Монолог зеркала о взглядах на тщету, благо и красу

I
Такая чистая печаль,
глаза... наводнены
потусторонней мукой
и ужасом тот взгляд
объят, кромешна даль,
куда направлен он; и отданы
на поедание тщете
коварной скукой
мечты и планы -
всё подряд.
Тьма вечна,
будто в нищете
пал свет
и в торжестве ночном
поруган он и осквернён.
В огарке маленьком
свечном
весь дух его
похоже заключён.
И отражением одним,
мелькающим в тиши,
стал образ твой
живой
надменной тенью пестроты,
скрываем знак за ним
судьбы,
начертанной вершить
над бренным телом суд.
Что человек?
СтоИт - и сам не свой,
и упивается
пределом красоты.
Покажется ли это сном?
Не властен
над судьбою сон -
в наряде неприличном
и чуднОм
застыл тот силуэт
портьерам тёмным в тон.
Блаженны ль узы пустоты?
Сопоставимы ли с тобой?
Желанна ль ты?
В себе себя узнать позволь.
Но выветрены сплошь
те комнаты и коридоры,
в витринах - смех и ложь,
а двери же, однако,
на запорах.
И заперты
ключи от них,
а тайны скрыты
среди пыльных книг.

Ты - хаос смысла моего,
соль мира, лира снов!
Столь тихий мир,
не так уж плох,
безвременно иссох
он в мерзлоте своей,
как бедный клир,
что гол,
от наготы продрог,
но не расстанется он с ней.
Спокоен даже
долгий-долгий дождь,
он еле слышен,
бормотун,
о, что он говорит?
Так приторная сладость
детских лиц
в бумажниках звучит,
могильным хладом
веет от больных
и содержащих их
больниц,
как удушающ и свиреп
тлен красочных ресниц,
в усладу
выжженной весны
стряхнувших честь.
Но честен взгляд:
незрячий не совсем ослеп,
а умный судит невпопад!

II
Других два взгляда - высь и топь!
и оба равномерно глубоки!
и злость неистова и пламенна
любовь,
а действия их
только вопреки.
Стяжая бравур
из тоски,
они стремительны, как дробь,
что барабаны
заставляет выть,
те чувства
запорошили пески,
но отголоски
вновь и вновь
взывают их могильники разрыть.
И будто можно
жизнь вдохнуть -
так вера просит нас самих,
но верить или нет - иная суть,
к заветной цели нет путей прямых;
и стОит ли она чего тогда,
когда в ней смысла не найти,
в начале, видимо, пути
есть шанс его же обрести,
не понеся убытков и вреда.
Так нотной грамоты крючки
покажутся и проще, и скромней,
не изучая их, споёшь ли ты
иль выйдет ерунда?
И лишь упрямые сверчки
заладили рулады ни о чём
средь мелкой поросли травы
и достопамятных камней.
Один всего
кристальный взгляд,
в нём всё: и рай, и ад,
и боль, и вечность, и ответ,
усталость, мудрость, доброта,
погибель древних городов
в устах, что молвили совет,
беспечна глупая мечта,
о как беспечна,
ведь сколько стоило трудов,
чтоб жалость к самому себе
покинула навечно кров,
и заплутала в галереях навсегда
заброшенного пантеона снов.
Несчастным тем, застрявшим в нём
Танатос и Морфей дают приказы.
И в закоулках ли страстей,
и в тупиках ли обещаний
найдут они второй свой дом
иль сокровенные отыщат лазы,
чтобы покинуть юдоль страха
побыстрей
благодаря удаче от стараний?
Безумцы же, отринувшие сон,
всё мечатся
в порывах суетнЫх:
то им мерещится
любовь,
то ненависть
в тисках сжимает,
что к старцам в пору на поклон
идти им с толпами больных,
браня в себе
безудержную кровь
и тяжбу чувств,
покой что отнимает.
С той непосредственной заботой,
так кошкам свойственной весьма,
спокойствие легко их, да,
но всё же
величественно и милосердно
для ума.

III
Безукоризнена, казалось,
гладь стекла,
то душ потерянных приют
извечный,
в котором скорбные
услышишь голоса,
они проносятся,
как эхо по лесам,
под гнётом стужи
и будто не со зла
те души продают...
воздушный змей
гоним, беспечный,
безропотно взмывает
в небеса.
Бесхитростна,
казалось, и улыбка,
манящий, выверенный взор,
шагнувший в его пропасть
сгинет,
обратный путь забыв, забыв себя,
великолепие сиё воспримет он любя
и в забытье том растворится зыбком.
Как углядел он в целомудрии позор?
Всплакнёт ли кто
о неожиданной кончине?
И между тем, открыта
створка красоты:
взгляд мил, безмерен и неповторим;
и зов его волнительней иных,
внушает он гармонию и мир,
не воспоёт ни флейта, ни клавир
о красоте его,
не сыщится подобной красоты
в Венеции у мастеров, забавою храним
и запечатан в письменах
нескладный рукотворный стих.
Лицо одно, но взгляд уже другой:
морской прибой
какой-то колдовской,
блуждают по террасам городским
зловещие фигуры женщин роковых,
размеренны  шаги и контуры господ,
лишают всяческих
желаний и свобод,
к брегам подкатывает бурною волной
и одурь возрастает с ней,
и бьются волны точно в схватке львы.