Ягуменья

           Из угла, в котором стоял стол с компьютером, раздавалось долгое бульканье скайпа. Ирина, пытаясь успеть, вбежала в дом прямо в пыльных туфлях, схватила мышку. С экрана ей улыбалось круглое черноглазое лицо.

     - Айша! – радостно ойкнула Ирина, - привет!

     Айша поздоровалась, рассмеялась, но выражение лица оставалось немного озабоченным. Она была единственной из всех казахстанских подруг, с кем Ирина общалась все эти долгие тридцать с лишним лет после отъезда в Россию.

  - Что случилось? – мгновенно среагировала она.

Айша слегка замялась, потом решительно выговорила:

   - Подруга, не волнуйся и, пожалуйста, не обижайся на меня. Я не могла отказать твоей родственнице в просьбе. Она очень хочет поговорить с тобой.

    Изображение на экране отодвинулось в сторону, а в его центр поместилось другое лицо. Две женщины долго смотрели друг на друга и молчали. Наконец на том конце света произнесли:

     - Ира, я знаю, что ты не хочешь со мной разговаривать, но… Я просто хотела сказать тебе, что мама умерла.

    - Это твоя мама умерла! – Ирина сама не ожидала от себя такой резкости, и её щёки загорелись огнём. Но не от смущения. Вся злость, ненависть и презрение, накопленные за долгие годы воспоминаний, схлестнулись в одно мгновение в нечто целое, чему нет названия.

Собеседница опустила голову и спокойно произнесла:

   - Я тебя понимаю. Но мама очень виновата перед тобой. Кто-то должен попросить прощения за неё. Она не сможет больше.

   - Хорошо. Принято. До свидания. Хотя, прощай!

       Ирина, пытаясь выключить скайп, безостановочно щёлкала мышкой, но та не слушалась. Тогда она нащупала кнопку выключения на панели и так сильно нажала, что чуть не вдавила её навсегда. Компьютер сопротивлялся целую вечность, и всё это время она была вынуждена видеть два лица. Одно ревущее, другое застывшее, как будто оно было вылеплено из пластилина.

        Наконец экран захлебнулся, почернел и в комнате стало так тихо, как будто её посетила сама пустота.

      Спустя некоторое время Ирина встала, взяла табурет и, взобравшись на него, достала из антресоли коробку. Высыпала всё содержимое на диван. Долго перебирала свои богатства, пока не отыскала, наконец, небольшое старое фото. На нём были четыре человека. Отец, мачеха и две девочки. Одна – она сама, а другая – родная дочь. Та, с кем она только что говорила. Это была памятная поездка в цирк. Одно из немногих счастливых мгновений детства.

    Над головой мачехи шариковой ручкой был нарисован молоток, на обороте детской рукой старательно выведено странное слово: «Ягуменья».


                ***

              Казахстан. Степь всегда кажется бескрайней, а для Ирки она была таковой на самом деле. Как только далеко она не заходила, когда пасла телят, а ничего не менялось вокруг. Тот же белый ковыль и овсянка, те же верблюжьи колючки да лабазник. Это когда уж очень везло, она набредала на корявые кусты дикой вишни и радостно жевала полузасохшие плоды, выбирая ягодки до самой последней, не замечая, как шипатые ветки царапают руки. Хоть какое-то развлечение. В остальное время было так скучно, что хоть вой от тоски. Жарко, репьёв полные штанины. Телята нещадно лупят себя хвостами, отгоняя прожорливых слепней, а порой достаётся и пастушке.

         Да бог с ними, со слепнями! Это ещё куда ни шло. А вот когда она зазевалась так, что телёнок сжевал рукав у новой кофты…

            То ли дело, в школе… Ирка вздохнула, по-взрослому горестно подперлась кулачком. Девчонки, мальчишки, новенькие книжки и тетрадки… Она так любила запах новых книжек, что иногда специально бегала в «Когиз» (так назывался заветный магазин) и, насколько позволяло время, разглядывала красочные обложки, вдыхая волшебный запах. Но время позволяло крайне редко, потому что работы у неё всегда было невпроворот. Тётя (так Ирка называла свою мачеху) была женщиной хозяйственной. В сарае водились молочные коровы, телята, жирные свиньи и несчётное количество уток с курами. Ирка, хоть и была самой младшей, чистила стойла, пасла телят и доила с сестрой пару коров, не считая всяких других мелочей.

             И всё было бы у меня, как у всех, - который раз думала она, - кабы не мачеха. Самая настоящая, злая, как из сказки. Даже хуже. В сказках всё заканчивается хорошо, а у меня…

          Ирка и её сестра Нина, что на пару лет старше, были в семье камнем или, вернее сказать, камнями преткновения. Привезла их в дом мачехи не абы кто, а советская милиция.

          Отец ушёл из семьи ещё до болезни матери, присмотрев себе на соседней станции украиночку Олёну, которая была настолько красива, что уже четырежды побывала замужем и от каждого мужа родила по ребёночку. А когда жена таки умерла, он виновато привёл троих старших в новую семью, а две маленькие девочки попридержал у тётки.

       Новая пассия постепенно смирилась с тремя новыми детьми, совершенно не подозревая, что у жениха в рукаве имеются ещё два козыря.


        Девочки подросли. Одинокой тётке прокормить их было непросто, и предприимчивые сёстры повадились «подрабатывать» на местном базаре. Младшая выбирала подходящее местечко и звонко запевала песню, смешно, по-детски, пританцовывая всем телом. Расчёт был вовсе не на денежку, которую подадут сердобольные взрослые. Такое бывало слишком редко. Фокус был в том, что пока одна артистка «выступала», отвлекая внимание толпы, другая подворовывала продукты у зазевавшейся почтеннейшей публики. Веселились они недолго. Уже на второй неделе гастролей воришек поймали за руку, вызвали милицию. Старшая надувала губы и изо всех сил сопротивлялась, а Ирка, чувствуя себя героиней приключенческого фильма, гордо и с удовольствием, даже как-то победоносно запрыгнула в старенький «уазик».

         Милиция без труда отыскала незадачливого папашу, и тому пришлось дважды краснеть. В милиции – оттого, что не мог объяснить, почему не забрал детей к себе после смерти матери, а перед своей красавицей – оттого, что привёл в дом две новых обузы. Ирке новая тётя сразу не понравилась. Она долго не хотела выходить из-за спины дяденьки милиционера, и, насколько  хватало силы, держалась двумя руками за его форменный китель.

       Как бы то ни было, но судьба совершила крутой поворот, и надо было привыкать к новой жизни.

         Семья, несмотря на обилие детей, жила сытно и организованно. Отец был человеком важным. Ещё бы, не какой-нибудь простой колхозник, а работник военизированной охраны железной дороги. Может быть, предприимчивая хозяйка именно поэтому часто бывала на вокзале, получала какие-то тюки с товарами из России. Отец делал вид, что не имеет к этому никакого отношения, а дети помогали ей перетаскивать всё домой, а потом начиналась канитель по распродаже добра. Делалось всё потихоньку, за спекуляцию тогда грозило суровое наказание, но вся местная милиция благодаря щедрости миловидной бизнесменши была к ней очень снисходительна.

             Та же коммерческая жилка не позволяла ей просто торговать молоком, которое сёстры старательно надаивали каждый вечер. Ох, и получали они подзатыльника, если забывала плеснуть в подойник литрушку воды, прежде чем пойти в стойло! Разбавлять молоко водичкой надо было с умом. Добавить её в уже надоенное молоко не было никакой возможности, ведь за забором, погромыхивая эмалированными крышками, уже стояли покупатели с бидонами.

        Ирка очень старалась не огорчить тётю, и однажды, переборщив, преданно крикнула со двора:

- Я пошла доить! Водичку налила!

       Впрочем, у неё было слишком много причин отхватить очередную плюху, чтобы не ожидать её ежеминутно.

         Итак, на этот раз телёнок сжевал кофту. К первому сентября детям была куплена новая одежда. На стульчике были аккуратно сложены майка и гольфы, на спинке красовалась школьная форма, а на полу стояли чёрные туфельки с пуговкой на ремешке. Ирка ходила вокруг стула весь вечер, не дыша разглядывая свои богатства.

      Утро выдалось холодным, и на всё это великолепие была надета тёплая кофта с рукавами. Само собой, тоже новая. Но днём снова потеплело, как это бывает в раннем сентябре, и по дороге домой кофту Ирка несла в руках. На беду заигрались девчонки, побросали поклажу на траву и давай веселиться! Когда собрались идти дальше – глядь, кофта пропала. Огляделись вокруг – телёнок на привязи старательно дожёвывает красный рукавчик. Ирка в слёзы. А делать нечего.

          Недолго получилось у неё скрывать горе от глаз мачехи. Что тут началось! Страшно вспомнить! Но самым ужасным наказанием стало то, что на следующее же утро она заставила падчерицу надеть кофту с одним рукавом и пойти в ней в школу. Остатки второго, съеденного рукава, были грубо обрезаны огромными ножницами по самое плечо. Дома наказанная ещё сохраняла независимый вид, но всякая гордость улетучилась сразу, как только она свернула за угол. Проваливаясь от стыда, она быстро топала к школе, а дорога, как назло, была такой длинной и многолюдной, какой не была ещё ни разу. И ведь не снимешь, тётя заругает! Да и холодно…

        Скандал вышел нешуточный. Учительница сначала сделала замечание по поводу внешнего вида Ирки, а когда услышала слёзные объяснения, организовала важную комиссию, которая отправилась вместе с приободрившейся виновницей торжества к ней домой. Судили-рядили долго, и теперь уже тётя, сверкая глазами, краснела, как варёный рак и явно мечтала только об одном, чтобы все эти умники побыстрее исчезли за дверью. Мстительная падчерица тайно показывала ей язык, и что думала в тот момент мачеха, представить было несложно. В любом случае, любви к Ирке в ней не прибавилось точно.

          Вообще, была она женщиной сварливой и оттого не ладила практически ни с кем. Одна из соседок к поздней осени выкормила пяток свиней и ждала холодов, чтобы выгодно продать. А свиньи получились на славу и на зависть, одна пышнее другой. И надо же было такому случиться – поскандалила с Олёной. Так, ни о чём. Но не из того теста была Олёна Викторовна, как величали её в глаза, чтобы не ответить на оскорбление.

            Рано утром, спустя несколько дней, она разбудила Ирку, приказала вставать. Было ещё темно. Некоторое время они тихо сидели за сараями, поглядывая на соседскую калитку. Наконец она скрипнула, и хозяйка вышла на улицу, погоняя молодую телушку. Как только обе скрылись из глаз, парочка мстителей скользнула к ней во двор. Мачеха подняла Инку на руки, и та хоть с трудом, но пролезла в широкую отдушину свинарника. Потом она высыпала в свиные кормушки какой-то порошок из маленького кулёчка, как было велено. Тем же путём ловко выскочила обратно.

            Уж и обласкала тогда помощницу мачеха! И денежку дала, и по головке погладила. Тогда-то Ирка и простила ей всё на свете и пообещала никогда-никогда, никому-никому ничего не рассказывать. Это так сладко, когда тебя  жалеют! Половину дня она купалась в непривычном для себя чувстве любви и неги.

        Всё испортил отец. За обедом он с брезгливым выражением лица смотрел, как  развеселившаяся младшая с аппетитом уплетает пельмени. Потом не выдержал.

- Олёна, убери её из-за стола!  Она чавкает, как поросёнок! – жёстко и вальяжно произнёс он, - я не могу с ней нормально поесть!

    Ирка слышала это не раз, но сегодня с надеждой посмотрела на маму. Да, она была готова так её называть, только бы разрешили! Но тётя с готовностью отодвинула стул вместе с сидевшей на нём девочкой и подтолкнула её к выходу. Ещё и обозвала по дороге невоспитанной дурой.

            Всё кончилось слишком быстро. Так горько Ирка ещё никогда не плакала. Она сидела в кустах, съёжившись, как бездомный котёнок и растирала бесконечные слёзы по лицу мокрым уже подолом.

         Услышала шум в соседнем дворе. Притихла. Похоже, кричала соседка, обнаружившая наконец в сарае полумёртвых свиней. Мужики бегали по двору, не зная, что с ними делать. Кто-то посылал за ветеринаром, кто-то предлагал резать, пока живые, женщины рыдали… Надежды на сытую зиму таяли вместе с издыхающими в муках поросятами.

       Ирка и сама потом не могла вспомнить, что побудило её встать и отправиться к соседям. Пылая злостью, она нашарила крючок на калитке, с трудом его открыла. Во всеобщей панике на неё никто не обратил ровно никакого внимания. Она решительно подошла к хозяйке, которая продолжала причитывать, и дотронулась до её руки.

- Тётя, - сказала она, -  не плачьте!

  Та недоумённо посмотрела на девочку, отмахнулась и продолжила вопить.

- Это мы отравили ваших хрюшек!

        Сначала соседка не обратила на эти слова никакого внимания. Затем, словно поперхнулась ими, медленно, начиная соображать, повернулась к девочке.

         Потом был ужасный скандал, почти что драка, милиция, понятые… и Ирка самозабвенно показывала, как именно она пролезала в сарай и что именно там делала. Тётя Олёна, закусив нижнюю губу почти до крови, стояла белая и неподвижная, как статуя.

         Отец немедленно выехал во вдруг образовавшуюся командировку, оставив семье переживать произошедшее самой по себе.

         Шумиха стихла быстро, вытесненная другими сельскими новостями и событиями. Олёне Викторовне снова удалось вывернуться из длинных рук советской милиции, но уже такой неподъёмной ценой, что когда она вернулась оттуда, опустошённая морально и материально, то сначала долго и бессильно лежала, отвернувшись к стене. Потом встала, долго посмотрела на Ирку и вышла.

       Та, уткнувшись в тетрадку, изо всех сил изображала из себя прилежную ученицу. Когда тётя вышла, Ирка выдохнула и решила – пронесло!  От радости тут же начала рисовать человечков прямо в школьной тетрадке. Не заметила, как она снова подошла, теперь уже сзади, ловким движением заломила обе руки за стул и перетянула их верёвкой.

      Ирка так испугалась, что не смогла даже взбрыкнуть. Мачеха развернула её лицом к себе. Лицо её было страшным, как у настоящей Ягуменьи. Кто такая эта Ягуменья, Ирка и сама не знала. Но каким-то чудесным образом известное по сказкам слово Яга переплелось в её детской головке с непонятным и оттого особенно зловещим «игуменья». С тех пор этот собирательный образ так прочно засел у неё в мозгу, что они даже играли с девчонками в Ягуменью, напяливая на себя длинные тряпки и ухая голосами, как ночные совы. Но уж теперь-то Ирка точно знала, какая она, эта Ягуменья, на самом деле. Более того, она говорила с ней!

        - С сегодняшнего дня ты не скажешь больше ни слова. Никому. Я сейчас зашью тебе твой поганый рот!

          Ирка, задыхаясь от страха, не могла кричать. Она всё ещё надеялась, что тётя просто пугает, воспитывает её. Но та вдевала нитку в иглу, вся натянувшись, как струна. Когда игла коснулась верхней губы, Ирка потеряла сознание.

            По приезду отца ему был поставлен жёсткий ультиматум:

- Я или она!

Так Ирка была предана отцом во второй раз.

         До детского дома не дошло, ибо при живом-то отце! Но к тому времени старшей сестре оставался всего лишь год до совершеннолетних восемнадцати. Она покинула дом отца задолго до этого, как только смогла найти работу.

         Теперь Ирка, как взрослая, с настоящим чемоданчиком в руках, уезжала к сестре, чтобы в который раз всё начать заново. Ягуменья, плохо скрывая радость, объясняла путешественнице, в каком пакете лежат варёные яйца, в каком пирожки. В потайном кармашке платья лежали собственные денежки, и вся её, несомненно счастливая теперь жизнь, расстилалась перед Иркой узкой асфальтированной дорогой.