Из 2019-го. Ereignis

О чём они говорили?
Вероятно – о Человеке. В контексте пресловутого Dasein.
В хижине-шале было прохладно и сухо. Колодезная вода в стоявшем у лавки ведре ещё хранила свет вечерней звезды и будто вызванивала, как натянутая мастером струна.
Meister…
Голубые глаза смерти ласкали бледную кожу Маргариты и золотые волосы Суламифь. Поэт не читал свою Фугу уже много лет, пытаясь найти исцеление в ином источнике. В Речении Молчания, а не в Плаче. Но всё одно что-то оставалось недосказанным. А скорее, не услышанным.
На что он надеялся? Чего ожидал от этой Встречи?
Философ тоже молчал. Нет, они, конечно же, говорили. Прохаживаясь по тенистым тропинкам Чёрного Леса. Останавливаясь у его водопадов.
Ятрышник, василёк…Пауль знал толк в ботанике. Им было о чём поговорить. Поэту и Философу. Но о Главном они так и не обмолвились…

Символ. Таинство Встречи. Или – Не-встречи?
Человека – с Богом. А нет – так просто с Истоком Сущего в Открытости Бытия. В Просвете-Просверке.
Просверк. Знатное слово! С двоящимся ударением. Можно и просвЕрк (по аналогии с «просветом»). А можно и прОсверк (как в «проблеске»). Обыкновенно предпочитается последнее.
Встречи (невстречи) двух [можно и более] душ. Это – уже, так сказать, по горизонтали. Но – как-то – в Присутствии Третьего, в потоке Его нисходящей Энергии.
Речь и Безмолвие. Дом и Бездомье. Простор и Тюремная Камера. Камера Смертника.
Сизигия…

Сизигия Эроса и Танатоса [Жизни (Любви?) и Смерти (Вражды-Ненависти?)]. Земли и Неба.
Впрочем, золотые косы были у Маргариты. А у Суламифь – пепельные. Как в печах Аушвица. Притом, что «волос моей белокурой матери не тронула седина…».  Она просто не вернулась домой (ПЦ).
А звезда…Её молочный свет скользил по склонам долины Шварцвальда, по разлапистым елям, по нелепым своей огромностью крышам крестьянских лачуг Тодтнауберга. Впечатывался в резьбу деревянного колодца. Переливался в его нутряную полость, стекая в воронку чаши тягучей свинцово-чёрной массой.

«Только труд разверзает просторы, в какие вступит действительность этих гор. Череда трудов до конца погружена в ландшафт, в его совершающееся пребывание.
Когда во мраке зимней ночи вокруг хижины бушует снежная буря с её свирепыми порывами ветра, когда всё окрест застилает снежная пелена, всё скрывая от глаз, вот тогда наступает время торжествовать философии. Вот когда она обязана вопрошать просто и существенно. Всякая мысль должна прорабатываться сурово и отчетливо. Тогда отпечатляется труд мысли в языке – всё равно как ели, высясь, противостоят буре»» [Хайдеггер М. Творческий ландшафт // Работы и размышления разных лет / М. Хайдеггер; пер. с нем. А. В. Михайлова. М., 1993. С. 218–219].
«Труд освобождает» (Arbeit macht frei) – зловещая фраза, красовавшаяся на воротах Аушвица.

 СИЗИГИЯ (греч. – «брачная чета», «сопряжение») – понятие, пользовавшееся в эпоху поздней античности для обозначения такого сопряжения горного и дольнего, когда они сливаются в единую «супружескую» пару. Идея Сизигии ведет происхождение от древнего иудаизма, считавшего, что брак есть основа человеческого существования. При этом под сизигией нужно понимать как брак мужчины и женщины, так и брак человеческого начала с божественным.

«Зига» (от нем. «sieg» – победа, выигрыш) – это жест приветствия Солнца: от сердца к Солнцу дорогою правой руки; ладонь левой руки при этом лежит внутренней стороной на животе, образуя зиг-руну.
В стародавние времена наши предки, арийские народы, повсеместно использовали практику кидания зиги, приветствуя и восхваляя языческих богов, в первую очередь бога Солнца, связываясь таким образом «энергетическим мостиком» с высшей деховной силой по средствам информационно-энергетического обмена. Позднее жест стал использоваться также для приветствия военных и политических лидеров. В нацистской германии второй четверти ХХ века зиге уделялось особое внимание. Жест использовался в основном для приветствия друг друга: рядовые граждане кидали большие зиги, высокопоставленные же лидеры имели право кидать малые и средние зиги, что говорило об их более высоком положении в обществе (о малой, большой, а также средней зиге читайте в разделе Виды зиг). В Германии среди военных было принято добавлять к традиционной зиге хлёсткое цоканье каблуков во время кидания зиги.

 «Блуждание» («Die Irre») Фридриха Георга Юнгера (младшего брата Эрнста Юнгера):

Ich verirrte mich im weiten Walde,
Fand den Weg nicht, der ins Freie fuhrte,
Ging den Holzweg, der im Holze endet,
Ging im Kreise durch die Waldreviere.

«На лесной тропе есть риск заблудиться, и путник теряет себя, чтобы себя найти. Мысль, опирающаяся на опыт лесной тропы, предстаёт не «стрелой познания», не распутыванием клубка нитей, который выводит на свет, на открытую местность, а петлянием в лесу. Привычная линия внезапно превращается в круг. Holzweg, говорит поэт, кончается в лесу (im Holze), буквально: в дереве или древесине. Нет больше торных дорог и знаков, все предоставлено самому себе. Путник оказывается в богатстве неразделенного, необособленного, у истоков изобилия. Но только здесь ему представляется шанс узнать свое собственное, расслышать собственный язык» (Михайловский А.В.  Мартин Хайдеггер – философ на лесной тропе (к 120-летию со дня рождения) Вестник Самарской Гуманитарной академии. Серия «Философия. Филология» – 2009. №2 (6) стр.112-121).

Инсталляция Хорста Хоайзеля (в ночь на 27 января 1997 года). Триумф и трагедия. Триумф и падение. Триумф и травма…
Целан эту Травму так и не пережил. Не излечил…
А Хайдеггер предпочёл отмолчаться.

«Световая инсталляция в центре Берлина осуществила наложение национального травматического «места памяти» на национальное триумфальное «место памяти»: то, что удалено пространственно и еще сильнее разделено в сознании, оказалось совмещенным в едином визуальном образе. Диалектике и динамике триумфа и травмы уделил особое внимание в своих работах социолог Бернхард Гизен. Триумф и травма являются для него полюсами, между которыми действует мифомоторика конструирования национальной идентичности. Исторический опыт, по его утверждению, всегда перерабатывается в представлениях нации о самой себе тем или иным способом: как эйфорический апогей коллективного превосходства или как глубокое унижение и оскорбление. Инсталляция Хоайзеля вторит этому тезису Гизена» (Ассман Алейда. Длинная тень прошлого. Мемориальная культура и историческая политика).

«Немного мистики»

Под свои «прогулки» с Целаном и Хайдеггером вспоминаю т.н. «Танго смерти» в исполнении группы ESCALA…
Сразу же позволю вернуться к фрагменту текста от 29 июля 2013 года, адресованного Музе (в тот момент – едва ли не всепоглощающей), в Ея же лице – возлюбленной, а с недалёкого «засим и поныне» – дражайшей супруге. Ташенька (столь вкрадчиво теперь я её почти не величаю, предпочитая игриво-фамильярное – но в моём мироощущении неизменно позитивное и душевно-«близкостное» – Наташка) отдыхала тогда с Димоном в Николаевке, а я (дурак!) тосковал, тосковал…
Наваляв при этом приличный цикл «Без Тебя» (NB!). По ходу читал и «варьировал» «немцев»: Тракля, Рильке, Целана. Фоном же звучали композиции упомянутой выше группы, кои я скидывал в отдельную папочку-«альбом». Первой в нём засветилось именно Palladio (пресловутое «Танго смерти»). А время окончательной свёрстки «альбома» до сих пор «клеится» к папке, хранящейся в моём музыкальном архиве – То же 29 июля: 15.36. Так сказать – детали. А что скрывается в деталях…(«the devil is in the details» или – вероятно, по Флоберу – «Le bon Dieu est dans le d;tail») – пока опустим.
Так вот – обещанный фрагмент-самоцитата из 2013-го:

«Самое знаменитое стихотворение Пауля, пожалуй, «Фуга (Танго) смерти». Помните: Вивальди? Приписываемая Лючио композиция Palladio то ли создана в 1996 году англичанином (валлийцем) Карлом Дженкинсом, командором Превосходнейшего ордена Британской империи, который сочиняет джаз, этнические композиции и стилизации на классическую музыку, то ли написана самим  квартетом Eskala / eSkala (как и прослушанный тобою, Ташенька, классический дабстеп!). И вообще: история с этой мощной вещью достаточно тёмная. Вспоминают события в польском концлагере Яновский. Целана же мытарили по другим лагерям. Как на самом деле связаны между собой его Фуга и Palladio – не знаю. Но связь ощущается (дело не только в совпадении названия и концлагерной темы). Тянет меня, однако, на мистику…».

Ну, а теперь – о нонешнем, то бишь – вчерашнем. Последовательно.
В 20.55 сбрасываю Важновой «Евангелие от Мартина» (чуть раньше – в 20.16 – Вале Щугоревой).
В 22.22 – уже Наташке, которая сидит за своим компом в комнате через стенку.  Вместе с композицией Escala.
Наконец, в 22.25 – опять-таки, Тане В. – композицию, с пометкой, что когда-то «подсел на эту вещь через Фугу Целана».
По телеку идёт фильм «После тебя» (NB!). С Безруковым-Темниковым. Сам я «в-синхрон» (ретро!) также прослушиваю «это». Мелодия не успевает закончиться, как начинается где-то рядом – заново, с первой фразы. Не реагирую. Полагая, что это – за «шторкой»: мол, Таша оперативно включила прослушивание. Но постепенно доходит, что музыка (накладывающаяся на уже закончившуюся запись) пробивается совсем не оттуда.
Бред?! Оказывается, она идёт с экрана. По фильму! Чертовщина?!
Фильм я смотрел по первому разу.
Или музыка с экрана – моя галлюцинация?! Вернусь (после) и пересмотрю это место.
Хотя… Таких «накладок» со мной на моей памяти были десятки…
А мелькнувшее у меня самоироничное «дурак!»  – почти из той же «оперы». Но чуть прозаичнее. Перед «После тебя» вместе с Ташей глянули (не с начала) фильм «Дурак». Фильм – весьма символистский! Мой «дурак» выскочил уже отсюда. Ну, это – элементарно… А вот с «Танго смерти» и названиями («Без Тебя» – «После тебя») – круто!
Если бы со мной не происходило подобное и ранее, обалдел бы!
Такое вот «кино»…– Знаки, знаки…
По крайней мере: знак, что Целана зацепил к «проекту» («Символ в Поэзии») по делу. Остальное – «личное».
PS:
Да. Таша подтвердила: Музыка пошла по фильму. Внахлёст звучавшей у меня из компа.
(6.02.2019)

Тяжба вокруг «Чёрных тетрадей» порой напоминает пляску на костях. Запятнал ли Мартин – и насколько – «честь философа»?! Ограничить ли санкции в отношении подозреваемого изъятиями в рамках учебных программ, или вовсе вынести прокажённого из мавзолея?
Ну, это для нас – не впервой! Сначала – на костёр, а засим – в гении. Либо –  туда же из ниоткуда. А спустя какое-то время – вспять.  Кумиры, кумиры, кумиры…
А тут ещё – Эпоха! Не рядовая. Переломная. Будто бывают «рядовые»! Будто нынешняя, по-своему, не радикальнее той будет. Ей же, её недовершённости наследуя.
Се – человек…
И Мир! «Одним» мазаны. И чёрненькие, и беленькие. От Dasein до das Man  – один безобидный завиток. Все мы парим над Бездной. Вернее – между двух. И глядятся оные друг в друга через нас…
А Поэту – всё-таки проще! Для него грань между просветлением и помрачением не столь очевидна. Гёльдерлин, Батюшков, Целан…
А если по гамбургскому счёту… В глобальном Дурдоме у каждого – свой подъезд и этаж, своя палата, своя лежанка. Свой «Метод» (моя Таша заполночь не прочь завитать на сериал к Родиону Меглину-Хабенскому)…

Когда стою во мгле,
Душе покоя нет, –
И омуты страшней,
И резче дух болотный,
Миры глядят с небес,
Свой излучая свет,
Свой открывая лик,
Прекрасный, но холодный.

И гор передо мной
Вдруг возникает цепь,
Как сумрачная цепь
Загадок и вопросов, –
С тревогою в душе,
С раздумьем на лице,
Я чуток, как поэт,
Бессилен, как философ.
(Ночное ощущение)

Созерцаю ли звёзды над бездной
С человеческой вечной тоской,
Воцаряюсь ли в рубке железной
За штурвалом над бездной морской –
Всё я верю, воспрянувши духом,
В грозовое своё бытие
И не верю настойчивым слухам,
Будто все перейдёт в забытье…
(Мачты)

Рубцова – так, к слову. К слову, да не совсем… Есть у меня к Николаю Михайловичу (а скорее, через него – к…) один вопрос. Ну, Тютчев – это понятно. А – Целан?! Как быть с «перекликами» в «Горнице»?

В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмёт ведро,
Молча принесёт воды...

Красные цветы мои
В садике завяли все.
Лодка на речной мели
Скоро догниёт совсем.

Дремлет на стене моей
Ивы кружевная тень,
Завтра у меня под ней
Будет хлопотливый день!

Будут поливать цветы,
Думать о своей судьбе,
Буду до ночной звезды
Лодку мастерить себе...

Я – не о допустимом внешнем сходстве (несколько неожиданно Целан и Рубцов действительно «фотографически» похожи). И не о возможном «подсматривании» (знал ли вообще Н.Р. Целана?). Во всяком случае – не о «плагиате». Кстати, бедолаге Паулю и самому по этой части от ретивых ревнивцев досталось…
Я – о своих «перекликах». В рубцовской «Горнице» мне всякий раз чудится и Встреча в Тодтнауберге (увенчанная стихом Целана), и то, что с деревом, шагающим в тихую комнату поэта («Из голубей»). Да и знаменитая «Фуга»…
Или – это. Погибшей матери

Осина, листва твоя белеет в темноте.
Волос моей матери не тронула седина.

Одуванчик, как зелена Украина!
Моя белокурая мать не вернулась домой.

Дождевая туча над колодцем нависла?
Моя тихая мать плачет за всех.

Круглая звезда, влачишь ты шлейф золотой.
Моей матери сердце изранено свинцом.

Дубовая дверь, кто с петель снял тебя?
Моя нежная мать не может прийти.
(Перевод Л. Жданко-Френкель)

Знаки. Всё – знаки! Да приметы-символы. Хотя (по Лосеву) символ – и не знак, и не эмблема, и не метафора…
Рубцов перекликается с Целаном темами: Бездомность (но у Н.Р. есть страна!), связанная с нею же Бездонность (небесная, морская, складки гор…). В остальном – всё иное. Прежде всего – речь. Слово. Строй языка! Хотя Тютчев кое-что и сближает: но это опять, скорее, тематически, на уровне мироощущения. Филолог сказал бы: «Неоромантизм, колеблющийся между символизмом и реализмом» (клише, клише…).
Да. Есть общая россыпь слов-знаков (звёзды, бездны, река, матушка, цветы…). Но всё это при совершенной розности именно строя стиха! Совершенной… С Целаном здесь вообще трудно кого-то сопоставить. Рубцова – уж точно (по гамбургскому) никак! При всех моих «перекликах».
Из русских Целан переводил Мандельштама, Есенина, Блока… Не так обильно, как французов – однако. Названные трое – весьма разные. Почему – они?! С Мандельштамом более или менее понятно («складки-накладки» языка – веры – среды). С двумя другими – сложней. Можно, конечно, списать выбор Пауля на «моду» и «случай». Можно и побряцать «ассоциациями». 
«Двенадцать» – «В белом венчике из роз – / Впереди – Исус Христос».
Целан: «Роза никому». Тут – и Мандельштам. И вся «онтология с метафизикой». Бог – Мир – Человек. Особенно – в том, которое «Псалом». Даже если Роза – не Израиль. Даже если это только о Поэзии.
А «Возмездие» Пауль не переводил… Бог с ней, поэмой. У самого Блока она – не в фаворитах. Я – о собственно Возмездии. И просто: Мести.
Есенин… А что собственно из Сергея вынес Пауль? Меня интересует «Мир таинственный, мир мой древний». Сам я слышу в

За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей, –
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей

Мандельштама не только аллюзию к собственному «Веку» (1922), но и отклик именно на это есенинское… В котором и тяжба цивилизаций (или – в рамках одной: по разлому «деревня – город»), и тамбовское восстание, и «просто» мистика оборотничества. Волк – Volk, Folk.
И та же месть…

Всё же песню отмщенья за гибель
Пропоют мне на том берегу.

А вообще… Отовсюду гонимый. Травля. Смертельный прыжок. Хоть на «снежную выбель», хоть с Мирабо в Сену.
Палач и Жертва. Век-зверь, век-волкодав. Век-человек. И грызёт эта тварь самое себя (Время!), а не только тех, кто трепещет в её лапах.

Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?

Чем Целан отличается от большинства символистов (включая Блока) – понятно. Тягой к непосредственности Общения. С Другим! Будь то Бог или человек. Символ всё-таки заточен на «идею». Целан, в этом плане, скорее, «номиналист», чем «реалист». И общение у него восходит к касанию-поцелую без «посредника». Роза превращается в Лилию.
Энергия энергией, но… Без существенной субстанциализации (у Лосева, символ – именно субстанциализация энергии). Потому и слово у Пауля трепещет и рвётся в вихрях бытия. Отсюда и уход в совсем иную музыкальность. Иную ритмизацию. Через верлибр. И – куда-то ещё. За грань сознания.
Здесь и Хайдеггер, с его онтологизмом и тем более «почвенностью», умолкает. Апофатика! Чистейшая…
Здесь, если и Мартин – то другой. Тот, который Бубер.
Может быть, потянуть к Бибихину?! Через «исихазм». К Энергии Покоя.
Но прежде послушаем Алена Бадью. А для затравки – своих «пять копеек»

* * *

Мост.
Просто – место Перехода.
Из Ни-откуда. В сущее Ни-где.
Утопия. Нелепый Анабасис!
– Что скажешь, Перс?
– Всё то же, Ксенофонт…
– Тогда, давай, послушаем Целана.
Быть может, он «намацает» Просвет.
И с криком «Таласа!» мы к Истине воспрянем…
Однако –  Мост…

9.02.2019

К началам (и концам) Философии.

Ihr Schritt ist gegen den Abgrund / Der Menschen
Их шаг направлен к бездне /Человеков

Гёльдерлин. О «слугах небесных». То бишь – о поэтах.
Или – выделенное Хайдеггером. Из «Патмос»:

«Близок и труден для понимания Бог. Но где опасность, там вырастает и спасительное» (Ср. Maler A. Wo aber Gefahr ist, W;chst das Rettende auch: Zu H;lderlins Bibeltopik. – Euphorion, 71, 1977).

Так вот, Бадью, говоря о конце (кризисе) философии, отметил четыре «условия» её возможности: поэтику, математику, политику и любовь. Тут и традиционная отсылка к Красоте, Истине и Добру. Да и Аристотеля помянуть можно.
А проблема в том, как пройти между Сциллой и Харибдой. Речь – о «нераздельности-неслиянности». О причастности (Ф) к этим трём (вместо математики можно помянуть и метафизику), но и о несводимости. И далее – об опасности поглощения. Философия, она ить всегда «на границах». Границами и живёт. Вот её всяк обидеть и норовит. В XIX веке – Наука. В    XX – Политика (вкупе с Идеологией). А где раньше – так и Религия. Вот и тянется она (Ф) к своей сестре, дурёхе неприкаянной. К Поэзии значит…
На каком языке говорит с нами Природа (или, что ещё там)? – Математики (а иже с ней – Науки)? Поэзии (а то и Музыки-Воли)?
И Политика. Бери шире – «социальность». Где Власть – не обязательно «господство-подчинение». Хотя… Так или иначе: между Хаосом и Порядком, Инстинктом и Разумом, Дружбой и Враждой, Любовью и Ненавистью.
Жизнью и Смертью. Светом и Тьмой.
А Язык Поэзии – тёмен… Ибо – из «самого-самого» Просвета. «Пресветлого Мрака».

А и Наталья Азарова (вроде и знал о ней, но на персональный сайт только сейчас плотно заглянул) – дока! Как она делово (мы – без иронии!) повязала Поэзию с Апофатикой. Ареопагит, Кузанский, Лосев («Самое Само»)…
Вот не нравятся мне классические вирши Алексея Фёдоровича, при всей к нему симпатии! А то, что он и в самом деле знатный «верлибрист», я как-то и под-упустил. Премного благодарен за сию наводку Наталье Михайловне. Премного-с!
Сюда же и Целан («в обнимку» с Хайдеггером?!). И «дзэн». Короче, весь «верлибр». И философский, и поэтический. К единому Корню-Истоку.
Вот Апофатику эту (как философскую, так и поэтическую) и надо бы к «нашему» Символизму прилепить. Потому и Целан мне так «аукнулся».
Чую, придётся мне через неё (Н.А.) и к Айги завитать. А то ведь сам я до него нешибко охоч был…

ПЦ: У М-ма «стих является местом, где посредством языка соединяется воедино ощущаемое и умопостигаемое, оно обретает форму и подлинность, чтобы воплотить в себе собственное время и время мира, биение сердца и вопрошающее вечность бытие этой единичности» (Paul Celan. Uebertragungen aus dem Russischen. Alexander Blok, Osip Mandelstam, Sergej Jessenin. S/Fisher Verlag, Frankfurt/Main, 1986).
ПЦ: стихотворение по самой своей сущности диалогично («Бременская речь»).
ОМ («О собеседнике»): «Нет лирики без диалога».
ПЦ: «Для стихотворения, устремлённого к Другому, всякий предмет и всякий человек – образ этого Другого» («Мередиан» – речь в связи с присуждением премии им. Георга Бюхнера, 1960).
«по существу нет  никакой разницы между словом и образом» (ОМ – «О природе слова»)

По ходу «перекинулся» с Мишей. О «еврейских мамах», о Целане.

ММ:
Ну с мамами всё ясно – сыновья преданность к матерям – это, вероятно, национальная черта. Как и особая преданность родителей детям (термин «аидише маме» – «еврейская мама» – уже давно стал притчей во языцех). Пауля Целана, увы, я практически не читал – он писал по-немецки, языке, который я знаю недостаточнно, для того, чтобы постигать поэзию. А переводам я СОВЕРШЕННО не доверяю – говорю это, как человек, который сам перевёл около 30 разных стихов десятка авторов. Перевод НИКОГДА не отражает оригинал в полной мере... Знаю о его трагической судьбе, и о самоубийстве. Если достанет времени и сил, постараюсь найти его стихи на немецком...
Его стихи по-немецки действительно звучат, как музыка. И здорово перекликается таки с Мандельштамом. Дело, наверное, не в политическом режиме, а в мироощущении.
Мне кажется, я его понимаю...
ВН:
А какую мУку он в себе нёс! Родной язык – язык палачей Народа.
И ведь, помимо прочего, он дал этому языку Прощение. Мне кажется, что даже Хайдеггер это признал. Хотя и промолчал…
ММ:
Что мне сказать? Я ведь имел возможность спокойно поселиться в Германии, и жить себе на социале припеваючи... Но не смог. И не понимаю тех, кто смог. Не понимаю...
Язык, конечно, не виноват... Переводя «Лесного царя» я просто им упивался, читал с наслаждением вслух – с хорошим берлинским акцентом, унаслодванным от батюшки... Но при этом, у меня вставали картины, увиденные мною в Аушвице-Биркенау и Берген-Бельзене...
Он своим поступком показал – каково ему было... А ведь он в 1969-м (за год до самоубийства) выступал в Израиле. Мог бы и остаться. Но не остался. И в этом я его тоже понимаю... Конечно, тема очень серьёзная – я часто испытываю суицидальные поползновения ((( Но вот стишки однажды вылилсь почти пародийные:

Опять четверг... Уже писал. Цикличность.
То день, то ночь. И снова день и ночь...
Коль было б с кем – то перешёл б на личность,
сказал бы всё, что думаю, и проч.,
и далее по тексту. Вместо сносок –
какой-нибудь исчо ю-тьюбный линк,
где вновь хрипит какой-то недоносок,
и снова отдыхает Меттерлинк
с его давно забытой «Синей птицей»
(во время оно полный был аншлаг)...
Повеситься? Иль, может, застрелиться
и превратить башку свою в дуршлаг?
Да где уж нам – о, времена, о, нравы!
Не тот замес: увы, кишка тонка
нам выпить чашу, полную отравы,
нажать курок с «Лепажем» у виска...
Вот так живём – из трусости, от злости,
из зависти к тому, кто нас отверг...
И смерть из скупости не позовём мы в гости –
и кто же ходит по гостям – в четверг?

Четверг, так четверг. Мише (как-то – «в его любимого Бродского», под стансы к Августе):

Эвтерпа, ты?!
Бушующий четверг.
Ещё – не Ад. Толпа у иордани.
Опять – к Нему? К Тому, Кто их отверг.
В Христе и Марксе. В Еве и Адаме.
А у меня – заноза в сапоге.
Подгнивший мост. Внизу – совсем не Сена.
Пойду читать (к Азаровой) Айги.
Глядишь, опять какая-то беседа.
От тёмных мыслей к жизни окорот.
Как будто там порадужней аккорды.
У проруби – непоротый народ.
И звёзды непорочные по борту.
(10.02.2019)

Энергии…
Эн-ергия. Скорее – «не-действие», чем действие. Прямое указание на апофатический Исток. Сверхсубъектность. Сокрытость. Не случайно В.В.Бибихин различал энергии-действия (к действию) и энергии-покоя, вручая последним в своей иерархии решительный приоритет.
Буквально, ;;;;;;;; – вроде бы, действие, деятельность, сила, мощь.
Но само это «эн» в др.-греческом как-то неоднозначно. От «находиться внутри, в пределах чего-либо» до именно негации. Последнее, скорее, через переход «а-э». Или по аналогии с латинским «ин» (in). Отрицание или противоположность; действие, направленное внутрь чего-либо или нахождение в чём-либо, внутри чего-либо. Хотя собственно отрицанию у греков служат «а» и «апо».
«Замечательная» энтропия (от ;; «в» + ;;;;; «поворот; превращение»). Термин, широко используемый в физике и математике. От определения меры необратимого рассеивания энергии до характеристики вероятности осуществления какого-либо макроскопического состояния.
Превращение. Переход. В иное. Энергия и есть «инаковость» в одном. «Цепочка» Лосева: Одно (Сверхсущее), становление, одно сущее.
Воля – стремление к иному.
Энергия – принцип «субстанциализации», осуществления. Символ – субстанциализация именно энергии. С учётом парадокса «тождества-различия» энергии и сущности, символ отличен от собственно субстанции. От Вещи.

Апофатизм христианский (ареопагитика), гностический, неоплатонический. Апофатизм талмудический.
Апофатизм дзена и – «чего ещё там».

«Зашёл» вчера к В.Куприянову. Помню, что он Целана переводил. Ну, не так, как Рильке. Однако…
Кстати, то место «Из голубей», что мне определённо не нравилось, Вячеслав всё-таки подрихтовал. Да – ладно. Проехали. Зашёл и зашёл. А наткнулся я там на «отповедь» Геннадию Айги. Никак «верлибристы» свою делянку не поделят. На отповедь сию ученики Геннадия, вестимо, огрызнулись (Ю.Милорава). Ну, это их проблемы-разборки. Ревность цеховая. Не моего, так сказать, ума и сердца.
А к Айги я ещё загляну. Больно Азарова «зацепила» (не в последнюю очередь отсылками к Лосеву).

А «зараз» листаю трактат Эвелина Андерхилла. Аж 1910 года – первое издание. «Мистицизм. Опыт исследования природы и законов развития духовного сознания человека». Пристойная вещица. Вполне!
Пока остановился на главе «Мистицизм и символизм».
После прочтения вся лирика Целана (с учётом некоторой поправки на иную Традицию) предстаёт ещё более зримо.

По ходу «кинул» три отклика своим в Стихиру. Не знаю, как первый, а другие – как-то «в тему»:

* * *

Кувшин наполнен.
                Скорбью.
                Через край.
Век, со спины, заходит не по-братски.
Свеча, копти… Лучина –
                догорай!
Сдирай с раба оболганного цацки.
А всё одно, в поклонах не припав.
Сусальные оклады не целуя.
Не претыкаясь, кто из нас неправ,
шепчу Тебе трёхкратно:
                «Аллилуйя…».

12.02.2019
PS:
А сие – Кириллу Игоревичу. На его «Прости, Господь, мне чёрные сомненья…».
С припиской:
«Если чуть Бродским (от моего) дохнуло, не обессудьте, Кирилл!
Когда помянул этот «век» (через Мандельштама, что ли?), тянуло в рифму к «небратскому» торкнуть что-то про Иосифа. Но... Раз уж сверкнул у меня «Век мой, зверь мой...» Осипа Эмильевича, решился на аллюзию с «Я входил вместо дикого зверя в клетку...». В концовке.
Но это – так...
Здоровья Вам и дум не горьких!».
Если честно, то и «Кувшин» – надоумлен. Уже Целаном.

* * *

Увившие друг друга сизигии.
Танатоса и Эроса мотив.
А муж, поди, недолго был один.
Утешился. Дела влекут благие.
И память – не застывший истукан.
В руке – с байцзю бамбуковый стакан.

12.02.2019
PS:
На сизигийное Лены Лог («Скорбь»):

Держу в руке стаканчик из бамбука
Его муж сделал сам в подарок мне
Веду тихонько пальцем по резьбе
Фуси и Нюйва оплели друг друга
И разделить не сможет их никто
Парящий феникс и дракон летящий
Но вот ворвался ветер леденящий
Пришло с войны всего одно письмо
Я белое надела полотно
И прошлым лишь  живу в дне настоящем
****
Траурная одежда изготовлялась из самой грубой ткани и была не подрублена, её не окрашивали. Муж по жене носил траур в течение года, а жена по мужу должна была носить траур всю жизнь

Правда, не ведаю, как в этой «байдзю» с ударением )))

Абяцанак шмат – а…
Не иначе это китайское пойло (байцзю) напоминает мне об Алене Бадью. В «формате» весь его «Век» я так и не поднял (из недр инета). Но и того, что зацепил, достаточно для более серьёзной оговорки, чем та, которую позволил по тексту.
Капец! Тону: «сладкая парочка» (Целан – Хайдеггер) вкупе с «Чёрными тетрадями», Азарова (с подвязкой символа к апофатике), «верлибристы»… Караул!!! Зато – не скучно.
Глотнул полбанки «Чёрного портера». Полегчало! А надо бы и в «Логику» заглянуть (будь она…). С утра аж на двух потоках предстоит нести не своё. Прости меня, Господи!

«Фуга-яма»

Апофатика Целана.
Диалог-Мистерия.
Там – цикута. Здесь
                – баланда.
Та же бухгалтерия.
Чёрным ядом молочко.
Запредельность млечности.
Эти – навзничь. Те
                – ничком.
Истин безупречности.
Иудеям – хорошо!
С монолитной верою.
Анабасисом прыжок.
Чьи у рая – первыми?!
Розу-Музу – Никому!
Скрипок плач разымчивый.
В вихрях лагерных коммун
Лязг фаланг коричневых.

15.02.2019