотите увидеть, что есть современная критика человеческая? Желаете посмотреть? Так смотрите!

                ***
 Жёлтый свет, проливавшийся до этого на сцену, гаснет, и вместо него вспыхивает алый. Юноша падает на стул и начинает жадно хватать руками подносимую к нему зверями еду.
 Юноша вгрызается в прожаренное мясо цыплёнка, с глухим рыком отдирая куски. Тёмный, приправленный специями жир каплями стекает по лицу молодого человека – его скулы пульсируют красным цветом. Жирными руками он отбрасывает назад упавшие на лоб волосы и принимается за лежащий рядом сельдерей. Громкий хруст наполняет зал. Юноша смотрит на зрителя округлившимися глазами и тщательно пережёвывает пищу.
 Но что это?
 Лицо Юноши, до этого интеллигентно вытянутое, стало как будто бы расширяться. Острые красные скулы расплылись, а аккуратные уши начали выдвигаться вперёд, раскрываясь, как маленькие крылья.
 Зелёный кролик поднёс к столу бокал белого вина, в свете ламп казавшийся тёмным. Юноша грубо выхватил напиток из лап кролика, пнув последнего ногой. Кролик отлетел на значительное расстояние, встал, потирая ушибленное место и, тихо сопя, ушёл со сцены.
- Хорошо! – довольным голосом воскликнул Юноша, пытаясь языком вытянуть попавшие в пространство между губами и зубами куски пищи. Звонко причмокивая, он схватил тарелку с горкой маленьких котлет и принялся покорять эту новую вершину.
 По залу пронёсся треск: неужели это разорвался жилет, стягивающий внезапно располневшее тело Юноши?
 Вы только посмотрите! Это пуговицы со свистом пронзают воздух, точно пули, пытаясь угодить прямо в засмотревшегося зрителя!
 Вытирая губы рукой от плеча до кисти, Юноша откинулся на спинку стула и с удовольствием оглушил зрителя продолжительным рыком, вырвавшимся из тёмных глубин его расширяющегося чрева.
 - Хорошо!
 Весь стол был заставлен пищей – съеденное быстро уносилось, а пустые места заполнялись очередными порциями. Юноша оценивающе оглядел всё, что стояло на столе и остановился на тарелке с грибным крем-супом.
 Загребая ложкой густое варево, он громко причмокивал и периодически издавал звуки, похожие на хрюканье.
- Хорош супец!
 Звери пересекали сцену слева направо и справа налево, унося и принося тарелки, бокалы, вилки, ножи и ложки. Юноша ел без перерывов, успевая между делом говорить, и чем больше он ел, тем выше поднимался над уровнем стола его живот и тем шире становилось его лицо.
 - Ох, господа, если бы вы увидели, до чего же растолстел Гришенька… Нет, господа, я всё, конечно, понимаю, но это уже слишком. Миша! Мишка, мать твою, неси блинчики! А ты, Алиска, вино тащи… да не то, лисья твоя душа… красного, красного! Да… видно, окончательно одолела его лень. Да ещё и труслив стал к тому же. Эх, дело, конечно, его, но всё же я этого никак не понимаю.
 Вино полилось по шее Юноши. Звуки глотания ритмично наполняли зал.
 - Хорошо!
 Блюда менялись.
 - А Витька-то, Витька-то – совсем загордился! Старших не уважает, на письма не отвечает… Да… видно, одолела его нечистая сила. Нет, дело, конечно, не моё, но я его не понимаю. Вот что ни говори, а у нас было принято иначе!
 Раздался громкий удар.
 Юноша с размаху обрушил свой кулак… Постойте… да ведь это не кулак! Это же… Это же свиное копыто! Свиное копыто обрушилось на стол!
 Ах! Только посмотрите на лицо!..
 На зрителя смотрела широкая, блестящая от жира свиная рожа. Кто это? Неужели…
 Огромная щетинистая голова смотрела узкими, злобно сверкающими глазами; направленные в разные стороны жёлтые зубы выглядывали из полуоткрытого рта; мясистый розовый язык с грязным налётом на поверхности тяжело свисал.
 Вдруг Юноша… нет - Существо вздёрнуло голову и издало профессиональное свиное «Хрю!»
 - Вносится главное блюдо! – поставленным голосом объявила цапля.
 Из-за кулис медленно вышел бурый медведь (тот, что ранее принёс стул). На этот раз в его лапах находилось огромное металлическое блюдо с крышкой. Медведь торжественно пронёс блюдо к столу и со значением поставил его перед Существом.
 - Ну что ж ты, Миша – не тяни! – раздался дрожащий голос.
 Медведь медленно поднял блестящую крышку, и в красном свете открылся до вкусной корочки прожаренный, улыбающийся поросёнок.
- Хорошо! – облизываясь прохрюкало Существо.
 Улыбающийся поросёнок исчезал на глазах. Сочное мясо, жирная кожа, мутные глазки, хрустящий завиток хвоста – всё последовательно отправлялось в темноту ненасытного чрева.
 Существо пожирало поросёнка, не уставая посапывать, похрюкивать, постанывать и рассуждать.
 - А Андрейка-то, Андрейка – так срам один – столько девок хороших попортил. А ещё поговаривают, что он сам-то – представьте себе – угождает не только дамам…
 Тройное «Хрю!» пронеслось по залу.
- Нет, дело его, конечно, но я такого поведения просто не понимаю. Вот у нас…
 Здесь слова кончились. Существо продолжало есть, пить и издавать свиные звуки. Трудно было представить, что совсем недавно на этой же сцене передвигался и говорил Юноша.
 А был ли он вообще?
 Пир не имел конца – казалось, он проходил здесь всегда. И только красные скулы Существа напоминали о том, что когда-то всё было иначе.