Любовь, как нах

и  назначились  стоять   те,  кто  всегда  шёл,
а  к  закрытым  глазам  взгляд  приурочил  зрачки,
у  меня  есть  загривок,  на  нём  вихры,
а  на  стенах  вихры,  как  тень  на  обоях,
солнце  спускало  лучи  по  верёвкам  дождя,
метило  попасть  в  самое  сердце,
и  выли  просьбами  те,  кто  выть  умел,
кто  на  меня  шорохом  не  похожий…

на  том  берегу  берег,  как  на ладони,
а  с  этого  баржа  любви  тащит  на  самое  дно,
выворачивал  ноздри  кузнечик, 
это  он  скалил  зубы,
пел  басом, 
отращивал  крылья,
за  небо  когтями  цеплялся,
висел  вниз  головой.
он  мышью  летучей  старается  быть,
изъясняться  понятно  и  просто:  –
все  говорят,  любовь – это неважно,
а  как  силы  покинут,
кураре  пьют,  отравляются…

из  потёмок  человек  появляется,
в  потёмках  жизнь  блуждает,
в  потёмки  уходит,
как  взгляд  злобного  белого  червя
топчет  ногами  слёзную  воду,
позвоночником  крылья  мух
гремят  эшелонами,
сквозь  стекло  рычат,  но  дышат  любовью…

я  топтался  ногами  в  правде,
собираясь  жить  понятнее  правды,
расчёсывал  спину  дырами  сорванных  медалей  с  груди,
обойди  с  той  стороны,  где  сновидения  гноились  раной,
мои  разговоры  во  сне  не  перевести,
я  временно  лишён  конечности  конечного  пункта  возврата,
и  лишена  ночь  беспробудно  чистить  мой  грязный  день,
мне  говорили  –  мышеловке  не  пой  свои  песни,
пахнет  плесенью  нот  сумасшедшего,
или  нет  сумасшедшего,  если  ноты  для  этого  пения
не  соразмерны  стаду  лет.