Акафисты длящемуся лету

1


Этот жук в золотой броне
заплутал в лепестковой мгле
маков, роз, жасмина махрового и - заново, и - повторно:
роз и маков, жасмина и - сызнова всё начать -
убаюкать во тьме лепестков, укачать
всё крылатое золото под пиццикато горлинок, шмелей валторны.

Он искуснее, чем фараонова брошь,
краше станется запонок и булавок:
только в руки возьмёшь - ощутишь распирания дрожь
кожи - так он топорщит точёный вольфрам, молибден своих лапок.


Кто я есть в его мире? Ветки взлётная полоса, стебель, лист,
оттолкнувшись с которого - вознестись,
воспарить возможно в неведомое и - только?
Где молекула феромона взывает, влечёт к себе,
как огонь маяка в штормовой непроглядной тьме,
что кадриль, обещанная на балу, полонез иль полька.

И - в зыбучую, налитую будущим высь, в - полёт,
где багряное, розовое, кипенно-белое выдохнет так, просигналит,-
что и крылья сведёт и вмиг наважденье найдёт,
и, с размаху, в счастье неоспоримое захлестнёт и повалит.


2


Куда б ни шёл в безвестности утрА,
опознанный, куда б не брёл сквозь полдень,
из горла, из груди растёт гора.
Ты от горы счастливо несвободен.

Она повсюду, по её спине
кружит-томится взгляд, ища масштаба
всему, что прорастёт в тебе нештатно,
что ты приимешь кожею извне.

Курчавая от дуба и сосны,
от светоносных лип зеленоока,
она стеною подпирает сны,
громадой в небо прядая с наскока.

Печаль развеется, повыкипит тоска,
мир шестерни гремучие отладит,
но кто меня отторгнет, кто отвадит
от плоскости, встающей у виска

на угол неподъёмный, на разбег
под облака и кто отменит тягу,
закрылок всех рождённую напрягом,
что перегруза сладостью поверх

существованья ляжет и гора
припомнится, из собственной гортани
растущая и вдруг поймёшь, что ранен
тугим безумством птичьего пера.


3


Заповедным берегом Волги пойду
зАгодя, аккурат на пристань, по заросшей тропинке, траву ногой раздвигая.
Девять дубов исполинских вокруг обойду,
семи осокорям, с вызовом, путь перейду,
как остановит меня земляника береговая.

Кто потоптал тебя, кто попримял
стать трилистную, шевелюру с поникшею осыпью ягод?
Десять прошли, а, быть может, и все пятьдесят тех, кто сладость приял,
тех, кто горчащей истомою  просиял;
горсть насбиралась и мне подсластить чашу мелких невзгод, зелье отравное тягот.

КрАпчатая, кроваво-рУдая зернь, цикориевый голубЕнь,
хоровой выпорх бабочек, галсами выправляющих курс на ветру простёртыми парусами крыльев...
Как не прильнуть к вам взглядом и ухом, как разминуться с тобой, летний шёлковый шёпот волны,- не ведаю, хоть убей?
Земляники береговой по соседству, трижды настырнее и грубей,
как не прорасти подорожника рашпилем, семенем испещрённым, в новоявленное изобилье?


4


Над малиной дикою склонясь,
выбираю ягоды послаще.
Пока длится коноплянки вязь,
всяк, качнувший ветку, да обрящет
полноту открытого окна,
достоверность прозвучавшей ноты,
кроны тишины тень и дремоту,
жаркое волнение огня.

Не беги по кругу, зверобой,
не робей в подлеске, колокольчик.
В мареве густом, предгрозовом,
мир, замри - курчав, стрельчАт, игольчат...
Отомри, я красный колпачок
эльфа ягод сдёрнул троеперстьем;
к его флейты спичечным отверстьям
приложусь вот-вот, пока ж - молчок.

И тебя, целящий лист, возьму,
с тёплою серебряной изнанкой,
на заварку чая, посему -
озабочусь жалом свежей ранки
позже, позже, как опустошу
весь малинник дОчиста и спину
разогну и взглядом всю окину
чудотворства долгую межу.


5


По осклизлым кАмням бьёт волна,
рыбачок чернеет на просторе...
Меж водой и небом в разговоре
что услышать, невзначай, вольна
твоя кожа, уха перепонка,
утренним ледком тонка и ломка,
кнопками мерцающий радар
вдохновенья, временем-пространством
рыскающий с чутким постоянством,
а промолвить кратче - божий дар?

Ночевеет. Никого на бреге.
На шмелином гуде, тяготясь,
тащит бАржа прочь, не суетясь,
темноту, смежающую веки.
Чайки вдоль косы поразбрелись,
облака в кошму переплелись...
Прошептать безгубо - " мы одни..."
По ступЕням, по мосткам, по сходням
в душу сходит музыка господня
и шуршат страницы тишины.


6


И осыпи и кручи меловые,
известняка истёртые столпы
в лепнине мхов, холмов лесистых выи,
и архаичность кружева тропы.

Здесь в мезозое длился океан,
на дно ложилось время ливнем створок,
и, щупальцем в присосках обуян,
моллюск головоногий прятал норов.

Но вывернулся мантии чулок
земной коры, в морской связался узел,
и океанский свод всевышний сузил:
меж складок, как между следов гигантских ног,

потёк поток; по склонам гор, легки,
помчались тени облаков бессчётно,
чтоб мы, по всем параметрам рассчётным,
возникли здесь, раскрыли рюкзаки

и обнажили всяк свой объектив
и памяти рожок, к нему примкнутый.
Покадрово, вживую, поминутно,
перекрывая всякий норматив,

запечатлели б жадные ущелья,
раскрытые в зевоте рты холмов,
нас, воспарить по ветра наущенью
вот-вот готовых, как поверх голов

бумажный змей, пустившись во все тяжкие
до облаков белёсых толокна.
Где я и ты попались на растяжке
падей и круч бильярдного сукна.


7


Счастье невиданной пробы - любимой рукой помахать,
медленно приближающейся по расписанью на погромыхивающем плавсредстве,
стоя на пристани с глупым зонтом и с оравою по соседству
бурно встречающих, плещущих дланями так же, как ты. И не знать -

видят тебя или нет с белой палубы пообтёрханной, виды видавшей,
с местнокруизной веранды речной в пенсионерах, детях и отпускниках?
Кажется - видят... И больше, чем видят. И - вот оно - ах:
машет ответно, предмет твоей страсти, и статью дивует, едва ль подуставшей.

О, поцелуи на полустанках, вокзалах и пристанЯх!
Есть что-то в вас всепрощающее, связующее, как от нити суровой.
Летние, встряхивающие, краткие, как и ночи, разлуки, не новой ли прорвой
чувства померкшие устремляете?, не на ваших ли простынях

возрождается, крепнет, ширится, как в ледоход, иным разливом слов,
свежим потоком вешним поступков что-то неведомое, навстречу спешащее налегке?..
Птичка моя, вот он и я,- ничем особенным не приметный, твой птицелов,
с глупым зонтом под мышкой и клеткою золотой в руке.


8


Августовскими ночами - любовный шёпот цикад, переходящий в экстазе на ультразвук;
утром июльским - гортанный лепет ласточек, преддождево плетущих крылатую вязь над землёю,
спорящих на проводах о постановке крыла при кульбите петлёю Нестерова, как ученики и физрук
о передаче палочки эстафетной, из рук выскальзывающей в нужный момент змеёю.

Стрёкот дневной кузнечиков, чеканящих в выгорающих травах серебряные монетки,
которыми только и расплатиться за, золотыми иглами жара, пронзающий кожу зной,
а может - секущими беспрерывно сталистую проволоку боковыми жвалами плоскогубцев, метко
всякий раз попадая в прорезь и довершая дело бодибилдерской маскулинной ногой.

Ближе к вечеру - гурлы-гурлы - золотистых щурок, фланирующих на треугольных равнобедренных крыльях,
пылающих желтизной лимона, киноварью калины, тесно переплетённой лазурью и терракотой;
с заострённого клюва горбинкой, многоудачливых в поимке шмелей и пчёл его безжалостным пинцетом усильях.
Берегись император-дозорщик, зелёное коромысло, зазевавшиеся в ветряном потоке.

Всякий раз новая, как стоустый, тысячецветковый мёд, не знающий повторенья,
вечная музыка Творца, окормляющего творенье.

Вечное ave, звучащее отовсюду, чего б не коснулся свет, преломлённый в хрусталике чрез роговицу,
что б не поймало ухо складным сачком кожистой перепонки...
Музыка, хлещущая сквозь бреши, прорывающая препоны,
избирающая тебя соучастником и очевидцем.


9


Береговым лесом летучих мышей проходя,
вдруг завижу их издалека,- в толще воздуха порхающих
на иссиня-чёрных крылышках траурных мотыльков ,
в крапинках желтовато-белых по всему телу.

И аукнутся пионерские лагеря, отряды, утренние линейки,
девизы, прокричённые на общелагерных смотрах,
призывающие к борьбе, возносящие дружбу, вселяющие надежду.
Искренность, как припрятанный после ужина из столовки хлеб;
душащая тоска прощальных костров, завершающих смены.

Вспоминаю как вы толклись в медленном воздухе меж дубов и лип,
чёрные бархатцы неуклюжие, выводящие растянутые параболы траекторий,
а мы бежали за вами и сбивали, сбивали ладонями;
лёгкая добыча, глупое зазнайство, никчёмная радость.
Подержав же меж пальцев, отпускали обратно
в полёт испытательный, уже крещёных
безжалостным юношеским любопытством.

Где вы, дни родительские,- обретения сыновней любови?
Шатанья по опустевшему корпусу - позабыли;
молодые папа и мама, возникающие на краю ожиданья, пределе отчаянья...
И - свобода - уйти за забор подальше, в неведенье;
выскользнуть под подписку из ворот хотя б до обеда в окрестные кущи.

Долго ль ещё продлишься, сон снов о клубнике в газетном кульке,
вишне, черешне, малине, заточённых в стеклянные банки?..
И - горох, ослепляющий раскрытыми жемчугами...
О вкусе же этих даров до сих пор не промямлить и вовсе ртом,
забитым, аж не вздохнуть, плотью персика с косточкой,
изрытой пугающими то ли оспинами, то ли морщинами...

Лето... Лети, нагоняемый на ходу, вровень с грудью,
перебирающий, как в замедленной съёмке, крылышками
траурный мотылёк.


с. Солнечная Поляна, Жигулёвский заповедник.
Август 2022 года.