Тюбик зубной пасты

      
                Рассказ.
                Осень эта для Петра Ивановича была определяющей. Он сам подобрал для нее такой статус  и назначил на столь  важную должность, именно – важную, а не какую-нибудь  там переломную или решающую, потому что она определяла одну из двух важных вех в жизни любого человека – его уход. Началась она в этом году рано, стояла всего-то вторая половина августа, но на улицах было уже полно облетевших желтых листьев, зачастили дожди, приходя чуть ли не каждый день, и от серых мокрых дней и сырого воздуха настроение у него было «бяковое».
               Он переехал на постоянное жительство в областной центр в серединке Сибири недавно, поддавшись настоятельным просьбам детей, опасавшихся в своих далеких городах за его здоровье- был он «сердечником» со стажем и здесь, в Томске, мог хотя бы теоретически рассчитывать на своевременную и квалифицированную помощь врачей в случае надобности.
         Сын его, с детства отличающийся прозорливостью, после окончания с «Красным» дипломом местного университета и несколько лет познававший жизнь на различных юридических должностях, получил еще несколько высших образований, никак не связанных с юриспруденцией и стал весьма востребованным кризисным управляющим, успешно тушащим возникавшие пожары то в одной, то в другой крупной фирме в разных концах нашей великой и необъятной. Горело, бывало, и за границей, и он побывал в нескольких зарубежных странах, спасая и там активы, репутацию и доброе имя хозяев. Результатом его самоотверженного труда была квартира в Москве, коттедж в Подмосковье, возможность обучать своих детей- внуков Петра Ивановича- в частной гимназии и прочая атрибутика…
 Младшая дочь, как и ее мать, будучи, как и она, весьма целеустремленной девушкой,поступила в 1-й медицинский в Москве, училась на отлично и подавала большие надежды, обещая вырасти в нейрохирурга высокого класса, потом, удивив родителей, она круто изменила свой жизненный путь и оказалась в Военно-медицинской Академии. Причиной этого стала вспыхнувшая взаимная симпатия к молодому талантливому хирургу-аспиранту  из Питера, с которым она познакомилась на семинаре в Москве. Симпатия переросла в любовь, молодые люди хотели быть вместе не только духовно, но и физически.  Свадьбу играли два раза, скромную в Питере и нормальную, с размахом, лицами в салате и мордобоем у них дома, в Сибири. Зять Владимир понравился Петру Ивановичу своей спокойной уверенностью и рассудительностью -  теми качествами, которыми он, пройдя по немаленькой своей жизни и много чего разного повидав в ней, не мог похвастаться до старости.
                Жить молодые начали в комнате аспирантской гостиницы, потом уже Петр Иванович с супругой поскребли по «сусекам» и купили им большую «однушку», которую рассудительный не по годам зять превратил в нормальную «двушку» с комнаткой для родившегося сына.
         Зять, успешно защитив кандидатскую по «Новым методам лечения осколочных ран в полевых условиях», не стал просто хорошим преподавателем в той же Академии, а пошел на работу в МЧС и частенько мотался в командировки в разные экзотические места. Дочь по выходу из декрета снова удивила родителей, пойдя тоже работать в МЧС. В командировки она ездила не так часто, как муж, но они у нее тоже  случались.
     Дети звали родителей к себе, в Москву или Питер, предлагали даже жить у них поочередно, но  Петр Иванович с супругой не решались на переезд в большой город, привыкнув за долгие годы  жить в своем небольшом городке на Севере области, выросшим на их глазах, где все было знакомо и мило, где супруга Валентина Сергеевна бегала девочкой еще не по улицам в их привычном виде, а по «лежневке», и по которым нельзя было сходить в гости без резиновых сапог. Времена те давно прошли, но та жизнь осталась в памяти и была одним из самых дорогих воспоминаний. Супруга часто повторяла, что любит этот город, и Петр Иванович , несколько раз предлагавший ей поменять место жительства, перестал со временем говорить об этом, с некоторым удивлением почувствовав, что и ему дороги и эти улицы, и дома, и знакомые лица незнакомых людей, с которыми встречаешься на улице, в магазине, в больнице, и весь тот привычный уклад жизни, прожитой здесь.
                К тому же здесь была похоронена его теща, женщина, которую Петр Иванович с каждым годом уважал все больше. С большим сожалением он понял, как мало доброго сделал для нее, тихой и бескорыстной, прожившей весьма «не сладкую» жизнь, и ему было стыдно за свою нечуткость и временами даже равнодушие к ее жизни. У супруги с ней была сильная связь, и он не хотел и не мог рвать ее, замечая иногда, как жене не хватает присутствия матери рядом.
 Так они и жили вдвоем, изредка выезжая в отпуск на «Большую землю», навещая детей и внуков, так «дотянули» до пенсии и тянули и дальше.
              Потом, в начале лета, в непривычно жарком июне,  у супруги случился инфаркт, она в это время переходила улицу и рухнула на асфальт  прямо на переходе, разбив лицо и голову. Неравнодушные прохожие помогли как могли. Вызвали «Скорую», приехавшие медики тоже старались изо-всех сил, но спасти ее не удалось. Петр Иванович, придя в себя  спустя время после сутолоки, связанной с похоронами и осознав, что случилось в его жизни, потерял интерес к этой самой жизни. Растерянность, в которую он погрузился, он не мог сравнить ни с чем. Такого ощущения пустоты и безысходности в его жизни еще не было. Хоть как-то вернуться к жизни ему помогла дочь, оставшаяся с внуком и внучкой жить с ним до конца лета. Отпуска в МЧС были большие, у нее накопилось много отгулов, и она всячески старалась поддержать отца, отвлечь его от горьких размышлений. Внук и внучка проводили с дедом времени больше, чем на улице, они почти каждый день ездили на дачу, Петр Иванович по просьбе внука затеял строительство «гостевого домика» для детей и с радостью учил мальчишку обращаться с разным инструментом, а внучка познавала вместе с матерью секреты приусадебного хозяйства. Они часто ездили на кладбище, и оставляли его наедине с супругой, и он рассказывал ей о своей жизни без нее, пытаясь удержаться от слез. Иногда ему это удавалось.
    От переезда он тихо, но твердо отказался, сказав, что его место- здесь. Ни сын, ни дочь настаивать не стали, молча приняв его решение.
      К 1 сентября дочь с внуками улетела в  Питер, взяв с него слово, что он, кроме общения по интернету,  будет писать ей  простые бумажные письма, ставшие теперь непривычными. Он согласился,  благодарный ей за ее чуткость и женскую интуицию- он и сам хотел предложить наладить почтовую переписку, но стеснялся своей старомодности. Он обещал также приезжать к ним в гости почаще.
       Материальную сторону жизни дети взяли полностью на себя, не приняв его возражений. Петру Ивановичу было одновременно и стыдновато – у него ведь была неплохая пенсия, заработанная за долгие годы на Севере, и ему ее хватало вполне на жизнь, - и радостно одновременно за заботу детей. Они и раньше, при жизни супруги, ежемесячно присылали им деньги, которые они аккуратно не тратили, а копили на последующие подарки детям и внукам, теперь же траты у Петра Ивановича резко уменьшились – много ли одному надо!-и деньги просто лежали  на его пенсионной карте.
               И начал он жить жизнью одинокого пенсионера-вдовца. Вскоре он узнал от детей, что они вскладчину купили ему квартиру в областном центре, поближе к комфорту и врачам. Решение это им далось нелегко, они понимали, как ему дорог этот маленький городок среди тайги, и то, что там похоронена их мама, а его жена, но, подумав о его возрасте и здоровье, решились на это.  Он понял их заботу и оценил их опасения, но переезжать в Томск  не спешил. Потом с ним случился первый инфаркт, его успели спасти и поставили на ноги местные врачи, после второго его отправили  на углубленное обследование и лечение в областной центр и, проведя в больнице, а потом и в санатории на реабилитации  почти два месяца, он прислушался к слезным просьбам дочери и решился на переезд.
  И теперь он третий год живет в Томске, а день рождения супруги отмечает вместе с ней, приезжая в их северный город  к ней на кладбище.
    Ему нравятся улицы этого студенческого города, он любит приходить в "их" «универ», где они познакомились на танцах в студенческом клубе – он, бравый выпускник « юрфака» и она, первокурсница медицинского, пришедшая с подружками к ним на танцы. Оказалось, что он не забыл за сорок лет  этот город, познакомивший их, сделавший близкими на всю жизнь. Он помнил, с каким трудом ему удалось остаться после выпуска работать в Томске, не уезжать от нее куда-то, зарплата юрисконсульта в лаборатории НИИ была небольшой, и он часто ходил по ночам разгружать вагоны на станцию, как делал это и в студенческие годы, как приходилось подрабатывать и дворником, и сторожем, чтобы она могла спокойно учиться и не переживать из-за денег, как они жили на съемной квартире, занимая небольшую комнату в уютном домике на Тверской улице у доброй по сути, но бывающей ядовитой на язык тети Дуси, в штыки принимающей  их попытки назвать ее бабушкой, и как она нашила  самодельных пеленок для их первенца, отыскав где-то в глубине своего старинного, оббитого по углам металлическими узорами сундука дефицитную по тем временам ткань. И как она встретила их на пороге своего дома, совсем как настоящая бабушка, и бережно приняла в свои руки кулек с пищащим мальчиком, и с доброй и мягкой улыбкой, не стесняясь отсутствия нескольких зубов, смотрела на его сморщенное от плача личико, а лицо ее прям светилось от счастья, к которому она оказалась причастна. Оба ее сына  погибли в войну, муж, вернувшийся с войны весь в рубцах и шрамах, умер от ран, она жила одинокой жизнью потерявшей всю семью женщины. Но за ее иногда язвительными замечаниями и вроде бы придирками Петр Иванович – Петька, как она его называла- видел тщательно скрываемую любовь, нерастраченную и стеснительную.
    А в доме их ждал шикарный по тем временам стол – тетя Дуся «распатронила» все свои погребные запасы, и потом каждый день в их доме стала появляться трехлитровая банка со свежим молоком – она неукоснительно, отмахиваясь от всех возражений молодых родителей, как от жужжания мухи, приносила эту банку от кого-то из  знакомых, у которых была своя корова. От денег она наотрез, вплоть до обиды, отказывалась, и Петр Иванович стал по случаю и без него дарить ей какие-то подарки: то красивый и теплый пуховый платок, то пару новых резиновых сапог, заметив, что старые у нее прохудились, то духи «Красная Москва», напоминавшие ей ее молодость.
               Переехав в Томск, он попробовал узнать про тетю Дусю хоть что-то, отыскать ее могилку и приглядывать за ней, но домик ее был снесен, на его месте высилась новая панельная пятиэтажка, и следы доброй женщины, ставшей им как родной, он не смог обнаружить.
    Эта третья  осень жизни на новом месте оказалась для него тяжелой. Все чаще болела голова, донимала аритмия, внутри него, за грудиной, иногда кто-то жестокий хватал его сердце в твердые лапы и сдавливал его так, что пропадало на время дыхание.  Накатывала волнами лень и безразличие. Иногда он ощущал себя как тюбик, из которого выдавили всю зубную пасту. Нет, по углам еще что-то оставалось, но этого, оставшегося,  было так мало…
                Однажды утром, проснувшись, он подумал, что не хочет вставать с постели, заниматься привычными делами , что ему это все надоело. В его жизни ничего нового не будет, не случится. Никогда. Это слово словно прибило его гвоздем. Он понял, что жить такой жизнью, однообразной, на «автомате», он устал и не хочет. И он сказал сам себе, что не хочет жить. Потом, вдумавшись в эти слова, он испугался и вызвал "Скорую". Медики приехали быстро, сделали ему кардиограмму,предложили на всякий случай проехать с ними в больницу, а когда он наотрез отказался от этого - дали ему подписать какие-то документы, поставили укол и оставили таблетки. И еще посоветовали записаться на прием к кардиологу, и беречь сердце, иначе может случиться  самое плохое... По их тревожному виду
 он понял, что дела его сердечные "швах". Он посидел в кресле, размышляя, записаться на прием или нет, а потом решил: " Пусть будет так, как будет. Говорили же мне медики, что после второго инфаркта протяну еще год-два, а ведь уже четвертый год пошел..." Немного после этого погодя, он все же встал, заправил постель и, заглянув в окно, увидел полосу серого неба и нехотя падающую с этого неба стену дождя, холодного и ленивого. И Петр Иванович назначил эту осень последней в своей затянувшейся жизни. И ему почему-то стало после этого легче.
  За время, прошедшее после того дня, в его жизни произошли  следующие события:
1) Не ко времени сбежала куда-то кошка Муся, перепутав времена года;
2) Он неожиданно для себя выиграл в лотерею приличную сумму денег. Как и многие пенсионеры, он ежемесячно покупал на почте по 2-3 лотерейки, не надеясь на сколь-нибудь крупный выигрыш, а скорее по – привычке, выигрывая по 100-200 рублей, и теперь ему надо было решать, что с этим выигрышем делать;
3) Он, наконец, решил, что будет делать с дорогими для него вещами, прошедшими с ним всю его сознательную жизнь. Решение это было таким простым и ясным, что он не мог понять, почему оно не пришло ему в голову раньше.
4) У него случился микроинфаркт, его подержали в больнице недолго и выписали по его настоянию домой.
5) Он решил, что ему надо подготовиться к уходу и понял, как он это будет делать.
            Он написал и разослал письма всем знакомым, еще остававшимся в живых и могущим помнить его и чьи адреса он смог найти.  В них он благодарил этих людей за то хорошее, что они для него сделали и просил прощения за свои возможные неблаговидные поступки.
       Далее он обошел и объехал своих новых знакомых, появившихся у него за последние годы жизни в Томске. Их он тоже благодарил и просил у них прощения, удивляя их своим поведением.
     Своему новому товарищу по совместному увлечению – шахматам- Евгению Сазоновичу он, подгадав с датой, подарил на день рождения один из предметов своей гордости –шахматы, вырезанные  из настоящей слоновой кости. Достались они ему от отца, это был военный трофей, привезенный им из Германии, и стоили они приличных денег в валюте. Евгений Сазонович прямо облизывался, глядя на них, и часто во время игры брал в руки сбитые фигурки и наглаживал потемневшую от времени кость, шепча что-то про себя. Он просто ошалел от такого царского подарка и на радостях даже прослезился, долго жал Петру Ивановичу руку и назвал его другом, сказав это совсем по –детски и засмущался от такого проявления радости. А Петр Иванович вдруг испытал такое радостное и светлое чувство, словно это ему подарили желанный его сердцу подарок, о котором он мог только мечтать.
              Он написал завещание, в котором расписал в мельчайших подробностях, кому и что он оставляет после своего ухода. Осталось только сходить к нотариусу и заверить его. Своим душеприказчиком по нему  он назначил сына. Тот должен был, среди прочих хлопот, получить выигрыш по лотерее и распорядиться им по желанию Петра Ивановича.
          Он сделал все коммунальные платежи на два месяца вперед и аккуратно разложил все квитанции и все необходимые документы, расписав в «сопроводиловке», в каком ящике что лежит.
      Не забыл он упомянуть и о пропавшей Муське, написав, что она может вернуться в дом после его смерти. Он подумал о том, как вовремя она ушла из дома, вспомнив историю, случившуюся с его знакомым, военруком на пенсии, таким же одиноким вдовцом, умершим дома в пятницу. Вскрывшие вечером в понедельник его запертую изнутри квартиру МЧСники, вызванные обеспокоенными  долгим его отсутствием, неприятным запахом и кошачьим ором, несущимся из квартиры, соседями обнаружили его, лежащего на полу в трусах, с рукой, протянутой в сторону телефона- видно, хотел вызвать «Скорую», да не успел. Голодные кошки, которых у него было три, оголодали так, что обглодали до кости ему пальцы на руках и попортили лицо. Петр Иванович не хотел предстать в таком виде даже после смерти, хотя и не мог поверить, что Муська смогла сделать что-то подобное. Но зверь есть зверь.
               И вот сегодня он сходил в баню, потом в парикмахерскую, и теперь шел от нотариуса с заверенным завещанием во внутреннем кармане почти нового костюма, который он надевал крайне редко, несколько раз в год, на день рождения жены, в юбилей их свадьбы и в дни рождения детей. Сегодня у него был особенный день – последний день его жизни. Он так решил. С утра прихватывало сердце, он съел уже несколько кругляшей валидола, но он знал, что он не уйдет раньше, чем закончит все намеченное на этот день.
                Он направлялся в ресторан, в который пригласил свою будущую жену тогда, в дальней молодости, в первый раз, заработав на ночной разгрузке мороженой рыбы двадцать рублей и, боясь, что от него будет идти этот неистребимый запах, извел на его отбитие полфлакона одеколона «Спорт».
          Он решил напоследок ни в чем себе не отказывать и заказывать все самое лучшее и дорогое.
               Жена его всю жизнь из напитков  признавала только шампанское, и он решил заказать то, которое нравилось ей больше всего и которое ему не удалось попробовать ни разу. В молодости он исхитрился пару раз достать его, и его им хватало надолго – жена смаковала его мелкими глоточками, по чуть-чуть, а бутылку он закупоривал прочно до следующего раза, но тогда это был, как и многое, большой  дефицит и стоил дорого, потом, когда талоны отменили, дефицит этот стал стоить весьма дорого, а потом, когда в их жизнь пришло понятие «У.Е.» - оно стало стоить неподъемно дорого.
    Петр Иванович, решив заказать целую бутылку за 10 тысяч рублей и наконец-то узнать его вкус, вдруг вздрогнул от своей затеи – он был один, без жены, и этот поступок, соверши он его , показался ему чуть ли не предательством. Денег ему не было жалко нисколько – он просто подумал о ней и моментально отказался от своей затеи.
       Он выбрал французский коньяк и заказал 150 грамм янтарной пахучей жидкости. Напиток масляно блестел в бокале, который Петр Иванович старался держать двумя пальцами снизу, как показывали во многих виденных им  фильмах.
   Он сидел в мягком кресле, откинувшись на его спинку, с  пузатым бокалом  в руке, и старательно делал вид, что это все: и недешевый теперь ресторан французской и итальянской кухни, и богатое убранство зала, и красиво сервированный стол, и дорогой сделанный им заказ, получив который официант, обслуживающий его столик, стал взволнованно суетиться вокруг него, сразу превратившегося из случайно, по ошибке забредшего в это великолепие старика в дорогого гостя,- все это привычно ему и даже слегка утомляет. Поймав себя на этом, он даже засмеялся и успокоился.
  А заказал он блюда, попробовать которые он не смог бы уже никогда : на первое был принесен суп с трудно произносимым названием Буйабес, оказавшийся ухой из лобстеров, гребешков, мидий и разной рыбы. Наша четверная уха с капелькой водки была ничуть не хуже.
  На второе была отведана говядина по- Бургундски, на лягушачьи лапки за 35 евро он не решился. И закончилось пиршество десертом крем-брюле за 9 евро по курсу.
    Расплатившись и дав ставшему подобострастным официанту на чай пятьсот рублей, Петр Иванович не спеша вышел на улицу. День клонился к вечеру, и он, осоловевший от французской еды и коньяка, решил прогуляться до дома пешком. «А ведь это моя последняя прогулка, не только по этим улицам, не только сегодня, а вообще в жизни,- подумал он отстраненно, словно не о себе, а о каком-то незнакомом  ему человеке, переживать из-за которого ему было вроде бы и не с руки. -  Поэтому не будем спешить…»
   Он шел не торопясь по тротуару сквозь мелкую морось дождя, прячась под раскрытый зонт, смотрел на редких прохожих и пытался прочитать что-то в их лицах, взглядах, услышать что-то недоговоренное в их разговорах. Стараясь не спугнуть своей пристальностью, он, пряча глаза за полями мягкой шляпы, до рези всматривался в лица молодой пары, не спеша идущей ему навстречу. Ему понятна была смешливость молодой девушки, читающей вслух магазинные вывески и все подряд, написанное на стенах домов, заборах и тумбах, встречающихся на их пути, и ее неожиданное, вроде бы не к месту, « прыскание» смеха вперемешку с чтением вслух надписей типа «Пожарный проезд. Не загораживать!», и было почему-то грустно и тревожно за них, таких молодых, упивающихся этим ощущением, ничего не знающих о жизни, не могущих еще понимать все ее превратности и сложности, не готовых к ее неожиданным ударам и огорчениям, неизбежным разочарованиям, остающимся шрамами на сердце, и не представляющим, что жизнь их пойдет совсем не так, как им хочется и мечтается,  а  совсем наоборот.
   Они прошли мимо, держась за руки, смеясь и переговариваясь и изредка целуясь, оставив после себя запах молодости, и ему показалось, что это прошла мимо него, лишь слегка зацепив его взглядом, его, их жизнь, и скрылась в вечерних сумерках. И он почувствовал, что при всем его искреннем желании  и красноречии они бы не поняли всю глубину того смысла, который он хотел бы донести до них, решась остановить их и затеять разговор. И с этим ничего не поделаешь. Каждый должен прожить свою жизнь и сделать свои ошибки.
                Он пришел домой, не спеша и с удовольствием разделся, аккуратно повесив костюм на плечики, отправил белую сорочку в стиральную машинку и машинально погладил новую, недавно отглаженную им до «писка», приготовленную им загодя в последний свой путь. Потом он залез под душ и тщательно вымылся, старательно, до боли намыливая свое дряблое тело. Он смотрел на себя в зеркало и с трудом осознавал, что видит не просто дряблого старика, а себя, ставшего таким, износившегося, беспомощного и слабеющего с каждым днем. Когда-то ему нравилось свое тело, он любил его, тренировал и как мог холил. Теперь и этой оболочке пришел конец.
  Он достал из шкафа новое, не надеванное белье и  удовольствием ощутил прикосновение дорогой ткани к своей коже. Комплект этот подарила ему дочь на 23 февраля, он берег его для какого-то особого случая, и вот он и настал. Постель он перестелил еще с утра и теперь с наслаждением вытянулся на приятном скользком шелке.  Он чувствовал, что у него осталось совсем немного времени и старался думать в эти последние для него минуты о чем-то приятном.
  Вновь заныло в груди, и он не стал привычно хвататься за валидол, который лежал рядом, на прикроватной тумбочке, решив, что эту будет лишним. Не стоит оттягивать то, что предрешено.
Боль в груди утихла, и он поймал себя на мысли, что рад этому. И еще на том, что не хочет спать, вернее, спать ему хотелось, сказывались все волнения прожитого им последнего дня, но он понял, что БОИТСЯ уснуть и не хочет умирать во сне. Начали появляться мысли об оставшихся без него детях, внуках, о том, как они огорчатся, узнав о его смерти, как будет безутешно рыдать дочь и плакать внучки, но он отогнал от себя эти жалкие мысли. «Мужчина должен доводить до конца начатое дело,- подумал он как о чем-то постороннем и вздохнул. Опять заныло в груди, он закрыл глаза и приготовился… - Я очень люблю всех вас, дорогие мои, - с теплотой подумал он.- Я скоро приду к тебе, любимая моя и единственная. Спасибо вам за все. И простите меня…» Он не успел додумать, за что они должны его простить и куда-то упал…
       … Он проснулся от стука форточки.  Порыв утреннего ветра распахнул ее, и створки ударились друг о друга. Он долго лежал, не двигаясь, привыкая к своему новому состоянию, осознавая себя. Петр Иванович  сделал ощупывающее движение, дернул себя за ухо и, кряхтя, сел на кровати. Он был жив и относительно здоров. Поняв это, он почему-то заплакал старческими слезами, слабыми  и скудными настолько, что слезинки не докатывались до подбородка, а терялись где-то по пути в морщинах и щекотали отросшую за ночь щетину. Разочарование заливало его и заполняло по самую макушку. Ему не жаль было ни всей той искренности, которую он вложил в написание своих прощальных писем и в слова извинения, не жаль было подаренных дорогих шахмат, не жаль было потраченных как бы впустую немалых деньгах на проведенный в удовольствиях свой последний день, так и не ставший таковым. Не жаль было денег, завещанных детскому дому.У него возникло ощущение, что кто-то, большой и всесильный, обманул его.  Он был жив и к этому надо было привыкать .
      Он посидел еще, уперевшись в костистые колени локтями и растирая после сна лицо, треща щетиной. По въевшейся за долгие годы и опостылевшей до нельзя привычке он начал заниматься привычными домашними делами. Только почему-то сейчас делал он все это неожиданно с каким-то радостным чувством, и даже напевал забытые , казалось,  песенки.
         Сооружая себе на кухне нехитрый завтрак, он услышал за входной дверью шорох и тихое, но требовательное мяукание. В приоткрытую им дверь несмело протиснулась Муська и неуверенно и каким-то извиняющимся взглядом посмотрела на Петра Ивановича. Он засуетился, погладил ее, налил ей молока и насыпал в плошку корма. Кошка набросилась на еду так, словно все эти дни совсем не ела. Она, урча, хрустела кормом и успевала благодарно мурлыкать.
       - Ешь, гулена моя,- ласково сказал Петр Иванович.- Мы с тобой еще поживем. Нам еще котяток надо родить и поднять их,- говорил он вполголоса, гладя кошку и словно ставя себе новую задачу в предстоящей жизни.
        Петр Иванович посмотрел на календарь, увидел, что сегодня суббота и вспомнил, что сегодня, как и всегда в этот день, в 12 часов в соседнем парке собираются любители шахмат. Должен прийти и Евгений Сазонович, скорее всего, с подаренными шахматами из слоновой кости. И им непременно надо будет сразиться в эту древнюю и прекрасную игру.
    Он вышел из дома намного заранее, хотелось не спеша прогуляться и насладиться теплым и погожим деньком. Из-за начавших уже лысеть деревьев он заметил купола церкви и, повинуясь еще не понятному ему самому желанию, Петр Иванович ступил на дорожку, выложенную по моде тротуарной плиткой, ведущую к храму. Внутри церкви было тихо, прохладно и пахло горячим воском от потрескивающих зажженных свечей.Несколько немолодых женщин в повязанных "домиком" платочках молились возле икон, прося их о чем-то своем, крестясь и кланяясь в пояс. Он зажег купленные свечки от мечущегося огня уже горевших и  поставил их рядом.  Как и о чем молиться он не знал. Петр Иванович молча со смиренным лицом постоял возле киота, захотелось подумать о чем-то важном в своей жизни. Он покивал головой своим мыслям и направился к выходу. На крыльце стоял совсем молодой батюшка, кудрявый и в красивой черной сутане. " Неужели он, такой еще почти ребенок, знает о жизни что-то такое, что неизвестно мне, старику, который готов был умереть сегодня ночью?"- с удивлением подумал он, глядя, как батюшка о чем-то тихо говорит заплаканной женщине в черной траурной косынке на голове. Лицо женщины просветлело, она, успокоенная, промокнула опухшие глаза сырым платочком и благодаря священника, аккуратно спустилась по ступенькам во двор. Петр Иванович подошел к батюшке, смущенно поздоровался и выложил ему все, задуманное им, но не случившееся сегодня ночью.Батюшка внимательно, с искренним участием на лице,что чрезвычайно понравилось Петру Ивановичу, выслушал его и четким поставленным голосом ответил ему, как понял Петр Иванович, словами из Библии: “Человек может многое задумать, но только план Господа свершается”. Потом, взяв его морщинистую руку в свои( Петр Иванович сразу почувствовал себя в безопасности и ой как много ему захотелось еще рассказать!)и, глядя ему в глаза, батюшка разъяснил уже более понятным для людей, не знающих Библии, языком:
  - Значит, Господу надо, чтобы вы еще пожили на Земле,у Него для вас есть свой план. Каждый человек, приходящий по воле Божьей на Землю, должен исполнить свое предназначение.
  - Какое предназначение?- растерялся Петр Иванович.
  - Я этого не могу знать, это Господь может открыть только вам.Обращайтесь к нему, и Он вам обязательно ответит.
  - Но я не знаю как...- еще более растерянно ответил Петр Иванович.
  - Вот вам Библия,- батюшка достал из незаметного кармана небольшую книжечку в мягкой обложке небесного цвета и протянул ему уверенным жестом, не сомневаясь, что Петр Иванович возьмет книжку,- читайте и слушайте свое сердце. Ну и приходите завтра на воскресное служение утром.
 - Обязательно приду, спасибо вам,- поблагодарил он служителя, крепко держа в руках небольшой томик, от которого, казалось, шло какое-то внутреннее тепло.
  Петр Иванович в очень хорошем настроении быстро, как только мог, шел по дорожке парка к беседке, под крышей которой собирались шахматисты. Еще издали он заметил знакомую фетровую шляпу и понял, что его постоянный спарринг-партнер Евгений Сазонович уже на месте и ждет его. Петру Ивановичу нестерпимо захотелось поделиться с ним тем новым ощущением жизни, которым было переполнено его сердце. " Я приглашу его завтра вместе сходить на воскресное служение,"-радостно подумал он, заходя в беседку. У него прямо зачесались руки - так ему захотелось потрогать фигурки из слоновой кости и расставить их на доске.Петр Иванович по-особенному, нутром чувствовал, что сегодня он будет непобедимым - ведь в таком настроении человек не может проиграть никому, даже самому сильному сопернику.   " В моем тюбике, оказывается, еще что-то есть! И я еще нужен на этом свете. Осталось понять, зачем и кому..."- с удовольствием подумал он, вспомнив свое недавнее сравнение, и в ответ на ход соперника королевской пешкой, немного подумав, смело и решительно пошел пешкой на поле ЭФ 4, неожиданно даже для себя предложив сопернику одно из самых острых шахматных начал - королевский гамбит. Евгений Сазонович, не привыкший к таким ходам в его исполнении, удивленно посмотрел на него, приподняв брови. На лице Петра Ивановича сияла почти детская улыбка и во всем его облике сквозила уверенная сила человека, знающего, что сегодня он будет победителем.
 21.08.22