Стокгольмский синдром

На холодной стене отколовшийся луч отмеряет собою час
И сдвигается время, стремясь в пустоту. Я смотрю на себя во сне,
Я иду, как на плаху, в сияющий зал, полный радостных светлых глаз.
Я иду, улыбаясь, сияя, смеясь, упиваясь собой извне.

Объявляйте! Я здесь — вымирающий зверь, в клетку брошен за пестроту
Или вовсе за серость и жажду скорей с окруженьем себя смешать...
Аплодируйте стоя, держите прочней — забирайте свою мечту,
Разрывайте на части: я здесь ради вас, для того чтобы не-решать.

Свет играет без правил в осколках стекла, в объективах, глазах дверей
В коридорах, глухих, как знакомый кошмар без возможности выйти вон.
Я сверяю маршрут, я смеюсь наугад и мечтаю уйти скорей,
Будто мантру без слов, повторяя в себе атональный далёкий звон.

Люди — просто обман, предрассветный мираж, сном раскрашенный от тоски.
Я смеюсь и свечусь, а вернувшись к себе, молча режу и жгу холсты.
Не привыкнув кричать, я до боли давлю на белеющие виски
И ловлю пустоту, из которой, смеясь, на меня снова смотришь ты.

Не смотри — ты не здесь, ты не видишь меня, ржавый оттиск с изнанки век,
Ты, полночный кошмар и бесплотная мгла, мир без цвета, часов, зеркал!...
Я привычно-легко, без упрека, пишу маслом бледным, как первый снег,
На холодной стене отколовшийся луч, что, от солнца сбежав, упал.

Я не верю тебе, я тебя не боюсь, я не слышу твоих шагов
По замерзшей листве, в стуке сердца, во сне; я не всматриваюсь в ночи
В серый войлок дождя, в окруживший меня заболоченный темный ров.
Задыхаясь, курю, забываясь, пишу и беззвучно прошу: молчи!..

Если снова пришёл — просто будь тишиной, не касайся иссохших губ;
Горло намертво ворот рубахи сдавил, что ткала я за годом год
Из проклятий и клятв, из крапивы стыда — он по сути так пуст и глуп...
Белоснежные перья засыпали мир. Только лебедь, увы, не тот.

Стекленеет во сне зазевавшийся мир и звенит до краев холста:
Я на каждый срываюсь, срывая углем их порочную белизну.
Замок сказочный рухнул под тяжестью лет, и принцесса уже не та,
И дракона низвергнуть в неравном бою я из жалости не дерзну.

Я смеюсь, и жалею, и, выйдя из мглы, свету чистому вру в глаза,
Что придумала раньше, чем кончился мир, эту бледность, и тьму, и дрожь:
Вот луч солнца, скользящий по камню стены, вот крапива, сады, лоза.
Ты — стена, ты гранит, ты навеки застыл. Ты конечно меня не ждешь.

Для тебя я никто — только миг за стеклом. Безупречная, как покой,
Как ромашковый чай, как весенний сквозняк, завернувшийся в душный плед.
Ты не знаешь меня — ты не видел меня распростершейся в мастерской
На холодном полу под горящим дождем из разорванных в клочья лет.

Расплывается кровь под дрожащей рукой, я пишу, расплескав вино,
Силуэты людей на набросках времен размывает в глазах вода.
Я не знаю тебя, я не помню тебя, я не вижу тебя в окно,
Как на догму, опершись на шаткую дверь на маршруте до никуда.

И промозглая осень стучится в стекло сквозь нетающий затхлый пар,
Объясниться не в силах со мной за тебя — я не слышу её, увы...
Как утопленник — камень, я дальше несу твой ненужный бесценный дар:
К ярко-синей реке меж поблекших небес и изломанных жал травы.

Что мне слава? Что вечность и жертвенный дым из признания и любви?
Я давно заблудилась... Я тень от того, что когда-то назвали мной.
Я мечтаю уйти, но не знаю, куда (ну пожалуйста, позови...)
И блуждаю в саду за холодной, как смерть, но укрывшей меня стеной.

О себе прочитаю из жёлтых газет: мол, ушла в добровольный плен...
Я не помню тебя, я не верю в тебя, я не вижу тебя. Не сплю,
Чтобы дольше стоять в мастерской у холста и быстрее кружить вдоль стен,
Танцевать, и смеяться, упасть, и кричать, и, забывшись, сказать...

люблю