А потом все затихло...

Спокойное и тихое стало неожиданно колебаться, что-то инородное разрасталось в стороне, и все громче и тучнее втягивало в себя окружающее. Сердце, еще недавно размягченное негой, приятной ностальгией и любовью задрожало с такой силой, что казалось разорвется – будто сам огонь разбушевался в вулкане груди. Но куда бежать? Куда уйти от этого ужаса? Ноги, как назло, оцепенели, кажется, их и не было вовсе. Подвешенный ужас. А рев кошмарного все нарастал и нарастал, уже чувствовался на руках его прозрачный склизкий холод. Но вдруг что-то знакомое почудилось в этом громе, тучность неизбежной смерти перевоплощалась в какие-то известные очертания, более того, неожиданно правая рука сама взлетела в неизвестность, после чего наконец-то появился шанс на спасение.
Ганин насилу раскрыл слипшиеся глаза, одновременно выключая омерзительную мелодию будильника. Сколько раз он хотел поменять мелодию, столько же раз забывал это сделать. Проспал он около двух часов, поскольку только под утро заторможенный сон вступил в свои права. Поднявшись с кровати, он, как лунатик, стал исполнять привычные действия – душ, напяливание одежды, завтрак, кофе. В голове постепенно и привычно расплывалось гудение от бессонницы, он уже два месяца не мог спокойно спать, разве что на выходных удавалось прикорнуть в обеденное время. Поначалу его это раздражало до слез, в наивысшем пароксизме злобы он даже бил или царапал подушку. Но потом стал привыкать, ложился, закрывал глаза и проигрывал различные истории у себя в голове – становился настоящим колористом, берущим светлые краски реальной прошлой жизни, смешивая их с еще более светлыми тонами выдуманного. Теперь понятно, почему его жена не смогла смириться с подобным состоянием. «А ведь как могла сложиться наша жизнь?» - часто обыгрывал он этот вопрос в бессонном угаре.
Давным-давно, в прошлом безмятежном существовании они увидели друг друга на работе. Похвала банальности, рождающей крепкие чувства. Он уже работник с опытом, тридцатилетний, строящий из себе невесть что, и она новенький сотрудник, только-только из университета с милым открытым лицом. Он долго присматривался к ней, часто искал поводов наведываться в ее отдел в виде строго критика. И было что-то смешное и ущербное в том, как он скованный и сутулый дает советы по отчету этой свободной и легкой женщине. Вспоминаются ее слова, печально обращенные к нему, после его очередной придирки, скрывающей на самом деле зарождающуюся любовь.

 - Какой же вы все-таки противный.

Он смутился и быстро вышел из ее отдела. Эти слова напугали его, он подумал, что нечто важное ускользает из его скучной жизни. Их было достаточно, чтобы он надолго задумался и принял, может быть первый раз, важное решение. Никогда он потом не жалел о нем.





Кофе он пил в молчании, кухонный телевизор с новостями не использовался уже давно, да и стоило ли портить и так ужасное настроение. За окном все было серо и уныло, где-то послышался знакомый звук скорой – не удивительно, что кому-то стало плохо в такое утро. Даже, может быть, в такое утро и стоит умирать, чтобы не сожалеть об уходе. С чистым небом и ярким солнцем – весной, например, или летом – невозможно умирать, грешно умирать. Хорошо, что сейчас осень. Ганин, скукожившись на стуле, посмотрел на носок своего тапка, даже пошевелил большим пальцем ноги, чтобы убедиться, точно ли он смотрит на реальный, а не воображаемый предмет. Затем он встал, оделся в коридоре и отправился на работу. На улице люди старались не смотреть друг на друга, все шли склонившись, смотря себе под ноги, может тоже, гадали, взаправду ли все это или продолжение сна. Да и сам Ганин, идя к метро, смотрел, как камушки или мелкие прорези асфальта под ним постепенно сливаются от скорости, превращаясь в одну сплошную линию. Где-то эта линия обрывалась, и тогда он замедлял шаг, чтобы сосредоточить свой взгляд на новых камушках. Это занятие стало занимать его. В вагоне метро мало кто переговаривался или сидел в телефоне, все о чем-то думали.

- Какие точки обойти, знаете?  - спросил их позже с напарником номинальный начальник. Это был пятидесятилетний высохший мужчина, темные щеки его были испещрены – то ли от стресса, то ли от образа жизни – удивительно симметричными углублениями.
Ганин как главный кивнул.
- Хорошо, тогда приступайте. Вечером отчет.
И они с напарником пошли осматривать точки – нужно было проследить, чтобы инфраструктура одного из районов столицы по-прежнему работала исправно. Напарник то и дело жужжал о своих прошлых отношениях с женщинами, и всегда это были сплошь красавицы, о победах, которые с легкостью им достигались. Ганин к этому привык и безучастно слушал.
- Нет, ты представляешь, из всех в этом захудалом месте, только мне удалось ее заманить? – тараторил он, что может быть было и правдой, поскольку обладал довольно смазливым лицом. Его зачесанные назад блестящие светлые волосы казались каким-то анахронизмом в этом хаосе.
- Угу, - мычал Ганин в ответ.

Шли они вдоль дороги в спец одежде – ярко оранжевом комбинезоне с высокими сапогами. Ганин никогда бы не подумал раньше, сидя в своем уютном кабинете, что ему придется так нелепо таскаться по улицам, да и еще с человеком, который, видимо, мало что понимал в окружающем мире, а может просто боялся его. Машин почти не было, а если и проезжали, то в основном это были от государственных служб.

- О, еще, одна, – указал напарник на проезжавшую толстую скорую, - сам недавно матери пытался вызвать.

На одной из точек – старом и пыльном светофоре, просящим милостыню – на них с удивлением посмотрел какой-то пьяница в рваной куртке.

- Это ж зачем-то сейчас? Сдурели, что ли? – прокричал он. Проходящие даже не обратили внимания на окрик, да и сам Ганин с напарником молча продолжили делать свою работу по настройке.

- Чего не смотрите? Я еще тут! – не унимался пьяница. Он еще какое-то время постоял рядом, будто ревизор, а потом скрылся в подворотни.

Далее были еще точки, нужно было настраивать и чинить, бороться с беспорядком. В одном доме поднялись на крышу, чтобы проверить слив воды, в скором времени должны были начаться обильные дожди. Пронизывающий ветер растрепал красивую шевелюру болтливого напарника, но он не обращал на это внимание, потому что как заворожённый смотрел на открывшуюся с высоты панораму. Вид был довольно дрянной – обычный спальный район, но и этого было достаточно, чтобы задуматься. Задумался на какое-то мгновение и Ганин. В сознании проплыли картинки из юности: что-то из университета, какая-то беготня за автобусом, посиделки и тому подобное.

- Пойдем, - окликнул он напарника, - здесь все нормально.
Напарник очнулся и покорно пошел за Ганиным.
- Мда, - только и вздохнул он, закрывая дверь на крышу.
В обеденный перерыв они зашли в магазин и взяли себе перекусить, благо небольшой набор продуктов по службе полагался бесплатно. Пристроились в одном из глухих дворов на облезлой лавочке. Раньше Ганин мог работать весь день, забывая про обед, а иногда даже и про ужин. Теперь же, поработав от силы три часа, он наслаждался с трудом откусываемой жирной колбасой с хлебом, запивая все это кислым яблочным соком.  Во дворе бегала собачонка – белый шпиц, все присматривалась к ним в надежде получить что-нибудь вкусное. Она игриво кружила вокруг лавки, делая вид, что они ей абсолютно не интересны, но потом резко, как будто случайно, замирала напротив, смотря на руки, немножечко вдавалась вперед, принюхивалась, но собачье приличие требовало завершить круг. А потом все повторялось. Ее хозяйка тощая молодая блондинка в берете, вся какая-то жалкая, завернутая в пальто, никак не реагировала.

- Можно угостить? – спросил напарник у блондинки, показывая ей сомкнутый в пальцах кусочек бледной колбасы.

Блондинка, сидевшая рядом на другой лавке, шевельнулась, пристально посмотрела на него, потом на шпица, будто соображая, где она сейчас находится, но ничего не ответила.

- Значит можно, - предположил напарник и поманил шпица к себе. Тот уже перестал бегать и радостно рычал.

- Да, брат, понимаю, не кормят тебя, - продолжал он, - но и ты пойми нас, время сейчас такое, не до вас.

- О каком таком времени вы говорите?  - услышала блондинка.

- Сами знаете какое. Давайте не будем об этом, - нехотя ответил напарник. Он даже подумал про себя: «Ну вот опять началось».

- Лучше уйдем отсюда, - сказал Ганин.

Но блондинка не унималась.

- Нет, вы мне скажите, какое время?  - она встала со своей лавки и в плотную подошла к ним. Только теперь Ганин увидел ее серые красивые глаза.

- Женщина, прошу вас, не приставайте, - закипал напарник, он даже привстал.
Ганин взял его под руку, и они быстро ушли со двора, а хозяйка шпица не унималась и кричала им во след: «Какое такое время? Какое такое время?».

- Бешеная! Надоело! Все с ума сошли.

- Ты тоже молодец, - сказал Ганин, - прекрасно же понимаешь, что сейчас не надо ни с кем разговаривать.

Они нашли другой дворик для обеда, и молча продолжили есть. Здесь уже никого не было, дома стояли холодные и пустые, было слышно, как завывает осенний ветер в открытых окнах некоторых квартир. Затем обошлось без происшествий, они также ходили по улицам, выполняя свою работу, где надо, что-то подкручивали или, если не было возможности устранить неполадку на месте, записывали в общий блокнот для отчета. К вечеру начался мелкий моросящий дождь, и Ганину показалось, что люди как по команде остановились, не веря своим глазам, но потом опять продолжили идти по своим делам.

- Ну что, на сегодня все, пойдем на станцию, - сказал напарник, предвкушая, как напьется сегодня до беспамятства.

К восьми вечера они вернулись обратно. Станцией назывались рабочие вагончики, разбросанные посреди незаконченной стройки. Один из таких был личным кабинетом начальника. Тот принял блокнот, бегло просмотрел записанное за сегодняшний день и сказал, что ждет их завтра с утра. Можно было переодеться и умыться. Они вышли и прошли к другому вагончику, их личному месту отдыха.

- Опять будешь сегодня дома? – спросил напарник, подбивая язычок умывальника. Брызги воды разлетались повсюду, задевая голые плечи Ганина, тщательно намыливавшего небритое лицо.
- Ну да, - ответил он.
- Как ты выдерживаешь это, не понимаю. А то могли бы сегодня пойти ко мне, все же веселее будет.
- Потом.
- Ну как знаешь.

Эта беседа при умывании была своего рода ритуалом, которым они завершали каждый рабочий день. Их это не раздражало, так было привычнее, а значит спокойнее.
Они распрощались возле метро и каждый пошел своей дорогой. А дома Ганина ожидала все та же обстановка – дикая и одинокая. Сколько он не пытался приручить ее, все равно то тут, то там раскрывались прорехи безумного, страшного и непривычного. Он даже стал задумываться, а не бессмысленна ли вся его дальнейшая работа на станции, разговоры с людьми, понурое выслушивание. Может и права была его жена, что так легко избежала этой боли? И вот такие вопросы только поддерживали бессонницу, давали ей питательные вещества, раздували ее, чтобы она могла схватить своими мягкими удушающими объятиями ничем незащищенного Ганина.

На следующее утро напарник не пришел, не пришел он и потом. Ганин два дня обходил районы один, отчего рабочий день только удлинялся. Пару раз во время ремонта ему приходилось даже просить помощи прохожих. Те равнодушно соглашались. На третий день во время предоставления отчета начальник сказал:

- Все ясно с твоим напарником. Сдался, слабак. Только месяц выдержал, позорище, - тут он сделал неприятную гримасу.  – Я так и думал. Ты то еще не надумал сдаваться? Начальник злобно посмотрел на Ганина.

- Пока нет, - вяло ответил Ганин.

- Ну и скатертью дорожка. Жду завтра.

Но завтра не наступило. Ночью весь город проснулся от оглушительного звука сирены, впитавшего в себя всю историю и все древние пророчества. Не спавший Ганин, сколько себя не готовивший к этому дню, не мог поверить, что это началось. Дрожа, он встал с кровати. Сумрак осенней ночи, заполонивший квартиру, стал еще чернее, еще сдавленней. Он, не дыша прошел на кухню и включил телевизор в надежде услышать спасительные объяснения. Холодным голосом из телевизора вещали:
«Уважаемы граждане, прошу вас, не теряйте самообладание. Мы много раз готовили вас к этому, вы знали, что это неминуемо наступит. В ответ на многочисленные просьбы наши враги только презрительно кивали головами, не желая нас выслушать. Наши враги исходят злобой, смотря, как после многочисленных бед возрождается суверенность и сила нашего государства. Мы терпели, мы действительно очень долго терпели. Нас только давили и унижали – так ненавистно было им возрождение нашей государственности. Прошу вас, граждане, проявите стойкость и мужество в эти решающие минуты.  Сегодня мной было принято решение нанести последний и сокрушительный удар по нашим врагам. Безусловно, ответ наших врагов не заставит себя ждать. Наши силы не смогут справиться со всеми ударами от них. Но лучше пусть не будет мира вообще, чем он будет без нас с вами, дорогие граждане. Бог видит, что правда на нашей стороне, а за ними только ложь и разрушение. Поэтому, граждане, будем надеяться на Бога, который примет всех нас в свою обитель».
Голос замолк, только сирена по-прежнему звучала на весь город.